Мама, я жулика люблю! - Наталия Медведева

— Все равно они билеты проверяют только у трапа… А ты провожающая… Последние объятия — и Наташа незаметно передает тебе обратно паспорт…

Авантюрист проклятый! Но Оксана соглашается. Маленький Саша в восторге.

«Я все в Одессе знаю. У Наташкиных родителей — его девушку тоже зовут Наташа! — есть тачка. Они сами уехали, а ключи оставили. Отвезу вас в классное местечко, там мои друзья в прошлое лето жили…»

И все действительно просто. Билеты, которых в продаже нет уже два месяца, появляются молниеносно. Александр все может, когда хочет. Да и вся эта наша поездка могла осуществиться без помощи «Жирафа». Сашка будто повиновался ему. Я-то куда угодно согласна ехать. А «Жираф» уже качался в поезде по обратному направлению — в Ленинград.

У маленького Саши маленькая Наташа. Черненькая девушка из устроенной еврейской семьи, учится на третьем курсе Ленинградского университета. Приезжает к родителям на лето в шикарную их квартиру, набитую массой фирменных штукенций. В нашей квартире все соседи евреи, и бабка всегда ставит их нам в пример. «Что за дети у тебя такие?! Один — забулдыга чертов, другая — того и гляди в подоле принесет! А у соседей — лишнего никогда не выпьют, учатся прилежно, голоса не повысят…» — кричит она матери. Именно кричит. Тоже мне пример!

Наташа дарит мне купальник. Он мне мал, и мы разрезаем его — получаются трусики и лифчик. Я подшиваю его и поглядываю на Александра. Оба Саши пьют водку, купленную в аэропорту у таксиста. Сашка не напивается, и мы идем спать на большую кровать Наташиных родителей. Я взбиваю подушки, как нас учили делать в пионерском лагере. Но голову кладу в предплечную ямку Александра. Перед самым сном я думаю — в скольких кроватях мы уже спали с ним? Потом — в скольких я спала? И хочется еще глубже уткнуться в его ямку у плеча, потому что думается — а в скольких я еще буду?…

Маленький Саша отвез нас на последней модели «жигулей» Наташиных родителей на Дачу Ковалевского. Что это за хуй, в честь которого так назвали местечко? При слове «дача» я представляю себе вокзал в пятницу вечером. Потные, злые дачники в переполненных электричках. Хозяйственные сумки, сетки с провизией на выходные… Но Одесса сама, как дача. А на Дачу Ковалевского можно доехать на трамвае.

Домик, о котором знал маленький Саша, уже сдан. Нам придется жить в крохотной комнатке. Почти что купе. Но даже двери нет — занавесочка. На участке, принадлежащем хозяйке, воняет цирком. Это от безумного количества огромаднейших животных, сидящих парочками в клетках. Клетищи — одна над другой, и в них — ондатры. Или бобры. Это ведь не кролики — хищники настоящие!

Ребята оставили нас в зверинце. Сбросив в нашу конуру вещи, мы отправляемся в местный магазин. Он как раз между нашим жильем и морем. Мини-универмаг. На одной полке круги для плавания, на другой — консервы: морская капуста. Сашка покупает себе плавочки, мне — кило шоколадных конфет. При покупке сигарет морщится — он вдруг бросил курить. Выходя из магазина, мы видим море. Солнце весь свой закатный блеск бросило в него. Уронило, как с люстры, миллионы хрусталиков. И будто кто-то на дне переворачивается с боку на бок, приводя в движение, заставляя танцевать хрусталики. Бал! Бал на море!..

Хозяйка кормит зверей, а мы — себя. Смешно — не идем в ресторан, не видим «люд-захаров», едим простую яичницу с жирной колбасой. Запиваем местным вином, и слышно, как звери хрюкают.

Выключив одиноко висящую лампочку на пыльном проводе, мы ложимся на узкую постель — почти что полка в купе. Когда кончатся эти кровавые дни?! И вдруг… детские голоса! И даже занавесочка колыхнулась, оттого что они по коридору пробежали. Встаем, одеваемся. И идем гулять по ночным тропинкам юга.

Купаться ночью запрещено. На пляже никого. Темно. Тихо. Даже волн не слышно. Вечных волн. Сидим, упершись в груду балок.

— Знаешь, даже страшно! Тебя, Сашка, не будет, меня не будет, а оно — навсегда. Навечно. Волны, море…

— Философ. Смерть — это не страшно. Жизнь пострашнее.

Мы переглядываемся и смеемся. Нам на ум приходит одна и та же фраза. Я начинаю: «…и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно — И мы уже вместе, как бы наставляя друг друга, — за бесцельно прожитые годы!» В школе висело это изречение Островского и еще что-то Джона Рида. Мы ходим босиком по мокрому песку. Убегаем от вечной волны.

— А что бы ты хотел в жизни?

— Путешествовать хотел бы. Люблю новые места… Природу я люблюууу! Да ни хуя не хотел бы делать! Грабить и убивать! Ха-ха!

Недаром моя тетка называет его бандитом. Бабка — предводителем шайки малолетних, готовящим ее к чему-то. Мать… Она под впечатлением его солидности, манерности. Ну, и наглости.

— Давай сценку разыграем. Ну, чего ты смеешься? Сам ведь всегда расспрашиваешь про театральную студию…

— Наверняка эта сценка должна будет заканчиваться тем, что мы ебемся, пардон, в воде… Твои волосы мокрые…

Инсценировка не удается. Три пограничника с огромной овчаркой и короткими автоматами бесшумно оказываются прямо перед нами. Я сразу оказываюсь за спиной Александра. Они освещают нас громадным ручным фонарем. Какие они молоденькие!

— Ну что, отдыхаете, граждане?… Купаться запрещено.

— Да мы только ступни помочили. Перед сном, говорят, полезно.

Нашел с кем шутить! Но пограничники настроены мирно. У них, видно, нюх на людей. Как и у их овчарищи — она зевает. Прожектор с нас отвели — луч уперся в песок.

— Вы только другие части тела не мочите. А то нам придется перенести их на сухую лавочку участка.

Отдав честь, они так же бесшумно, как и появились, уходят. Продолжают свой обход вдоль моря…

— Ну что, испугалась?

— Да не очень. Я ведь с тобой. Но вообще-то вид у них внушительный. Уважение даже вызывают. Ну и автоматы…

Мы возвращаемся к нашему зверинцу. Ни одного огонька во дворе. Только моя сигаретка, из-за которой мы все время ругаемся, как светлячок.

На пляж мы идем в полдень, и по дороге я отправляю телеграмму матери. Чтобы в школу меня записала. В школу буду ходить?!

День прохладный. На пляже никого. Только мы и маленькая девочка с бабушкой. Как я когда-то в Алуште. В ветре — колкие капельки воды. Александр выбегает из воды. Мне холодно на него смотреть. А он смеется и приплясывает вокруг меня.

— Что ты ежишься? Вставай, подвигайся!

Александр подхватывает меня под мышки и начинает кружиться со мной. Быстрее и быстрее. Ух! Авиация! Девочка украдкой поглядывает на нас. Он отпускает меня и протягивает девчушке руки: «Хочешь полетать на самолетике?» Она сначала стесняется, но бабушка подталкивает ее к Сашке, и она бежит прямо ему в руки. Она совсем маленькая, и Александр кружит ее, держа за кисти рук. Ножки отлетают в сторону. Она хохочет и визжит. Мне завидно. Она стоит после «полета», покачиваясь, и Александр держит ее за худенькие загорелые плечики.

Мерзкая баба! Сашка сказал, что отравит ее зверей. Она выгнала нас. «У меня малые дети!» — как она орала! Только мы вернулись, как она вынесла на двор простыни с нашей кровати. Потрясая ими, кричала что-то по-украински. У нее никогда менструации, что ли, не было?

Лежу на пляже. Передо мной скорлупки яиц, как ракушки. На пляже есть замечательно. Из яиц, правда, не очень-то разнообразные блюда приготовишь. Сашка, по-моему, все время голодный. И вот уже два часа, как он бегает в поисках квартиры.

Он спросил меня, как я стала женщиной. Глупо как-то звучит. Не была, не была я женщиной, и вдруг — бац! — стала через десять минут. А так оно и было. Буквально несколько минут. Был день простату… то есть конституции. Его звали Джефом. Я глядела на его блаженствующую рожу и не верила, что ему так приятно меня ебать. Потом он резко вскочил, и немного спермы капнуло мне на живот.

А остальное он спустил в стакан, стоящий на полу. Утром кто-то смеялся над его заботливостью… Грязноватенько все это сейчас кажется. Джеф какой-то усатый, волосы до плеч, комната, заваленная фирменным барахлом. Стакан со спермой. Ничего я этого Сашке не рассказала.

На другом берегу моря — Турция. У них, интересно, наказывают за сожительство с несовершеннолетними? Кто-то говорил, что за границей даже документов не спрашивают. Прямо так всем на слово и верят? Наделал всяких дел, назвался другим именем и ухуякал на пароходике. В прошлом году здесь пограничники задержали двоих. Они на резиновой лодке на другой берег собрались. Турецкого табачку им захотелось…

— Ну все, Наташка! Будем жить у Сенечки-безрукого. Только что освободилась комната. Она, правда, напоминает консервную банку. Из жести.

Ну, у безрукого, так у безрукого. Поднимаемся вверх по дорожке. «Консервная банка» над самым морем. А рядом на поляночке за решеткой — осел. К колышку привязан. Увидев нас, он вытягивает шею, оттопыривает губы и вопит. Но его жалко — из-за короткой веревки он до миски с водой не может дотянуться.