Аферист и карьерист - Яна Вовк

– Нет, не боюсь.

– Любовь даётся нам свыше, дорогой Жорж.

– Люди часто путают любовь с желанием добиться своего, а когда добиваются, теряют всякий интерес к недавнему предмету обожания, – он произнёс это так, словно говорил о вещах само собой разумеющихся и весьма заурядных.

– Если бы речь шла о таком мужчине, как наш милый маркиз, – не отступала Ирен, – то никто бы не сомневался, что его любовь обрела бы очертания Луизы де Шале. Такой тип мужчин способен любить только ярких, самых красивых, холодных, вечно чужих женщин – и это действительно слабость. Но вы будете искать в женщине прежде всего друга. Я угадала?

– Возможно.

– Жорж, мой хороший Жорж! Вы так насторожились, будто почувствовали, что вас подводят к капкану, – она усмехнулась. – Я от всей души желаю вам влюбиться. Уверена, ваш выбор меня не разочарует.

– Вы имеете в виду себя?

Тон, каким он это спросил, мог бы обидеть, но Ирен не была склонна обижаться, тем более на Георгия.

– Благо дело, я сама всегда выбираю, – сказала она, не оставаясь в долгу.

– Надеюсь, было хотя бы одно исключение.

– Хм, Жорж, вы так и не постигли наши женские хитрости.

– Возможно лишь потому, что их нельзя постичь.

В комнату вошла Софи. В её руках была большая толстая папка, а в глазах – огромная радость. Ирен с грустью подумала о том, что хоть один человечек в этом доме по-настоящему счастлив.

– Здесь все мои рисунки, – сияя, сообщила девочка гостье. – Я подумала, что лучше показать вам не только новые. Вы хотите взглянуть на них, мадам? – и обратилась к отцу: – Папочка, я очень старалась.

Артемьев усадил дочь между собой и гостьей; он не мог не признаться себе, что приход Софи был как нельзя кстати… Ирен без признаков досады или нетерпения открыла папку с рисунками. Она была единственной женщиной, остававшейся на протяжении нескольких лет приятной компаньонкой, присутствие которой его не утомляло. Умная, прямолинейная, она почти всегда была в хорошем настроении, относилась к большинству вопросов философски, и старалась избегать сырых моментов. Сегодняшнее состояние Ирен было исключением – она то и дело подавляла вздохи и прятала взгляд, в котором проскальзывала непослушная грусть, в её голове кружили странные мысли, и то и дело вырывались наружу, как птицы из клетки с поломанной дверцей. О причине её настроения Артемьев, конечно, догадывался, но разговоры подобного рода были ему не по душе. Вовремя появившаяся Софи его просто выручила.

– Смотрите, мадам, это я нарисовала наш дом, – поясняла девочка одну из своих работ. – Тут немного кривовата стена, но папа сказал, что художники в своих картинах по-разному рисуют то, что видят.

– Ах, моя прелесть, правильно папа сказал. Рисуйте всё, что вы видите, всё, что ощущаете, – и баронесса достала другой рисунок из папки. – А это кто?

– Разве вы не узнали, мадам? Это же папа! – Софи ещё раз взглянула на портрет отца, чтобы оценить достоверность. – Видите, его новый мундир, эполеты с вензелями.

– Дитя моё, в вашем возрасте я не знала, что такое эполеты с вензелями. Сразу видно, что вы дочь своего отца, – баронесса была абсолютно серьёзна. – Князь, вы должны гордиться такой дочерью.

Артемьев приложился губами к виску счастливой девочки, Ирен уже смотрела другие рисунки. Она могла бы стать неплохой мачехой, может быть, даже хорошей…

– А это тоже папа?

– Нет, это же государь наш император, – девочка держала лист вертикально в вытянутой руке. – Царь выше моего папы, и у его величества другой мундир. Лента, видите, какая? И звезда. Это орден… я сама видела. А вы, мадам, видели?

– Какая вы внимательная, Софи. Всё подмечаете. Это очень хорошо.

Ирен знала тропки к разным сердцам, она могла легко общаться с его детьми, лакеями, кучером. Она была хороша собой, образованна и богата – отличная партия для любого свободного мужчины. Наблюдая за ней, Артемьев впервые задался вопросом, почему он до сих пор не влюбился в неё? Наверное, любовь действительно даётся свыше, и трудно найти логику там, где её не бывает. Если бы ему нужно было жениться, он женился бы, пожалуй, на Ирен, но женитьба пока не входила в планы Георгия. На его карьеру новый брак вряд ли повлиял бы лучше предыдущего, супружеский долг бы обязывал, а непредвиденность отягощала. Он не мог представить себе, что будет видеть какую-либо женщину, пусть даже Ирен, в своём доме каждый день, сомневался, что им всегда будет о чём говорить. Её хорошее настроение со временем потускнеет, она начнёт жаловаться или задавать глупые вопросы, как другие женщины, и однажды они попросту перестанут замечать друг друга, живя под одной крышей. Артемьев усмехнулся, подумав, что люди влюблённые вряд ли подходят к вопросу о создании семьи с таким пессимизмом, но он не любил, и потому был склонен искать недостатки в том, что было недоступно его пониманию.

Показав почти половину рисунков, Софи вдруг стала быстро перебирать остальные в поисках какого-то особенного.

– Сейчас, мадам… Я едва не забыла…

– О, я уже заинтригована.

– Ах, вот же он! – девочка вынула лист с карандашным рисунком и протянула его баронессе.

– Но это рисовали не вы…

– Разумеется, не я! Это мне подарили.

– И не ваш отец, – Кантелли улыбалась, рассматривая шарж, в котором лёгкими уверенными штрихами была набросана сцена из придворной жизни. – Однажды мне приходилось видеть рисунки в подобном стиле, и возможно, выполненные той же рукой.

– Какой рукой?

– Дитя моё, берегите это, чтобы однажды ваши внуки смогли увидеть рисунок, сделанный самим Николаем I. Я не ошиблась?

– О мадам, вы не ошиблись! – Софи сияла от обуревающей её гордости. – Это рисовал сам царь! Правда, хорошо? Только люди смешные.

– Может, лишь те люди, каких государь именно такими и видит?

Не поняв последних слов баронессы, девочка промолчала. Просмотр рисунков приостановился, и вскоре Софи захотела уйти.

– Мне пора на урок этики, мадам. Была очень рада видеть вас в нашем доме.

Отпустив дочь, Артемьев заметил:

– Повод уйти от уроков она нашла, теперь улучила момент сбежать и от нас.

– Вы думаете, ваша дочь не пойдёт на урок?

– Уверен.

– Она ещё дитя. Ей куда интересней куклы, чем скучные дисциплины.

– Мадемуазель Жаклин будет думать, что Софи с нами, а Софи в это время, в лучшем случае, будет играть в детской.

– Зато Пьер у вас очень спокойный мальчик.

– Я бы сказал, весьма безжизненный для его возраста.

– О, вы слишком строги к своим детям, – Кантелли отложила рисунки в сторону. – Особенно к сыну. Он с первых дней рос без матери…

– Думаете, Софи помнит мать? Мои дети – две противоположности. И то, что я наблюдаю в Софи, меня обнадёживает, а Пьер… Его нельзя воспитывать как девочку.

– И всё же… и сына, и дочь вы видите только в Софи.

Ирен это знала наверняка, она и сама выделяла Софи. Может быть потому, что та была очень похожа на отца, которого они обе любили…

Артемьев поднялся и прошёлся по комнате. Ирен смотрела, как он двигался, как взглянул на часы, потом опустился прямо на ковёр посреди гостиной. Полулёжа, опёршись на локоть, он стал рассматривать её, пока она не спросила:

– С такого ракурса я выгляжу привлекательней?

– Вы, мадам, привлекательны во всех ракурсах, – в его глазах появился знакомый ей блеск.

Кантелли подалась слегка вперёд.

– Признаться, Жорж, время от времени я отказываюсь вас понимать. Я ведь вижу, что в моём поведении на людях вам доставляет удовольствие наблюдать не скромность или манерность, а напротив, утрированную непосредственность, граничащую с вульгарностью.

– Разве это вас огорчает? Я думал, вам нравится позволять себе рядом со мной то, что не могут позволить себе другие.

Ирен спустилась к нему на ковёр.

– Я уже привыкла к пересудам за спиной. Состояние, оставленное покойным бароном, позволяет мне не считаться с мнением большинства. Буду я с вами или нет, всегда найдётся кто-нибудь, кому захочется меня оговорить.

Георгий провёл рукой по её щеке, Ирен наклонилась к нему за поцелуем, который вправе была ожидать. Её всю пронизало дрожью от его прикосновения. Она не оглядывалась на дверь, зная, что их никто не потревожит. В какой бы из комнат этого дома их ни застало желание, ни разу никто не появился там в пикантный момент – лакеи князя обладали то ли потрясающей интуицией, то ли поразительным слухом.

– И всё-таки, – Ирен вернулась к волнующей теме, – что вы находите в компании спутницы, вызывающей осуждение?

– Утешение, мадам.

Он произнёс это шутливо, но Кантелли, при её опыте, на сей счёт было не провести. Она догадывалась, что князь нашёл способ ронять перчатки в лица, которые когда-то отвернулись от его матери. Для этого ему пришлось подняться очень высоко… Ирен знала больше, чем другие, и знала не потому, что Георгий посвящал её в своё прошлое (о матери он почти никогда не говорил) – просто, проводя время рядом с ним, она научилась видеть то, что другие не замечали. Люди, некогда выразившие всесветское презрение к княгине Натали, теперь кланялись её сыну, льстили ему, заискивали перед ним, а если кто шипел или рычал, то очень осторожно, и, как правило, далеко за его спиной.