Грех - Жозефина Харт

Чарльз хотел утешить меня. Он склонился надо мной, и я прочла симпатию в его глазах. Мне показалось, что это не просто симпатия. Это моя вина. Он наклонился, и я резким движением заставила его упасть всей своей тяжестью на меня. Мое горе, мое желание разбилось о стену.

Когда я открыла глаза, на его лице проступило то, что должно было привести меня к триумфу. Он хорошо знал себя. Я увидела это. Опыт прошлого. Это прошлое — давно похороненное — гнало его навстречу мне. Он нуждался в чувстве греха. Только оно могло проложить мост в прошлое.

Медленно я открыла дверь в мою гардеробную. Он пошел за мной. Вниз по ступенькам. Я знала, что он поступит именно так. Не пытаясь прикрыть свою наготу, я шарила в поисках шелковых трусиков Элизабет — приманки, над которой не были властны годы. Мне казалось, что я вижу Элизабет. Она, словно привидение, стояла рядом со мной.

Я легла на пол. Он встал на четвереньки и жадно схватил меня за волосы. Как будто собирался сожрать их. Оторвавшись друг от друга, мы забились в разные углы тесной комнатки. Мысль об отце пронеслась в моей тяжелой голове. И исчезла. Я подумала, что еще до моего рождения все было кончено для нас. Застарелое бешенство уничтожило боль, родившуюся во мне. Я понимала, что теперь уже слишком поздно. Мой взгляд наотмашь ударил Чарльза, пробил брешь в его броне, и он, словно загипнотизированный, шагнул ко мне.

Я взяла неношеную черную туфлю Элизабет и лизнула каблук. И протянула ее ему. И снова легла на пол. Я пристально смотрела на нависшее надо мной лицо. Он медленно провел по моему телу каблуком туфли Элизабет. Он колебался. Я приподнялась. В его глазах был страх. Мне хотелось ободрить его. Осторожно, словно во сне, он подчинился моей воле. И впервые я заплакала, подумав о том, что я делаю. Изменяю себе, волоку Чарльза в мир ужаса и восторга, толкаю его навстречу притаившемуся року, лик которого вот-вот проступит под его пальцами.

Произошло то, что было мною задумано. Элизабет лежала в одних черных трусиках. Я не позволила ему прикоснуться к ним. Давно позабытое мной, приди. Я — не я.

Я приняла душ и оделась. В платье Рут. Мы молча доехали до больницы. Я поцеловала мать. Трудно представить себе кого-либо, кто с таким благородством нес бы свое горе. Элизабет протянула ко мне руки, крепко сжала меня в объятьях. Она утешала меня. Возможно, в этом было признание того, что это был мой отец, мой родной отец. А не ее. Она была слишком деликатна, чтобы сказать об этом.

Чарльз сел рядом с моей матерью. Он держал ее за руку и не смотрел на меня. Потом мы все отправились в Лексингтон. Чарльз отвез нас. Вдову и двух жен. Одна из которых была его женой.

Устоявшаяся семья, оплакивающая патриарха, которую терзает не столько горе, сколько мысль о нем. Во внезапной смерти старейшего члена семьи таится знание о том, что такой исход был давно предрешен.

Я стояла в церкви, и мою печаль прорезали отсветы бесконечных кадров, на которых были запечатлены Чарльз и я. И наши тела. Я исподтишка поглядывала на Чарльза. Как-то Доминик говорил мне, что под пристальным взглядом предметный мир меняется. Тот ли ты, Чарльз? Та ли я, что прежде? Те ли мы? Изменился ли мир?

Я стояла позади Доминика, еле живого после ночного перелета из Америки. И думала о том, как лгут тела и как обманывает разум.

За обедом мама сообщила нам о своем решении остаться в Лексингтоне.

— Здесь я прожила целую жизнь с ним. Здесь я чувствую его близость. Помните, Джон на протяжении многих лет проводил всю неделю в Лондоне, но на выходные приезжал домой. Мне хотелось бы, чтобы вы навещали меня по субботам и воскресеньям. Это будет так мило с вашей стороны. Вы знаете, какая радость для меня ваши дети…

Мы были уверены, что Элис и Бен, многие годы прожившие с нами, присмотрят за ней. Пообещав «приезжать домой» на выходные, мы отбыли из Лексингтона. Доминик возвращался в Америку, где собирался пробыть еще какое-то время. Он должен был вернуться с Вильямом. Мы сочли, что спешный приезд на похороны «деда» слишком травмировал бы Вильяма, и он остался с родителями Доминика. Элизабет и Чарльз поехали во Фримтон.

Я ждала в Лондоне. Следующий шаг был за Чарльзом.

20

Он появился через два дня. Его лицо было искажено, словно он скрывался от самого себя. Он был похож на робота, появившегося на фоне серого холста ширмы. Он остановился в дверях.

— Знаешь, у меня есть ключ… От входной двери… И от…

— Мастерской Элизабет?

— Да. Элизабет во Фримтоне. Рут, я не собираюсь пускаться в оправдания и объяснения. То, что произошло между нами, произошло. В твоей и в моей жизни.

Я кивнула.

— Рут, я много думал о том, что я должен тебе сказать.

— Спасибо.

— Мне нужно было подумать, Рут. Это серьезный вопрос.

— Мы отведали от запретного плода древа познания.

— Что?

— О, я говорю о грехе.

— Моя жена… моя первая жена была католичкой. Я только сейчас вспомнил об этом. Серьезный вопрос. Древо познания. Запретный плод.

— Именно.

— Но ты не католичка, Рут.

— Нет, не католичка. Но меня всегда привлекала религия.

— О-о!

— Ты удивлен?

— Немного, моя дорогая.

А… «моя дорогая»…

— Полагаю, ты нуждаешься в отпущении грехов.

— Нет. Нет, я хотел сказать тебе…

Ничего не говори мне, Чарльз. Ничего не говори. Я с грехом на «ты»…

— Послушай. Ты пришел, чтобы сказать мне, что «больше этого не повторится», чтобы предостеречь меня…

— Ты оскорбляешь нас обоих.

Я должна победить.

— У нас есть выбор. Это звучит слишком рационально. Слишком отстраненно. Прости. Мы можем выбирать между порядком и хаосом.

— Ну и что же такое, по-твоему, «порядок», Чарльз?

— Порядок это тайна. К порядку ведет… обман.

— А «хаос»? Что такое «хаос»?

— Хаос — это путь напролом. И гибель наших семей.

— И?

— Ты, Рут, насколько я заметил, создана для обмана во имя порядка.

— А ты?

— Не знаю. Возможно, на первый взгляд в еще большей степени, чем ты. Но я не знаю.

— Элизабет? — рискнула я.

— Мое первое условие, Рут, состоит в том, чтобы ты никогда не упоминала о Элизабет, когда мы остаемся вдвоем… в таком тоне.

— Условие?

Условие договора.

— Да, Видишь, Рут, мы стоим друг друга.

— Возможно.

Одинокие дети во тьме. Дети, которые когда не будут примерными и счастливыми.

21

Я, всегда считавшая, что кое-что умею, стала подмастерьем Чарльза Гардинга.

Я рассматривала его как свою добычу. Свою жертву. Но он оказался сильнее, чем я думала. Я расставляла ловушку. И сама же попалась в нее. Он подавлял меня.