Последнее танго в Одессе (Вера Холодная) - Елена Арсеньева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– В ружье! Гришина-Алмазова обстреляли!
Охранники с оружием в руках бросились в ту сторону, куда умчался «Бенц», но вскоре вернулись: в руках у них была шина от машины, пробитая пулями.
– Мы нашли это недалеко.
Шульгин не находил себе места от беспокойства, однако через некоторое время зазвонил телефон:
– Да, это я, Гришин-Алмазов, меня обстреляли недалеко от вас, но все, в общем, благополучно.
Оказалось, после залпа шофер круто свернул в проулок, так круто, что с колеса соскочила шина, а Гришин-Алмазов вылетел из машины. Но успел вскочить обратно и уже без приключений доехал домой.
Эта история мгновенно стала известна в Одессе.
Эмиль Энно только головой качал: он искренне беспокоился о своем ami brave. Галочка разделяла его тревогу. Впрочем, она беспокоилась бы еще больше, если бы узнала, что стала косвенной причиной обстрела «Бристоля»: ведь именно от нее бандиты Миши Япончика узнали о том, где находится сейчас Гришин-Алмазов. Об этом им немедленно сообщил… Жорж Делафар. Этот человек был личным резидентом Дзержинского в Одессе и, разумеется, держал связь с местным большевистским подпольем (одной из его предводительниц была француженка-коммунистка, вернее, анархистка-интернационалистка Жанна-Мари Лябурб, которая почему-то питала особое пристрастие к санкюлотам[13] всего мира вообще и к Япончику в частности).
Узнав, что Гришин-Алмазов ушел без единой царапины, Делафар устроил страшный «разнос» Япончику, пообещав тому лишить его прикрытия большевиков. Поскольку именно из одесских катакомб, где отсиживались отряды красных подпольщиков, бандиты Япончика получали оружие, ссориться с подпольем «королю Молдаванки» очень не хотелось. Он поклялся непременно прикончить Гришина-Алмазова (но сделать это ему так и не удалось), но сначала крепко «насыпать соли ему на хвост».
Именно после этого и был послан в гостиницу «Бристоль» Моня Цимбал с букетом белых лилий, к которому была приколота добытая Делафаром карточка Эмиля Энно.
Япончик знал, что «одесский диктатор» чрезмерно увлечен Верой Холодной, и не сомневался: он приревнует ее к Энно. Между друзьями пробежит черная кошка…
А еще лилии должны были сыграть поистине роковую роль – и на эту мысль натолкнул Япончика именно Делафар, который очень внимательно выслушал рассказ Галочки о кашле актрисы.
Итак, она больна?..
А Вера Холодная в самом деле была нездорова. Строго говоря, она заболела еще в ноябре: началась сильнейшая ангина, которая усугубилась еще и тем, что номер ее был заставлен хризантемами. Тогда Вера впервые поняла, что их запах вызывает у нее удушье так же, как аромат гиацинтов и подобных им цветов. К счастью, сезон хризантем закончился, и ей сразу стало легче. Но тут грянула настоящая беда: заболела Женя, дочка. Кое-как выходили ее – для этого пришлось переехать на частную квартиру, ведь у Жени была скарлатина, а в гостинице не топили, – но потом Вера вернулась в «Бристоль». Мама, Екатерина Сергеевна, сестра Соня и Женечка остались на квартире.
А между тем зима настала удивительно студеная. Лиман замерз, и на берегу, у подножия Ришельевской лестницы, громоздились горы льдин. Такого мороза даже старожилы не могли припомнить. А может быть, так безумно холодно казалось потому, что не было ни дров, ни угля. Тем паче в гостиницах!
Однако работа киногруппы продолжалась. К тому же приходилось давать постоянные концерты, на которых зрители сидели в шубах и валенках, а актеры выходили во фраках, актрисы же – в декольтированных платьях, едва накинув кружевные шали. Ну и в легоньких туфельках, конечно, и в чулках-паутинках… Ноблесс оближ!
После одного из таких концертов Вера вернулась к себе в ознобе. Легла, закутавшись, в постель. Только согрелась – и тут явилась гостиничная горничная с огромным букетом лилий от консула Энно. Вера уже спала, поэтому горничная просто поставила цветы на столе в вазу.
Пришла Соня, которая жила то в «Бристоле», то вместе с матерью – и сразу услышала, как задыхается от кашля сестра. Вера спала горячечным, тяжелым сном, не в силах проснуться и понять, что же такое разрывает ей грудь. Соня немедленно убрала лилии и побежала в номер Чардынина.
Вызвали врача. Пришел доктор Усков, уже лечивший и Веру, и ее дочь. Он определил испанку – особо тяжелую форму гриппа. Правда, немного удивился: ведь в Одессе эпидемия испанки прошла еще в ноябре. Потом с запинкой высказал предположение о воспалении легких. Отсюда – сильный жар, удушье, боль при каждом вдохе и выдохе.
Только ли отсюда?
Но ведь доктор Усков ничего не знал про лилии…
Так или иначе, он категорически потребовал перевезти Веру туда, где тепло.
Ее увезли в дом, где жила мать, созвали консилиум из лучших врачей Одессы, но было уже поздно: после восьмидневного недомогания и двухдневного острого кризиса – с беспамятством, бредом, удушьем – Вера Холодная умерла.
Усков, которому Соня наконец-то рассказала про лилии, ужаснулся. Самым пугающим было то, что к букету оказалась приколота карточка французского консула… Получалось, что отек легких был спровоцирован не болезнью, а аллергической реакцией на аромат цветов? Усков не знал, что писать в заключении.
В это время в дом, где еще лежала на постели, а не в гробу, «королева экрана», приехал Гришин-Алмазов. Ее пальцы теперь и впрямь пахли ладаном, а в ресницах спала такая печаль, такая…
Перепуганный до смерти Усков бессвязно рассказал пугающему гостю о случившемся, и «одесский диктатор», лишь одно мгновение постояв над мертвой Верой, послал своих людей в «Бристоль», а сам отправился к Энно.
Спустя четверть часа он доподлинно узнал, что Энно никаких лилий Вере не посылал, а доставил их какой-то рассыльный. Еще спустя полчаса с помощью гостиничного портье «красная шапка» был найден все в том же кафе «Фанкони». Он очень подробно описал унылого человека в потертом пальто, который вручил ему обернутый в бумагу букет, источающий дурманящий лилейный аромат. По словесному портрету полицейские опознаватели, которые знали наперечет чуть ли не всю одесскую уголовщину, назвали Моню Цимбала. Да вот беда: прижать его к ногтю не удалось, ибо его буквально вчера подстрелила в темной подворотне какая-то сволочь. «Небось каратели Гришина-Алмазова постарались!» – судачили на Малой Арнаутской улице, где убивался от горя Монин папаша, башмачник Цимбал.
Ниточка оборвалась. Гришин-Алмазов подозревал, кто́ является истинным виновником смерти женщины, которую он уже почти любил. Подозревал, но сделать ничего не мог. «Ауспиции» положения белых и союзников в Одессе делались тревожней с каждым днем. Красные наступали, а в городе жалили, словно ядовитые слепни, подпольщики, объединившиеся с бандитами. Все, что мог сделать Гришин-Алмазов, это расстрелять одиннадцать главарей большевистского парткома – вместе с Жанной-Мари Лябурб. До Делафара он не добрался, не узнав о его истинной роли во всем происшедшем.