Временно - Хилари Лейхтер

Я научилась делать все за сорок минут. Что-то я могла сделать и за меньшее время, но не торопилась, чтобы растянуть его. Например, я научилась чистить зубы и расчесывать волосы в течение сорока минут. И даже чихать, хоть все это и не указано в моем резюме.

Я представляла, будто входные двери ведут не в город, а внутрь моей сущности. Казалось, будто они закрывались, но на самом деле двери открывались и открывали меня. И так каждый раз. Еще мне казалось, что дом жив благодаря дверям, они, точно клапаны сердца, качают туда-сюда мою молодую кровь. Сначала маленькая синяя дверь. Затем дверь главной спальни, затем другой спальни спальня и еще одной. Дверь в ванную, дверь в подвал и — входная дверь славного домика.

Еще один точно такой же славный домик стоял через дорогу, вокруг его красивой двери росли кусты кремовой гортензии. Однажды, когда в назначенное время я открыла входную дверь своего, та красивая дверь тоже отворилась. Я увидела такую же маленькую, похожую на меня девочку. Кроме нас с ней здесь вообще больше не было маленьких. На запястье девочки тоже блестели прелестные часики с крошечным циферблатом и тонким золотым ремешком.

Ее звали Анна. Мы встретились посреди нашей тихой улицы, где никогда не проезжали автомобили, кроме фургона, который раз в неделю доставлял хлеб, яйца и сыр. Обычно мы обе ждали его, каждая на своей стороне, и махали водителю вслед.

— Друзья? — спросила я.

— Соседи, — ответила она. Но чуть позже добавила: — Да, друзья.

Мы с ней играли в самые обычные игры. Нашли веревочки и прыгали через них. Нашли монеты и играли в орел и решку. Делали ставки на самые невероятные события.

— Спорим, мой дом взорвут!

— Спорим, а мой дом взлетит!

Мы были всего лишь маленькими девочками с домами, которые нам не принадлежали. Мы рисовали всякую ерунду на время. Играли в классики. Рисовали в своих ежедневниках с обложками из кожи, но только на первой и последней страницах. В течение дня мы находили время на всякую ерунду.

Но в доме Анны был другой режим. Вместо дверей она каждый час открывала ящички. Маленькие, большие, глубокие, мелкие.

— В некоторых нет совсем ничего, — рассказывала она, — а другие забиты доверху.

Больше она ничего не уточняла, а я не спрашивала.

Однажды утром мы дождались фургона с хлебом, сыром и яйцами, стоя на подъездной дорожке к дому Анны. А потом она запрыгнула прямо в кузов и подтянула меня. Мы тут же поехали вдоль улицы.

От предвкушения путешествия я даже раскраснелась.

— Через сорок минут мы вернемся, обещаю, — сказала Анна.

Мы ехали по кварталу с такими же, как наши, домиками, среди которых заметили киоск с мороженым. Мы тут же спрыгнули с кузова, бросили несколько монеток в окошко и взяли два вафельных рожка. Мы бежали обратно к нашим домам, и растаявшие молочные струйки бежали по нашим рукам. Но мороженое было каким-то странным на вкус, мне не понравилось. Так что возле моего дома я бросила недоеденный рожок прямо на тротуар и вбежала внутрь, чтобы успеть вовремя закрыть двери.

Маленькую синюю дверь. Затем дверь главной спальни, затем другой спальни и еще одной. Дверь в ванную, дверь в подвал и — входную дверь славного домика.

Волосы у Анны были короткими и за ушами взметались, точно два крылышка. Летом челка ее прилипала ко лбу, точно перья на манекене. Эта челка была источником гордости и раздражения, поэтому она всегда закалывала ее. Обычно металлической заколкой с блестящим камушком.

— Я сунула закалку в ящик стала, — рассказала мне как-то Анна, челка ее падала прямо на ресницы, — по привычке, но не думала, что будет столько проблем.

— Каких?

— Закрыла ящик, — она показала руками, как закрывает ящик, — а потом открыла через час — заколки нет. — Руки ее взлетели вверх, изображая, как все исчезло, растворилось в воздухе.

Мы прохаживались по нашим подъездным дорожкам, представляя, будто проезжая часть улицы — ров, наши дома — замки, а мы — две королевы. Совершаем променад от одной входной двери до другой, кланяемся друг другу и снова продолжаем свой путь.

— А что написано в твоей инструкции? — спросила я.

— Об этом — совсем ничего.

— Может, надо подождать день или два и тебе вернут заколку?

Я сделала преувеличенно большой шаг, оттолкнулась от Анны, качнула ее, развернула обратно, и мы чинно пошли снова.

Она рассмеялась, жеманничая, как королева.

— Может быть. Может, надо подождать.

На следующий день Анна сидела на старом пне возле своего дома, лицо ее было болезненно-серого цвета.

— Я совершила нечто ужасное, — сказала она.

Я обняла ее за плечи.

— Я так и не нашла заколку, поэтому кое-что взяла.

— Взяла? Что?

— Кое-что ценное, — ответила она и показала мне набор фломастеров, точно таких же, какие были у моей матери.

От удивления брови мои поползли вверх.

— Ты где их взяла? — спросила я, кажется, громче, чем хотела.

— В кухонном ящике, — ответила Анна, отводя глаза. — Я подумала, мы можем порисовать ими.

Но почему фломастеры моей матери оказались в одном из ящиков Анны? Я побежала обратно к себе в дом, чтобы закрыть двери. Сначала маленькую синюю дверь. Затем дверь главной спальни, затем другой спальни и еще одной. Дверь в ванную, дверь в подвал и — входную дверь славного домика. Я везде искала набор фломастеров, которые принадлежали моей матери, и не только их. Ее чулки в комоде, ее машину на заднем дворе. Я выглядывала в окна и старалась рассмотреть, что происходит в доме Анны. Там чья-то фигура то маячила наверху, то спускалась в гостиную. Конечно, это была не мать, а Анна. И, конечно, фломастеры могли принадлежать кому угодно. Ведь в мире существует множество подобных наборов. Обо всем этом думала я, сидя на полу, скрестив ноги. Мне захотелось позвонить маме, уехать домой, что для временной, конечно, совсем не вариант.

Чуть позже я обнаружила, что Анна сидит у себя на подъездной дорожке, фломастеры аккуратно разложены прямо на бетоне.

— Можно порисовать? — спросила я.

Такое впечатление, что она сама вся полиняла в их чернила — отдала им весь свой цвет — лица, рубашки, штанов. Стала как будто полупрозрачной.

— Рисуй, — слабым голосом ответила она и едва коснулась моих пальцев.

Я начала рисовать, но чернила в них совсем высохли.

— Они же мертвые, — сказала я.

Анна схватила красный и резко прижала его к бумаге так, что