Порошок идеологии (сборник) - Панов Николай Николаевич

– Анютка, брось! – сказала она, кокетничая по привычке. – Стоит реветь! Перестань!..

То, что казалось грудой наваленных тряпок, шевельнулось и село на кровати. Это была такая же барышня, только постарше, потолще и побезобразней. Она моргала глазами и злобно прислушивалась к равномерным шагам за дверью.

– Ходит… – с ненавистью сказала она. – Чуть свет ходить начал… Чёрт горластый!.. Нет того, чтобы с дочерью поговорить! Вот тебе, дескать, милая дочка, тысяча рублей!.. Бери их и будь счастлива… Как же!..

– Анютка, а может, у него нет!.. – возразила Настя.

– Нет у него!.. – всхлипнула Анютка. – У такого чтобы не было!.. Мне так Алексей Парамонович и говорит: не может быть, чтобы у папаши вашего такой мизерности не было!.. Как они филер и, можно сказать, жандарм… Я, говорит, вас люблю, но без приданого взять не способен! Как вы, говорит, из сыщецкого звания, мне одного позору больше будет. Ну, и расстроилось дело… – Она снова готовилась всхлипнуть.

– Ах!.. – вскрикнула Настя у окна, закрываясь руками.

– Я ему говорю, – бубнила Анютка на постели, – дайте, папаша, добром тысячу рублей. А он мне: «Нет у меня тысячи!» Я плакать… «А если, – говорит, – реветь будешь, за косу тебя да в коридор!» Очень благородное обращение…

– Кланяется!.. – крикнула Настя и отскочила от окна. – Анютка, кланяется!.. Вот те крест!.. Перед окном стоит… шляпу снял… красивый!..

Тут уже не выдержала и Анютка. Спрыгнув с постели и вытерев глаза, она подбежала к окну.

На дворе у веревки с мокрым бельем стоял Архимедов – румяный, черноглазый, с расчесанной бородой, и смотрел прямо в окно. Увидев Анютку, он снова снял шляпу. Анютка хихикнула и тоже закрылась руками. Архимедов подошел к двери и дернул звонок.

Между тем в соседней комнате Ферапонт Иванович Филькин предавался мрачным размышлениям.

Ферапонт Иванович остановился у стола и вынул свой клетчатый платок. Старые оловянные очки для чтения висели на гвоздике над столиком. Он снял их и стал протирать. Затем придвинул толстую клетчатую тетрадь и раскрыл ее на первой странице.

«Тридцать лет борьбы с крамольниками и революционерами», – было написано на заглавном листе. Эту книгу, рассказ о своих приключениях в назидание молодым филерам, писал Ферапонт Иванович по заданию охранного отделения.

Простенок перед ним был увешан рядом фотографий: их было не меньше двадцати. Они изображали пойманных Филькиным особенно видных революционеров. Под большинством стоял небольшой крест. «Схвачен по предписанию „Отдела Наружного Наблюдения“ тогда-то», – была надпись под такой фотографией. «Подвержен смертной казни через повешение тогда-то»…

Немного выше висели экспонаты: жестяная оболочка плоской бомбы, которую подхватил Филькин, когда террорист уже бросал ее под колеса кареты, револьвер системы Смит-Вессон, отобранный у знаменитого анархиста, финский нож с надписью, выцарапанной на ручке: «По делам вашим воздастся вам». В углу комнаты лежал железный панцирь, обтянутый серой холстиной, защищающий грудь, с ремнями для пояса и для шеи. Такие панцири надевали филеры и жандармы, отправляясь на работу в сильно опасные места.

Ферапонт Иванович был расстроен. Сев за стол, он оседлал очками внушительный нос и вновь погрузился в невеселые мысли.

До сих пор он не мог поверить в неудачу с восточной лавкой! На очереди были другие дела, ждало расследования дело с типографией, но восточная лавка все-таки не выходила из его головы!

Это было удивительно. Сыщицкий нюх обманывал его в первый раз! С другой стороны, расследование показало полную невинность обитателей лавки. Вот только странные листки бумаги… Эти листки с написанным на них протоколом дознания до сих пор смущали почему-то Филькина.

Так сидел он, склонившись к столу, пощипывая редкие усы, когда снаружи слегка постучали, дверь отошла, и в комнату, вежливо изгибаясь, держа шляпу на отлете, осторожно вошел Архимедов.

Архимедов шагнул вперед и, не спуская с Филькина глаз, поклонился почтительно и низко. Филькин смотрел удивленно. Он давно чувствовал в Архимедове врага, ему уже успели передать о том, что Архимедов хотел его подвести у начальства. Он поднял очки на лоб и выжидательно нахмурил брови.

– Если позволите, Ферапонт Иванович, – скромно сказал Архимедов, – желал бы с вами собеседование иметь… на семейной, так сказать, территории…

Дверь в комнату была полуоткрыта. Анюткин заплаканный глаз блеснул из черной щели. Раздался кокетливый смешок, Филькин начал понимать. Со смягчившимся лицом он поднялся с кресла.

– Ну, что же, что же! – сказал Ферапонт Иванович, – хорошо, что зашел!.. Посидишь, с дочерьми тебя познакомлю… А может, уже знаком, а?.. – Он хитро прищурился и придвинул Архимедову стул.

Архимедов поискал глазами, куда положить котелок, и поставил его, наконец, на край письменного стола.

– С дочерьми, Ферапонт Иванович, это потом-с!.. – сказал он волнуясь. – Сочту за долг и как бы за удовольствие даже!.. Я к вам, Ферапонт Иванович, как к отцу родному. Как вы есть наш лучший филер и, можно сказать, образец…

Улыбка проступила на Филькиных сухих губах. Как все великие люди, он не был равнодушен к похвалам. Но он опять насторожился, придав лицу прежнее выражение.

– Как будучи одинок и не имея друзей и знакомых, – продолжал Архимедов, – я к вам, Ферапонт Иванович, с чистой душой! Филер я молодой, вы, Ферапонт Иванович, поймете…

«К чему он гнет?.. – соображал Филькин. – Одинокий, – говорит, – как к отцу… Уж не свататься ли пришел?.. Когда же успел?.. С Анюткой снюхался или с Настасьей?.. Хорошо бы сплавить одну!..» – уже совсем ласково он взглянул на посетителя.

– Есть у меня к вам просьба, Ферапонт Иванович… – Архимедов даже привскочил. – А просьба такая; слышно, формируют сейчас в охранном особый летучий отряд, разъездной, для борьбы с бомбистами и все такое. – Он ждал, глядя на Филькина в упор.

– Ну, формируют… – сказал удивленно Филькин.

– И слышно, хотят в этот отряд меня назначить. А работа в нем самая опасная, головы определенно не сносить. Вот и хотел я вас попросить, Ферапонт Иванович, – из внимания к моим услугам, как я вам всегда помогать намерен, – попросили бы вы Сигизмунда Павловича туда меня не посылать. Самому-то мне страшно, да и не любят они меня. А человек я женатый, ребенок в младенческих летах…

Дверь сзади хлопнула, послышались убегающие шаги. Архимедов посмотрел удивленно.

– Так ты женат?.. – невольно сказал Филькин. – Так вот оно что…

– Так точно, женат-с, Ферапонт Иванович! Имея слабую жену и несовершеннолетнего сына… А если поможете вы мне в этом деле, могу я вам один важный секрет открыть.

– Ну, какой там еще секрет?.. – мрачно сказал Филькин.

– Секрет о Николае!.. – подскочил Архимедов. – В виду того, что обнадежен я вами в смысле дележки награды, хочу предоставить, так сказать, новую нить.

– Насчет Николая?.. – шевельнулся Филькин. – Ну, что ж, говори!

– Только уж вы мне, Ферапонт Иванович, по поводу протекции обещайте!..

Филькин кивнул головой. Повернувшись в кресле, он в упор смотрел на Архимедова.

– Был у нас, Ферапонт Иванович, арестант Акимов, Андрей, – начал Архимедов. – И хоть вы все дело с ящиками на свой риск взяли, того Акимова Сигизмунд Павлович допрашивали не раз и не два. И от тех допросов, чтобы чего не выдать, Акимов тот на-днях даже смертью покончил.

– Ну, знаю… – нетерпеливо подогнал Филькин. – Дальше?..

– А дальше вот что, Ферапонт Иванович! В последние дни был применен к Акимову такой допрос: два жандарма, тюремщика то-есть, посменно с ним день и ночь сидели и булавками кололи, чтобы он как-нибудь не заснул. Как он задремлет, его булавкою кольнут и спрашивают: «А что за такие ящики, расскажи?..» Ну, он все-таки молчал и молчал. А по прошествии двух суток оставили его в покое, поместив в общую камеру. Так что, дойдя до кровати, Акимов тот моментально заснул.

Архимедов замолчал, играя пальцами. Филькин сделал нетерпеливый жест.