Когда воют волки - Акилину Рибейру

— А нам жуликов! — вставил кто-то вполголоса.

— Разумеется, на деревни посыплется манна небесная, — решительно и спокойно вступил д-р Ригоберто, сдержанным жестом отметая возражения инженеров. — Разве вы не видите, что Барнабе продался правительству и присоединился к крестьянам только для того, чтобы выступать от их имени. Но ведь он не возместит тех убытков, которые они понесут. А крестьяне боятся, что в результате разных постановлений и распоряжений они в конце концов останутся без того, что сегодня принадлежит им. Существуют ли в наше время более деспотичные тираны, чем сторожа, управляющие или просто смотрители парков?! Морские волны выбрасывают на берег много мусора, и чем он мельче, тем дальше его относит прилив. Так и со властью: чем она незначительней, чем дальше от центра, тем больше произвола, злоупотреблений. Сейчас крестьяне — полные хозяева гор, они сами распоряжаются своими землями. В некоторых деревнях существует порядок, который с сельскохозяйственной или лесоводческой точки зрения достоин самой высокой оценки. Я поясню: в течение долгого времени участки в горах не возделывались, травы там никто не косил. Горы никому не принадлежат, они ничьи. Дрок, сорго, ладанник щиплют козы, или их жнут серпами; зайцев, кроликов и куропаток бьют дробью охотники.

— Если имеют разрешение на охоту и ношение оружия, — тут же вмешался д-р Лабао, бессменный председатель палаты и ревностный блюститель формальностей.

— Полная свобода! В горах нет ни границ, ни стен, ни изгородей, ни заборов. Крестьянину никто не мешает выбрать участок с травой повыше и погуще и накосить сколько надо. Это награда за его труды, скот пасется на свободе, никто за это не штрафует. В деревнях говорят: родится ягненок, родится и пастух, который за ним присмотрит, ведь горы — это лучшая овчарня. А отнимая их у крестьян, что государство дает взамен? Даст, если только это случится, лет через десять-пятнадцать дрова, сосновые иглы, подпорки для фасоли и гороха, воздух, пропитанный запахами трав, хотя и сейчас на вершинах он насыщен кислородом и озоном, и тень. Крестьянам обещают густую тень, обещают им также красивые пейзажи. А для чего они? Разве их и так не хватает? Разве можно птице обещать в награду небо, а рыбе воду? Через десять-пятнадцать лет крестьяне должны будут водить своих коз и овец на веревке, ибо, если не доглядят и дадут им зайти в лес, штрафа не избежать. Придется гнать скот в поймы. А разве их хватит для всего крупного и мелкого скота? Через двадцать лет карантин закончится. Но ведь это срок для нового поколения. Одни уже расстанутся с детством и вступят в юность, другие будут прощаться с жизнью, третьи только появятся на свет. Но для всех них этот срок будет слишком длинным и слишком тяжелым. За это время наш Доуро сбросит в море не один миллион кубометров воды. Обновится состав населения в наших краях. Здешние тощие коровы тоже не переживут этого времени. А где горцы будут брать хворост, чтобы обогреваться, и лес, чтобы построить хлев? Нет, не сходятся концы с концами.

Штрейт, приставив ладонь к уху, старался не пропустить ни слова, а Ригоберто, видя это, в нужных местах повышал голос, а в других понижал, правда, он не всегда помнил об этом, ибо его захватила горячка спора. Штрейт, слушая Ригоберто, нервничал, он то разводил руки, то схватывал одной другую, то сжимал пальцы до хруста, то снова разжимал их. Затем, когда адвокат остановился и внимательно посмотрел на чиновников, особенно на Штрейта, тот презрительно улыбнулся, словно подтвердилось сложившееся у него мнение о Ригоберто как о болтуне.

— Прогресс — это не утюг, — произнес он с сардоническим спокойствием, — кое-что он ломает на своем пути. Так всегда было. Паровоз вытеснил телегу, автомобиль вытесняет паровоз, завтра автомобиль станет жертвой самолета. Нельзя тормозить обновление мира во имя вещей, которые могут восхищать лишь своей поэтичностью, импонирующей нашим давнишним привычкам.

Ригоберто помедлил только один миг и сейчас же возразил представителю власти:

— Согласен, господин инженер, прогресс — это действие, а не благие пожелания. Но засадите горы лесом, и вы убедитесь, как пагубно это скажется на крестьянах. Я понимаю, что для господ, воспитанных на «Rerum natura»[8], это ничего не значит. Но имеют ли они на это право? Горы — это горы, и душа здешнего жителя формировалась у этих каменистых склонов, у бурных потоков и водопадов. Такие они есть, и такими их уважают, ведь характер у них добрый и мягкий. Люди общаются с ними и узнают их и, если умеют делать выводы, заключают: вот она Испания. Иными словами, в этих прекрасных, безлюдных утесах, которые кажутся окоченевшими пальцами нашей планеты, и даже в небе, которое иногда начинает сверкать, словно лезвие шпаги, есть еще что-то, кроме камней, пустоты и небесной синевы. Есть что-то неподдающееся определению, какой-то комплекс иберийского самолюбия и страсти, которым подчинен человек, хотя они и не присущи его характеру. Я знаю, что вам это неведомо, однако могу вас заверить: горец, которого господа намерены принести в жертву так называемому прогрессу, — это воплощение отчаяния, гордости, мягкости, полуволк, полуягненок, вскормленный здешней скудной и жалкой растительностью, воплощение безмерного терпения, каким отличается скот. Чтобы набить себе брюхо, он должен много пройти, здесь сорвет ветку, там щипнет сухой травы или еще чего-нибудь, что попадется на глаза, и так живет. Горы являются как бы неотъемлемым продолжением этих полудиких, суровых деревень — настоящие владения демона. Деревни и горы слились воедино самой глубиной своих душ.

Штрейт то потирал руки, когда адвокат попадал в цель, то застывал неподвижно. Следовало признать, что адвокат превзошел в красноречии поэтов и сумел убедить слушателей. Штрейт и сам с ним согласился, но опасался, что наступившую в помещении тишину можно истолковать как победу Ригоберто. Даже представители деревень, не понимавшие как следует, что происходит, прекратили охоту на мух. Однако насекомые, едва адвокат кончил, снова стали надоедать. Сейчас их по самым скромным подсчетам были мириады; они садились на волосатые руки крестьян и залезали им под рубахи. Обвинительная речь, произнесенная адвокатом и не стоившая крестьянам ни гроша, ошеломила их. Хотя горцы ее не поняли, они очень хотели, чтобы она не меньше ошеломила и правительственных чиновников. А вдруг адвокат переметнулся на сторону противника? В неподвижных и невыразительных глазах крестьян появилось недоверие. От чрезмерного внимания и непривычной работы мысли их рты приоткрылись.

— Но душа нематериальна, чего не скажешь о склонах, поросших кустарником, которые хотят отнять у горцев; они-то имеют свою цену, — закончил адвокат и наконец-то умолк, предоставляя