МОЯ. Не отдам! (СИ) - Лакс Айрин

— Дверь до конца не закрывай, — всовывает деревянный брусок между дверью и косяком. — У тебя три минуты.

Я забыла, что хотела извиниться. Так нервничаю, что даже пописать не сразу удалось.

Молча умываюсь, разглядывая свое лицо.

Взгляд беспокойный, нервный. Нужно успокоиться…

— Время! — бьет, словно хлыст, голос Дана.

С губ срывается нехорошее слово.

Но испытывать терпение здоровяка не решусь, хватает и того, что меня в кладовке держат.

Выхожу, замерев. Дан тянет ко мне руку, я в панике вжимаюсь спиной в стену, желая раствориться.

Он немного хмурится, увидев мою реакцию, но всего лишь рассматривает ожог.

— Не сдирай пузыри. Возвращайся на место.

Место.

Блин.

Как к собаке…

Такой обиды я еще никогда прежде не испытывала.

Ни-ког-да… а обижалась и обижали меня не мало.

Но ни разу вот так… как к псине…

Снова оказываюсь заперта.

Время тянется…

Дверь открывается.

— Обед.

На подносе покоится миска, в ней творог со сметаной, пучок зелени и горстка соли. Большой стакан с водой. Я испытываю ужасный приступ истеричного смеха: вполне вероятно, что этот чурбан смел с пола тот творог и просто навалил мне его в тарелку.

— Я не голодна, — хватаюсь за воду.

Дан и бровью не повел, тут же захлопывает дверь и уходит.

Немного позднее понимаю, что творог явно был не тем, что сметен с пола. Свежий у него более зернистые крупинки. Точно помню, когда покупала творог, брала два разных.

Черт…

А есть-то хочется!

Но теперь уже поздно…

Потом через некоторое время повторяется: Дан приходит, отпирает дверь.

— Туалет. У тебя три минуты.

Потом строгий окрик:

— Время.

Снова в кладовке…

Уже выть хочется и лезть на потолок.

— Ужин.

На подносе покоится миска, в ней творог со сметаной, пучок зелени и горстка соли. Большой стакан с водой.

Снова упрямо беру воду.

Теперь уже просто упрямлюсь!

Сама не знаю, почему упрямлюсь: есть хочется со страшной силой!

Но булькаю водой за три секунды и сразу же возвращаю Дану пустой стакан.

Ноль реакции.

И снова время и тишина стягиваются вокруг горла удавкой.

В очередной раз дверь распахивается.

Дан протягивает свернутый матрас и подушку.

— На ночь. Постели. У тебя пять минут. Потом вечерние процедуры.

Он говорит так, как будто ему плевать, буду я отвечать или нет. Вот и не буду отвечать…

Делаю все молча. Молча жду, пока он обрабатывает мой ожог перед сном.

— Отбой, — сам выключает свет.

Я тоже умею быть упрямой.

Ты еще пожалеешь, что взялся меня… воспитывать!

Глава 17

Глава 17

Ника

Утро начинается с чувством, что на руке нет часов. Они меня будили вибрацией. Но сейчас часов нет, а по ощущениям… Примерно столько же времени. Или я заблудилась?

Дверь открывается.

— Прибери постель. У тебя пять минут. Потом туалет. Утренние процедуры.

Скриплю зубами, но делаю все, как надо. Молча.

Пошел ты.

Можешь не считать минуты, уж три минуты я про себя сама посчитаю!

— Завтрак.

На этот раз желудок жалобно булькает, предлагая: давай поедим, а? Ну, давай поедим…

Я отказываюсь. Пью воду и потом долго-долго слушаю, как горестно возмущается голодный желудок.

Ничего. Я упрямая…

И голодная.

Какая же я голодная…

Второй день повторяется, как первый.

***

На третий Дан уже молча открывает, я сама знаю, что нужно делать. Тут действий… на несколько минут, а потом тупо лежать и думать, ворошить прошлое, чувствовать, как голова кружится от голода.

Наверное, и этот день пройдет по предыдущему сценарию, и…

Но внезапно дверь открывается раньше.

— Прогулка.

Дан придвигает стопку вещей.

— Пешая прогулка. Одевайся.

***

Лес начинается почти сразу же за домом. Вообще-то я люблю гулять здесь, но только не сейчас, когда все будто в наказание.

Я иду за Даном, потею и злюсь: не понимая, кто кого наказывает.

Он — меня, или я — себя.

От голода и свежего воздуха голова кружится, меня пошатывает.

Тропинку протаптывает Дан. Снега навалило за эти два дня много. Ноги вязнут в снегу, с каждым разом вытаскивать все сложнее и сложнее.

Жар. Головокружение.

Пот заливает глаза.

Сил в очередной раз сделать шаг почти не остается. Я все чаще делаю передышки. Новая остановка, я едва жива.

С трудом дышу. Перед глазами снег начинает чернеть, взгляд мажет в сторону. Я глубоко оседаю в рыхлый снег.

Жду, пока мушки перестанут кружить.

— Как самочувствие?

Молча пытаюсь встать. Оказывается, это не так-то просто. Плакать хочется. Веду заснеженной варежкой по лицу, услышав совсем рядом около себя глубокий вздох с раздражением.

Дан молча вытягивает меня за шиворот из снега, оттаскивает в сторону. Усадив на поваленное дерево, он снимает с плеч большой рюкзак, достает термос, встряхивает его несколько раз энергично, наливает.

— Пей. Не то свалишься.

В морозном воздухе вкусно тянет запахом кофе, внутри все аж в трубочку сворачивается от зова пригубить.

Отрицательно качаю головой.

— Пей или я затолкаю в тебя. В мои планы не входит хоронить труп дурочки, решившей уморить себя голодом.

— А что входит в планы? Трахать?! — спрашиваю нервно.

— Нет. С тобой скучно. Никакой отдачи. Пей.

Я делаю глоток горячего напитка. Вкусно… Немного сладенько и… чертовски жирно.

— Там, что, масло какое-то?!

С трудом удерживаю жидкость.

— Это бронекофе.

— Броне… что?

— Бронекофе, — терпеливо поясняет. — Крепкий кофе, сливочное и кокосовое масло. Питательно. Пей…

Осушив горячую чашку, вдруг понимаю: он сказал, что со мной скучно. То есть в сексе…

В сексе скучно — мерзавец.

На такую провокацию не ответить не в моих силах просто!

— Было бы скучно, не натягивал.

Все, молчу.

Теперь молчу.

Молчу!

— У меня отпуск. Планировал шлюху снять. Но ты под рукой оказалась. Думал, сгодишься. Нееет, — делает крупный глоток, закрывает глаза. — Лучше шлюха.

Ах ты… козел!

Горный белоснежный козел.

И костюм лыжный надел такой же светлый, если ляжет в снег, его и не отыскать!

Сказал, что я хуже шлюхи. Скучно!

Скатав снежок, запускаю ему прямиком в лоб и… бегу.

Делаю потрясающий рывок, но не сделав и двух шагов в сторону цепляюсь за какую-то корягу, что торчит из-под снега, и падаю пластом.

Пушистый снег забивается в нос и рот, холодит лицо.

— Гыыы… Тебе помочь?

Сажусь, отряхиваясь и оплевываясь.

— Мне лучше не мешать.

— Язык твой — враг твой. Самой же болтовня боком выходит. Карма!

— Как бы тебе боком не вышло. Сравнил невинную девушку со шлюхой. Как только язык повернулся!

— Ловко.

— Что?

— Ты спросила, как повернулся мой язык. Ловко повернулся.

— У тебя недельный запас скоро снова исчерпается. Причем на гадости. То есть бесполезно.

— А ты свой запас на приятности тратишь? Или на оскорбления? — задает вопрос Дан. — Еще пять минут гуляем, потом домой. Крышку от термоса верни.

— Кажется, я ее потеряла.

Мне приходится искать крышку от термоса. Она оказывается в куче снега возле ног Дана. Уверена, он ее видел, но не сказал. Не помог! А я, блин, как лиса зимой, в поисках мышей, под снегом искала!

— Домой. Шагай за мной.

Судя по прохладному тону, Дан снова переключается на режим экономии слов. В принципе, это даже неплохо: меньше гадостей в свой адрес услышу.

Но в груди все равно комком встает обида из-за несправедливости!

***

Я же ничего плохого не сделала. И не хотела обижать остолопа. Он первым начал, думаю в запале. Но потом раскручиваю назад и понимаю, что часть вины за собой признать можно.

Но лишь малую часть.

Разве он не должен был вести себя прилично?