На дороге стоит – дороги спрашивает - Юрий Бычков

Юрий Александрович Бычков

На дороге стоит – дороги спрашивает

Посвящаю правнучке Дуне и правнуку Ване

В чём предназначение каждого живущего? Ответ, думается, не за семью печатями – в реализации природного потенциала, того, что от Бога, в желании, стремлении постоянно свершать, неустанно трудиться, любить Родину.

© Бычков Ю.А., 2010

«Тебя я любила, а ты и не знал»

В конце мая случилась жара египетская. Горячие лучи, проникая сквозь стёкла многочисленных окон парадного зала дома Васильчиковых, обращённого в учебный класс, накалили воздух до высокого градуса. Пребывая в безделье, затянувшейся неопределённости, духоте, девятиклассники, семнадцатилетние юноши и девушки, истомились в ожидании учительницы, покинувшей класс «на минутку по срочному делу». Забавлялись, как могли.

Кто-то из девчонок с истеричной, театральной, невсамделешной, категоричностью возопил:

– Мне дурно! Дурно мне! Дайте мне атмóсферы!

Оглянувшись, я понял – актёрские наклонности таким образом вздумала показать Лариса Петухова. Дивертисмент с молодёжным азартом стал набирать обороты с этой, заимствованной из популярного кинофильма реплики, комичной, в сущности, из-за переноса в слове «атмосфера» ударения с «е» на «о».

– Из Чехова, кажется, твоя «атмосфера»? – спросил жеманно поджавшую губки и закатившую глаза Ларису компетентный в искусствах Борька Бессарабов.

– Кажутся черти – крестись! – едва не выпрыгнув из парты, как тигрица из клетки, вскинулась на него Лариса.

– Не суйся середа наперёд четверга.

– Бога не гневи, а чёрта не смеши.

– Быть тебе, Лариса, в раю, где горшки обжигают.

– Вот так! Заступи чёрту дверь, а он в окно.

Как из горсти горох, сыпались пословицы и поговорки. Накануне обожаемый словесник, он же – директор школы Николай Иванович Бизянихин, погрузил девятый класс в мир народной мудрости в связи с разговором о «Словаре живого великорусского языка» Даля.

– Чем острить да грубить, окно бы открыли! Не видите разве, ухажёры лохматые, Лариске дурно?

Из дюжины смущённых ухажёров первым сорвался, побежал к окну Ким Сергеев.

Между собой, в частных разговорах, не по громкой связи, это когда ором на весь класс, а добродушно, ласково, поощрительно звали его Гимнаст Тибул. Литературные ассоциации были у нас в ходу. Если хотите представить себе Кима Сергеева, вообразите всем знакомую картинку: гимнаст международного класса исполнил программу на перекладине или на брусьях и замер в красивой стойке у спортивного снаряда. Совершенные формы, идеальная выправка. И это от природы. Впрочем, Ким увлекался гимнастикой – тренировался дома и в школьном спортзале.

Ким… Представьте, имя это не от корейских корней. Откуда им взяться в Лопасне? Ким – прихоть политизированных родителей, обративших Коммунистический интернационал молодёжи, его аббревиатуру КИМ, в имя сына. Революционная ретивость, как известно, к добру не вела. Отца Кима по клеветническому доносу арестовали и расстреляли в тридцать восьмом году. Об этом в школе, слава богу, прений и духу не было.

Ким Сергеев безнадёжно влюблён в Ларису Петухову. Это каждому известно. Влюблён по-мальчишески, в дым. С детских лет и навсегда. Как мне не вспомнить кстати про засаду трёх бойцов – Кима и его ландскнехтов, двух Олегов, Кузнецова и Ясиновского… В густых осенних сумерках три пятиклассника, три моих школьных товарища, без объявления войны, это когда во время перемены предупреждают: «Знай, Бычок, (моя школьная кличка) бить будем» – подстерегли меня возле родного дома. «Трое на одного»», – недоумевал я, приближаясь к стоявшей на Венюковской дороге богатырской заставе. Возникло предположение: «Что это я решил, будто дело пахнет дракой? Они, наверное, на уроке физики заигрались, а теперь спохватились, хотят у меня узнать про задание, которое дала на дом Екатерина Федоровна» Но тут троица рассыпалась, бойцы двинулись в атаку с трёх сторон.

В пятом классе мы все были до самозабвения увлечены историей. Отсюда это моё определение: «рыцарь и два ландскнехта». От одного из них я получил здорового тумака сзади. И ещё. И ещё. Флегматичный, долговязый Олег Ясиновский молотил по моей спине увесистыми кулаками. Ким подавал команды ландскнехтам. Я пытался увернуться от наскоков задорных бойцов, но удары сыпались градом. Олег Кузнецов норовил влепить мне в носопатку. В нём, Олеге, ласковость и злость находились в удивительной близости друг от друга. В природной сущности своей, добродушный, улыбчивый, покладистый он (нередко такое случалось) вдруг сатанел: холодели, становились льдышками его маленькие голубые глазки, искры злобы сыпались из них. Свободно он мог дать тебе по уху, непонятно за что. Эта его агрессия при переходе из отрочества в юность утонула в любви к Рите Жариковой, которая колобком могла подкатиться к злыдню из злыдней с чудесной, простодушной, обворожительной улыбкой (сама-то она – сущий колобок – округлая, щёчки в ямочках, хохотушка). Олег и Рита раньше многих из нас, сразу по окончании школы, стали супружеской парой. Олег, окончив лётное училище, большую часть жизни отдал малой авиации. Регион, воздушные просторы которого он знал досконально, – Восточная Сибирь. Базовым аэродромом был для него аэропорт города Киренска в Иркутской области. Суровые Северá обслуживал Олег Иванович, и как важно было то, что в доме его в любой час дня и ночи ждала Маргарита Ивановна.

На пересечении Венюковской дороги с Почтовой улицей Олег Кузнецов лупцевал мою круглую физиономию классно и на третьей минуте боя расквасил-таки мне нос. Тотчас три бойца исчезли «аки тати в нощи».

Что, собственно, заставило троицу устраивать засаду? За что следовало «проучить Юрку Бычкова»? На влюблённого антропоса Беликова какой-то проказник нарисовал карикатуру и сделал ядовитую надпись: «Влюблённый антропос». Сочинил «Человека в футляре», как все помнят, Антон Чехов. Да не сочинил, а в жизни подметил такое типичное явление.

Ким Сергеев внешне – прямая противоположность Беликова: атлетически сложён, любит покрасоваться накачанными мышцами торса и развитыми бицепсами гимнаста, ловок, резок в движениях, но, подобно Беликову, – мизантроп. В отношениях со своей избранницей Ким никак не может найти нужного тона. Ревнует. Как индюк на красное, готов броситься на каждого, кому Лариса строит глазки. К примеру, Лариса кокетливо поглядывает на меня. А мне-то что? Пусть строит глазки – меня это не задевает. Вот Ким попытался проучить «соперника», и что?

В старом домашнем альбоме я недавно наткнулся на Ларискину фотографию. Когда и при каких обстоятельствах она мне её подарила, не помню. На обороте – буря чувств… Судите сами. Густо замазанная чернилами моя фамилия, следом – зачёркнутое имя в дательном падеже – «Юре», затем вовсе не зачеркнутое: «От Л.П. 4. 03.48 г.». Мне семнадцать и Ларисе столько же. Самая пора горячих влюблённостей. Многое понять и вспомнить позволила эта Ларисина фотокарточка. Да, что тут скажешь, она заглядывалась на меня ещё в пятом классе и раньше, для Кима это стало поводом для расправы, а мне невдомёк было тогда, за что побили. Семнадцатилетняя Лариса моё внимание ничем не привлекала. В девятом классе мне нравилась Люся Грекова, хотя сколько-нибудь внятного ухажёрства не припоминаю. Волновала её пикантная вихляющая, вперевалочку, походка. Руки— ноги как бы на шарнирах, для неё специально выдуманных шарнирах, с большими зазорами в сочленениях. Манили к себе Люськины васильковые глаза и ещё чувственный, проникающий в душу голос. Мы тогда были по большей части «нецелованные». Провожание после танцев в клубе сводилось к краснобайству с потугами на остроумие. Люся отвечала кокетливыми ужимками. Трогал её смех, звонкий, как заливчатый колокольчик. Когда она легонечко пожимала мне руку, так благодарила за удачный каламбур, сердце, так пелось в популярной предвоенной песне, «сладко таяло в груди». Совсем другое чувствование – сердце бухало, как молот при ударе о наковальню, – испытал я в последнее школьное лето, перед десятым классом. В Лопасню к родственникам на каникулы из Донбасса приехала молодая особа, которая решительно принялась нас, изрядно повзрослевших увальней, знакомить с тем, с чем, по всей видимости, пора было познакомить. Как на следующий день выяснилось, я не первым прошёл через этот мастер-класс. Как всё до ужаса просто оказалось. Объявляется «белый танец». Гостья с юга, не прозевав момент, подходит, кладёт мне ласковую руку на плечо и до конца вечера от себя не отпускает. Незадолго до завершения танцевального вечера она просит проводить её, родственники, оказывается, живут на самом краю Зачатья – название слободы от находящейся поблизости церкви Зачатия святой Анны. У крайнего дома сворачиваем направо – две минуты ходьбы, и открывается поле, всё в копнах только что обмолоченной комбайном яровой пшеницы. Народившийся месяц проглядывает сквозь редкие, высоко забравшиеся облака. Стрекочут неумолчно кузнечики. Под ногами шуршит щетина жнивья. Вполголоса, ей на ухо, пою: