Аферист и карьерист - Яна Вовк

– Государь любит вас, Жоржи, – в голосе Ирен зазвучала ласка. – Вы стали другом Николая Павловича ещё до того, как он взошёл на престол.

– У царя не может быть друзей.

– Тогда назовём это симпатией, привязанностью, доверием. Разве этого мало?

– Только один из нас принадлежит другому, – сухо заметил он.

– Вас отягощает это?

– Я пока ещё волен выбирать свою судьбу.

– Мой милый Жорж, вы в самом деле верите в это? – она сдержалась, чтобы не засмеяться.

– Я рядом с царём не потому, что это мне удобно, а потому, что в самом деле хочу ему служить, – Артемьев холодно посмотрел в глаза Ирен.

– О Жорж… – Кантелли погладила его по плечу, поняв, что задела за живое, и задела не там, где хотела.

Он прижался губами к её пальцам, но только на миг.

– Надеюсь, мадам, вы больше не станете хандрить из-за такой безделицы, как нынче.

– Безделицы? О чём вы, дорогой?

– Значит, вы уже не расстраиваетесь по поводу предстоящей женитьбы графа?

– Ах, вот вы о чём! Удивляюсь, как вы любите слово «безделица» при всей вашей не проходящей деловитости, – она попыталась нахмуриться.

– Кроме слов, нет верных средств называть вещи своими именами.

Ирен снова взялась за локон.

– Баронесса Фредерикс по секрету сказала, что ваше новое увлечение на сей раз никому не удалось разгадать. Вы и со мной не поделитесь, Жоржи?

Он покачал головой, не сводя с неё слегка насмешливого взгляда.

– Я так и думала: сплетни.

– Не более.

– А как вам новое увлечение нашего маркиза? – она ловко щёлкнула пальцами, как это делал маркиз.

– Которое?

– Смеётесь? Все заметили, а вы – нет?

– Не верьте никому, дорогая Ирен. Ольгой Топориной может увлечься географ, но не маркиз де Шале – она слишком незаметна.

– И всё же вы заметили это.

– Только потому, что она стала объектом его внимания.

– И всё равно я его не понимаю. Бедная Луиза!

Губы князя дрогнули в кривой улыбке.

– Я, конечно, не испытываю к Луизе дружеских чувств, – почти весело сказала Ирен, – но, признаться, не ожидала, что маркиз готов так насолить ей.

– Бросьте, мадам, в сплетнях истины не найти.

– А вы знаете истину? Жорж, дорогой, что же вы мучите меня…

Артемьев поменял положение тела и стал разминать затёкшую руку.

– Жоржи… А впрочем, какое нам до них дело. Я теперь так редко вижу вас…

…Кантелли долго не задержалась. Она знала, что Георгию предстоит дежурство во дворце, и что он не любит, когда его вынуждают лишний раз смотреть на часы. Знала, что снова приедет к нему, и всё будет так же. Он устанавливал правила, которые по привычке никто не оспаривал.

Софи влетела к отцу в кабинет, когда он собирал в папку какие-то бумаги. Пьер, бежавший за ней, резко затормозил в дверях и поспешил спрятаться, пока отец не увидел.

– Папа! Папочка! Он хочет ударить меня! – завизжала Софи, прячась за письменный стол. – Спаси меня, папочка!

– Мне некогда.

– Пьер бежал за мной до самого вашего кабинета, – пожаловалась она, выходя из убежища.

– Может, есть тому причина?

Софи увидела в дверях голову брата, и, снова завизжав, повисла на руке отца. Папка с документами упала на пол, несколько бумаг выскользнуло из неё. Артемьев, не проронив ни слова, отстранил от себя дочь, но не успел наклониться за папкой, как Софи уже подняла и её, и выпавшие бумаги.

– Прости меня, папочка. Ты же не сердишься на меня? Не сердишься? – девочка заглядывала в его глаза, пока он не улыбнулся.

– Ну, иди ко мне, моё сокровище, – Артемьев присел на стул.

Софи, прильнув к нему, провела пальчиком по серебряному шитью на мундире.

– И как скоро вы вернётесь? – она говорила отцу «вы» только тогда, когда этого требовали обстоятельства, или когда хотела придать словам особую весомость.

– Завтра; и надеюсь, мадемуазель Жаклин не будет жаловаться на вас, – князь поцеловал дочь, уже забравшуюся к нему на колени.

– Пусть не жалуется. Агриппина сказала, что мамзель долго не продержится.

– Тогда найму вам мадам.

– И что?

– Мадам может оказаться старой, злой, скучной. Хотите?

Софи принялась за отцовский аксельбант, машинально пытаясь заплести серебряные шнуры в косичку. Ей совсем не хотелось менять мамзель на мадам.

– Папочка… это не я рассыпала твои шахматы. Петя из них башню строил. Я только ладью снизу поправила.

– Обычно шахматы располагают к другой игре. Я же показывал вам, как надо расставлять фигуры на шахматном поле, как они могут передвигаться; объяснял, к чему должен стремиться каждый из игроков…

– Вот и я Пете говорила. Когда шахматы башенкой, как же можно сделать мат?

Артемьев окликнул Пьера, и сын появился в кабинете. Хорошенький, нежный, он и в самом деле походил больше на девочку. Побаиваясь отца, мальчик оставался на расстоянии, и переминался с ноги на ногу: он был уверен в том, что ему сейчас попадёт.

Угадав страхи брата, Софи спросила:

– Папа, а ты накажешь его?

– За что?

– Он гнался за мной…

– Почему?

Софи промолчала и не стала сопротивляться, когда отец снял её с колен. Тайком она успела показать брату язык. Пьер ответил ей тем же, но был уличён в сим постыдном порыве, и, заметив укоризненный взгляд отца, от обиды разревелся.

– Ну-ка, марш в детскую. И вы, Софи, тоже.

Она поняла, что общение с отцом на сегодня окончено, а завтра он вернётся поздно, когда они с Пьером уже будут спать. Потом папу снова вызовут, или кто-нибудь придёт к нему по важному делу… В лучшем случае, появится баронесса, которая позволит Софи хоть немного побыть рядом с ними. Громко всхлипнув, она взяла брата за руку и потянула к двери.

– Идём, горе моё. Я теперь буду плакать всю ночь… и даже кукла из того магазина не утешит меня, – горестно сказала девочка, поглядывая в сторону отца. – Хотя я придумала для неё такое красивое имя: Василиса. Слышишь, Пьер? Василиса!

Отец ничего не сказал.

Глава VI

Не все феи носят платья

От Ильина не было известий, никто из его друзей не знал, куда и зачем его направили. Ольга тоже была в неведении, появление во время бала подследственного географа не давало ей покоя. Зато маркиз вёл себя, как ни в чём ни бывало. Он ни разу не бросил неосторожного намёка, не задал необычного вопроса, и во всём его поведении не проявлялось ничего такого, что отличало бы его отношение к Ольге от предыдущего. Топорин подмечал за маркизом всё до мелочей, и даже то, что только могло случиться, но обходился уколами в адрес своей жены, а не того, кто так много ему проигрывал. Каждый раз Шале премило дулся за очередной проигрыш, но тут же отходил и обещал непременно отыграться. Топорин соглашался с его справедливым стремлением и назначал следующую партию. Ольга и Луиза, не в пример мужьям, не находили выгоды в общении друг с другом, но им ничего не оставалось, как поддерживать картину сложившейся гармонии. А гармонии Ольге так не хватало, особенно дома.

То споры из-за дочери, то неожиданно выплывавшие долги, а то просто разногласия без всякого повода. Ольгу раздражало присутствие бывшей няньки мужа, пропахшей спиртным, и всюду сующей свой нос. Благодаря Марфе, Топорин своевременно знал обо всём происходящем в доме, за исключением тех случаев, когда баба, напившись, отключалась и впадала в забытье. Терпеть такое чудище приходилось из года в год, и никакие жалобы не меняли положения дел. Единственной радостью, солнышком, счастьем, была её маленькая Соня, и, если бы не дочь, то Ольга вряд ли смогла бы объяснить себе причину и смысл своего существования.

Она вошла в детскую поцеловать дочурку перед сном. Соня, спрятав под подушку какие-то листы, распахнула маме объятия, в светлых глазах девочки засияла радость, а нежные ручонки обвились вокруг маминой шеи. Счастливый мир безоговорочного детства вытеснил сомнения и страхи, вынырнувшие до того из подслушанной ссоры между родителями. И всё же Соня снова посмотрела в мамины глаза.

– Ты плакала? – спросила она, хотя любимое лицо не хранило печальных следов.

– Нет. Разве я должна была плакать? – в голосе матери прозвучало удивление.

Соня разгладила край постели.

– Посиди со мной, мамочка. А то сейчас вейнётся Настя и уложит меня спать. Помнишь, как ты всегда садилась со мной и йассказывала мне чудесные сказки? – она ещё не выговаривала «р».

– Я и теперь тебе рассказываю сказки не менее чудесные, – мягко улыбнулась Ольга.

– Да, но только совсем мало, – и белокурая головка девочки уткнулась в мамину грудь.

– Потому что ты взрослеешь. Ведь ты взрослеешь?

Соня кивнула, хотя не была уверена в том, что она взрослеет для того, чтобы перестать слушать сказки.

– Вот и умница. Я рада, что моя дочь быстро учится понимать меня.

«Моя дочь» прозвучало из маминых уст так нежно и гордо, но Соня всё же не отказалась побыть ещё маленькой.

– Ты меня любишь?

– Люблю.

– Очень?