Ключи от дома (сборник) - Александр Асмолов

Да что это с ней, не свалиться бы в обморок. Любовь Петровна встряхнула головой так, что крашеные кудряшки весело запрыгали по плечам, и осторожно потянула воздух носом, чтобы отогнать навалившуюся дурь, но даже из-за закрытой двери ванной тот запах, перебиваемый ароматом кофе из кухни, вновь напомнил о себе. Сладкая истома растеклась по всему телу, ей захотелось сладко потянуться и двигаться, как это делают продажные женщины на панели. «Я пропала», – только и мелькнуло в её сознании.

– Что случилось, Любовь Петровна?

Она открыла глаза. Невестка и дети гурьбой выкатились из кухни и уставились на неё. Медленно отстранившись от двери и указывая на неё, свекровь хрипло прошептала:

– Там какой-то мужчина. Без брюк.

– Да это Васенька описался. Они с мужем ходили гулять, вот и ему досталось.

– И сколько у Вас мужей?

Любовь Петровна не упустила случая поиздеваться над оплошностью невестки. Это помогло прийти в себя, и благородное негодование начало было вытеснять внезапно проснувшуюся страсть. Она ухватилась за роль сварливой свекрови, как за спасательный круг. Заметив, что Ольга собирается что-то говорить в своё оправдание, Любовь Петровна жестом остановила её и шагнула навстречу.

– Да как Вы смеете приводить в мой дом чужих мужиков? Кто Вам дал право…

Её просто распирало от негодования. Лицо исказилось, она готова была броситься на невестку. Ольга, поняв, что возражения и объяснения только усугубят положение, молчала. Дочка прижалась к ней, не осознавала происходящее, но почувствовала опасность, а Василёк неожиданно шагнул вперёд и маленьким кулачком попытался ударить Любовь Петровну куда-то в бедро.

– Меня? В собственном доме… Да я вас…

– Извините, я тут брюки чистил…

На шум в коридоре, едва приоткрыв дверь из ванной, боком протиснулся бывший муж. Он виновато улыбался и почему-то кланялся. Свекровь внезапно прервала свою гневную тираду на полуслове и стала медленно оборачиваться на голос бывшего мужа. Будто в фильме ужасов, она знала, что ей этого не следует делать, но какая-то неведомая сила подталкивала Любовь Петровну. Все застыли на месте, наблюдая за движением свекрови, лишь Ольга прижала к себе сына.

Элегантно одетая женщина бальзаковского возраста и молодой, помятый мужчина оказались лицом к лицу. Их глаза встретились. Секунду они неподвижно смотрели друг на друга, напоминая двух ночных хищников, остановившихся на узкой тропе. Они будто принюхивались, стараясь распознать, кто перед ними – враг или друг. Потом их ноздри разом дрогнули, а глаза чуть прикрылись веками. По лицам пробежала едва заметная улыбка блаженства – они одновременно потянули носом. Ольге показалось, что перед ней два наркомана, давно искавших дозу и наконец вкусивших её.

– Нет, я больше так не смогу, – будто через силу выговорила Любовь Петровна и шагнула к входной двери.

Пытаясь снять пальто с вешалки, она даже оперлась рукой о стену. Не оборачиваясь и не говоря ни слова, она поспешно вышла из квартиры. Было слышно, как каблучки её сапог застучали по лестнице – она не стала ждать лифт. Не прощаясь, следом за ней выскочил и бывший муж. Ольга с детьми какое-то время стояли молча, пока Васенька не подошёл к двери и не захлопнул её.

Был весенний солнечный день, соседи неторопливо прогуливались во дворе и разговаривали, лишь Любовь Петровна быстрым шагом шла по дорожке. Она пыталась разобраться в своих чувствах, но они не поддавались, они были сильнее неё. Она не помнила себя такой взволнованной и растерянной, но больше всего на свете она боялась обернуться и встретиться с тем мужчиной. Свежий мартовский воздух наполнял легкие особенным ароматом, но никак не отрезвлял её мысли. Любовь Петровна даже сцепила ледяные пальцы рук, чтобы успокоиться, но и это не помогало. Её мир рушился, а она ещё не решила для себя: становился он лучше или хуже. Она тоже становилась другой.

Впереди замаячила арка над дорожкой из их двора. Любовь Петровна поняла, что, когда она пройдет под ней, что-то непременно случится. За аркой был поворот.

Под андреевским флагом

– Не нравишься ты мне, парень.

Через темные очки я почувствовал строгий взгляд старшего брата и, как в детстве, втянул голову в плечи, ожидая подзатыльника. Похоже, я так и не научился скрывать свои проблемы.

– Ладно. Мы с пацанами после работы покупаться едем. Чтобы в восемнадцать был у меня.

Ободрённый миновавшей меня нотацией, я отправился бродить по городу своего детства. По улицам, пропитанным портовыми гудками, запахом жареной рыбы и маревом июльской жары. По скверам с тополями в три обхвата, которые помнили не только меня, но и босоногое детство моего отца. Наверное, только навсегда уехав из родных мест, понимаешь, как много они для тебя значат, как дороги могут быть обычные улицы с истертыми плитками под ногами.

Хотелось ходить и ходить по ним, забираясь подальше от разукрашенных набережных и центральных кварталов с магазинами и нарядными отдыхающими. Казалось, тут все, как и много лет назад: те же домишки из самана, те же абрикосы и яблони во дворах да пахучие раскаленные помидоры на грядках у частных домов. А вот и улица с «мешковым» забором. Отец рассказывал, как в четырнадцатом году в порту затонула баржа, перевозившая цемент. Потом ее подняли, но цемент затвердел, мешки истлели, и получились соответствующие цементные подушки. Из них выложили забор на целой улице. Так он и стоит, увитый плющом и травой. Приятно положить на него ладони и почувствовать его тепло. Оно проникает внутрь, заполняя спокойствием и безмятежностью. Где-то там, внизу, шумит прибой, слышен смех и музыка. Там до полуночи не смолкает гомон толпы, горят огни и трещат фейерверки. Там проходят митинги и демонстрации, одни флаги сменяют другие, а бюсты и барельефы борются за самые видные места. И только тут все остается по-прежнему, недвижим не только воздух, но и время, кажется, задремало, разморенное тишиной и полуденным солнцем.

Почему моя память так цепко держится за эти неяркие краски, выщербленные камни и растрескавшуюся кору огромного тополя? Похоже, это его морщины, приукрашенные было известью, да смытой озорными весенними дождями. Сколько же тебе лет, дорогой? На улице никого нет, и я могу спокойно обнять его, прислонившись щекой к грубой шершавой древесине. Закрыть глаза и обнимать, обнимать свое детство, своих друзей. Вдохнуть глубоко-глубоко этот неповторимый запах и утонуть во всем этом… Наверное, тут мои корни. Помнится, я как-то гулял здесь с маленькой дочкой и обо всём ей рассказывал.

– Ты похож на Кощея Бессмертного, – сказала она мне тогда.

– Почему? – удивился я.

– А там, на ветках, висит сундук. В нем – шкатулка. В ней – иголка. Сломают ее – и ты умрешь.

Эти слова так глубоко тронули меня, что я запомнил их. Действительно, какой-то магнит притягивает меня. И каждый раз, приезжая в отпуск, я непременно прихожу сюда, как на свидание с детством.

Находившись и надышавшись воспоминаниями, я заторопился к пристани, где была назначена встреча. Хотя мы жили на одной улице и ходили в одну школу, но друзья брата никогда не были моими друзьями. Они были старше лет на пять-семь, а в то время, это было очень много. Это было просто другое поколение. Господи, как же они постарели. Животы, лысины. Судя по привозившим их машинам и манерам, многие выбились «в люди». Валерка-босс и раньше не был худеньким, а теперь и подавно мог ездить только в джипе. Длинный Стас, как и прежде, стал всех угощать пивом и анекдотами. Женька-Джон, рано женившийся на Соне, нажил много детей и еще больше друзей, но это не истощило его буйной энергии. Витька-лысый только теперь стал оправдывать свое прозвище, полученное в пятом классе, когда он на спор побрил голову. Какие только волосы он ни отращивал и как только их ни красил, это прозвище приклеилось к нему на всю жизнь. Пашка-пон был в своем репертуаре: крикнув из открытого окна машины «народ, принимай», он начал суетиться, постоянно болтая по сотовому и отвечая на все колкости друзей: «Да это Анжелочка приготовила. Она же знает, что нас много».

Я оглянулся на два коротких гудка – к причалу подходил пограничный катер. Широко расставив ноги, на палубе стоял загорелый Колька-мариман. Я уже не помню точно его фамилии, она была очень созвучна этому прозвищу, что даже учителя так называли его. И не зря: всю свою жизнь он прослужил на кораблях. Обнимаясь и похлопывая друг друга, эти слонята переместились на палубу, а двое матросиков загрузили сумки и ящики в трюм. Закурили и стали поругивать вечно опаздывающего Руслана, по прозвищу Боцман. Он всегда был предводителем в этой команде. Долгое время ходил капитаном на сухогрузах, а теперь, судя по черной «волге», стал не последним замом. Демонстративно «шаркнув ножкой» в знак извинения, он театрально произнес: «Шампанского гусарам», – и действительно, водитель извлек из багажника целый ящик бутылок «Абрау-Дюрсо» с покрытыми фольгой горлышками. Боцман был прощен и, «отдав концы», сторожевой катер «Пронзительный» побежал по портовой глади, оставляя за кормой огромный зеленоватый бурун.