Мама, я жулика люблю! - Наталия Медведева

И не буду ничего ей рассказывать. Вот тебе и «Алые паруса», вот тебе и новая прическа, вот и погуляли…

Мои волосы падают. Может, и надо было их слегка начесать и лаком покрыть. Накручиваю челку на бигудинку и подметаю пол в «моей» комнате. Звонка в квартиру не было, но я слышу, как кто-то входит. Я оборачиваюсь с метлой в руках, с бигудинкой на лбу. Саша… Он чем-то похож на Гарика. Хватает меня за руки и начинает трясти.

— Где ты была, а? Где?

Чужой какой голос у него!

— Что я сделала такого? Что ты меня трясешь? Где я была?

— Вот именно — где?

Я его так ждала, а он…

— На «Алых парусах» я была. Я ждала, ждала твоего звонка…

— Недолго ты ждала!

— Мне теперь и из дома нельзя выйти, да? Я была с Ольгой, с какими-то мальчишками. Я была на проводах белых ночей. Я, может, с детством прощалась!

— Тебя видели ночью! В компании пьяных уродов. Пьющую из горлышка. Пьяную!

— Неправда. Там все пили из горлышка. Они не уроды — молодые мальчишки. И я не была пьяная. Мы просто гуляли!

Я готова разрыдаться от обиды. Он садится на диван, закуривает. Все так же сигаретку держит — между указательным и большим. Может, он в тюрьме сидел? В кино все уголовники так сигаретку держат. Что я оправдываюсь перед ним?

— Что ты, свихнулся? Я же не скрываю, где я была!

Бросаю дурацкую метлу и сдергиваю бигудинку.

— Я подстриглась, а ты…

Он уже улыбается, но грустно.

— А как же хвостик?

Господи, хвостик ему жалко! Я подхожу и сажусь ему на колени. Он целует меня, треплет волосы. Командир. Конечно, ему захотелось покомандовать мной. Но это хорошо. Это значит, он меня своей считает. И я хочу быть его, нужной ему.

11

У Мамонтова любимая женщина забрала надежду на нужность — не нужен он ей. Виктор завербовался в экспедицию, в тайгу. Через месяц уезжает. Сашка странно поглядывает на меня, когда Витька про экспедицию говорит. А Мамонтов все поет песни про любимых и преданных женщин и про друга, который уехал в Магадан — «снимите шляпу, снимите шляпу», — потому что друг уехал просто так, сам.

Мы идем с Александром по улице, и мне кажется, что мы парим в воздухе. Не высоко, а слегка как бы оторвавшись от асфальта. И все на нас смотрят.

Он… Ах, он красивый, и он похож на воина. Каждая мышца — кулак. Лицо его недвижимо. Он поворачивает его направо — улыбка, улыбка мальчишки. Воин с улыбкой мальчишки. Он видит ее. Она… Она покачивается на тонких ножках, и на правой коленке ссадина — она очень любит движение. И ножки, все ножки — мельком полоска юбочки, как качели на бедрышках… И голова в треугольной косынке — красное, синее, белое, и синие якоря. И рот полуоткрытый, и глаза распахнутые в восторге, неверии, что все это с ней…

Со мной! С нами. Счастье — затасканное словечко. Но не у нас! Оно блестит на наших рожах, в наших глазах, на моем обкусанном ногте, лежащем на плече его. Я и Александр — это очень красиво.

Один из тех утренников, когда я просыпаюсь дома. Карр-карр — телефон в коридоре.

— Приез-зжжай… Немеддл-ленно. Бери такси и приезжай!

Ничего себе! С утра уже напился. Сашка в последнее время часто напивается. Становится агрессивный, никому не доверяет. Конечно, я еду. К Мамонтову в квартиру.

Я уже как к себе домой иду. Да вот и ждут меня — дверь открыта. Я вхожу и чувствую: что-то не то. Тихо уж слишком. Всхлип или «ой» доносится с кухни. Выбегает Мамонтов, рука у рта.

— Витя, ты что, уже пьяный?

— С твоим мужиком можно пить да пить — только он отрезвит тебя. Рехнулся он, по-моему. Ну мне-то… я сваливаю скоро.

У Виктора кровь на запястье. Я вхожу на кухню. Сашка стоит и пьет водку из бутылки. Я подхожу к нему, и он обнимает меня. Нет, не обнимает, а хватает, грубо.

— Ну что, шалава, ты меня любишь?

Мне чуточку страшновато.

— Да. Я тебя люблю… А что вы тут делали?

Он ухмыляется, отпускает меня и покачивается.

— Боишься? Значит, не любишь… А вот мы сейчас проверим, как ты меня любишь.

Он берет со стола ножик. Они вены, что ли, друг другу режут?

— Слабо тебе кровью поклясться?

— Саша, ты меня разыгрываешь, да? Ты пьяный.

— А-а, вот и струсила. Слабо'… слабо…

— Да ничего мне не слабо! Что, ты хочешь кровь мою на вкус попробовать?

Мне уже совсем не страшно. Пожалуйста, я порежусь. Он вдруг режет себе руку. Кисть. Улыбается и подносит руку мне к губам.

— На, попробуй.

Я облизываю его рану. Смотрю на него глазами, а сама кровь его сосу.

— Ну вот, а теперь тебе, моя маленькая девочка. Дай свою ручку тоненькую… вот так…

Он крепко держит мою левую руку и быстро делает порез. Больно одно мгновение. Сашка, закрыв глаза, подносит мою руку к губам и лижет мою ранку. Кровь не останавливается. Он зовет Виктора, просит принести бинт. Боже мой, взрослые мужики… И я, я тоже участие принимаю.

— Ну вот, теперь мы навеки связаны кровью… Смотри, — предупреждает он меня. Проверяет. Да я на что угодно с ним готова! А он вот только по пьянке мне предлагает бежать с ним. Я бы сию минуту убежала. Куда только? И как? У меня и паспорта-то нет.

— Саня, ты совсем разум потерял. И это все из-за тебя, Наташка.

Пьем теплую водку. Из-за нее Сашка и Мамонтова приплел к этой истории. Идем в комнату, Виктор включает музыку. Битлы. «Донт лет ми даун». Я все никак не могла эту фразу перевести, потом сообразила: «Не подведи меня». Сашка, я тебя не подведу, а ты? Сашка плохо соображает сейчас. Глаза мутные. Руку мою забинтованную берет и по лицу своему ею водит. И сжимает сильно. И больно. Он кладет ее себе на грудь, глаза закрывает. И тихо так. Только музыка: «Донт лет ми даун».

12

Мне пятнадцать лет. Мать даже не поздравила. Александр устроил мне день рождения. «За мою маленькую девочку!» — был его тост. Ничего себе маленькая — я была выше всех баб, собравшихся отмечать мой день рождения. Они были лет на десять старше меня. О моем возрасте не говорилось. Сашка был такой веселый, радостный, будто это его день рождения. Мы убежали на темную кухню от праздничного, шумного стола. Шептались, целовались. И он все уговаривал меня убежать на Канарские острова. Мы убежали. Не на острова, а на Неву. Катались на ночном пароходике. И Сашка все про острова рассказывал… Я не могу даже на самолете полететь — паспорт нужен. Проверяют. Раньше не проверяли, но какие-то мудилы решили самолет угнать. Ни хуя, конечно, не вышло. Их посадили. Но зато теперь изволь предъявлять документики при посадке и даже при покупке билета. Да и кто бы нас пустил на острова? Люди в Болгарию не могут добиться разрешения…

Мы разбудили Мамонтова, согнали его с кровати… и оказались такими усталыми, что даже на любовь сил не было. Я уже проваливалась в сон, а Сашка вдруг засмеялся.

— Четырнадцатого июля Бастилию разнесли. С тобой все ясно. Разрушительница. Революция ты моя…

За все надо платить. За удовольствие особенно. Я плачу за него в детской комнате милиции. Не ожидала я от матери такого — собственную дочь в ментовскую отправить. А потом на дачу, к тетушке. Эта поездка, по словам мамочки, даст возможность проверить мои чувства, и если они настоящие, то разлукой закрепятся. Повторяя есенинское: «Лицом к лицу Лица не увидать. / Большое видится на расстояньи», мать чуть ли не перекрестилась, посадив меня в электричку.

С Александром я условилась, что каждый вторник и четверг он будет ждать меня у «Кинематографа» в восемь часов вечера. Если мне станет совсем уж невмоготу, то я прямо туда и приеду с дачи.

В «Кинематограф» мы часто ходили в последнее время. Там крутили американские вестерны и европейскую ностальгию. После очередного «пиф-паф» я поняла, почему Людка называет Александра — Пол Ньюмен. Глаза очень похожи, только Сашка русский и ростом наверняка выше.

Первую неделю я не очень рвалась удрать от тетки. Дача у нее только что выстроенная, со всеми удобствами. Стройматериалы специально по заказу ее мужа — директора научно-исследовательского. А может, и по ее, теткиным, заказам — она тоже человек. Член партии, еще чего-то, в горисполкоме занимает должность кого-то… Вот как хорошо быть хоть чуть-чуть главным. Ма-аленьким, но главным. Сразу у тебя все есть! У Сашки тоже деньги есть… Выходит, ты иметь что-то можешь, только если к партии принадлежишь или если воруешь.

Может, я боялась Александру надоесть, а может, сама устала? Тетка из кожи лезла, пытаясь меня развлечь. Отвлечь! И завтрак мне в кровать, и платья свои дарила. С соседским юношей пыталась знакомить. Милый парень, катающийся на велике, поступивший в иняз. Мечтающий за границу поехать.

Я лежала на балконе теткиного двухэтажного дома. Загорала, лопала клубнику, читала старые журналы. А вечером мы играли в карты.

— Тетя Валя, почему у вас нет детей? Вы были бы такой заботливой мамой!