Страхослов - Джоанн Харрис

Кэйт потягивала ликер, от едкого вкуса слезились глаза и жгло язык. Этот напиток с сильным запахом аниса почти не отличался по крепости от абсента. А тот, как известно, приводил к сифилису, чахотке и смерти.

Танец закончился, уличные музыканты наслаждались аплодисментами. Они собирали монетки, и Кэйт дала девушке су, надеясь, что синяки, просматривавшиеся под ее пудрой, проступили от чрезмерных репетиций.

Идея гиньолевской пьесы о Кейе состояла в том, что жестокость повсеместна, она не ограничивается одним безумцем и сценой маленького театра. Ужас был всеобъемлющим, всеохватывающим… Он прослеживался и в статуях Святого Дионисия, державшего в руках собственную отрубленную голову, и в ритуализированном домашнем насилии танца апашей. Эпоха Террора и дни Коммуны миновали, но Гиньолевы Легионеры Ужаса занимали высокие посты во власти. Жорж Дю Руа мог бросить честных министров на съедение les loups[100], но помогал Эжену Мортену сохранить должность. Где бы ни заходила речь о деле Дрейфуса, вспыхивали народные волнения. На одной неделе война с Германией казалась неизбежной, на следующей столь же неизбежным выставлялся союз с Германией против Великобритании. Отца Керна назначили инспектором детских домов. Ширились ужасные слухи о его ночных визитах к маленьким подопечным, но даже Золя не решался открыто бросить вызов священнику. Недавний заговор военных, собиравшихся сделать из генерала Ассоланта нового Наполеона, сорвался в последнюю минуту. Кэйт нравилось считать себя благоразумным человеком, но она работала на безликое создание, которое якобы швырнуло люстру на голову зрителей в опере просто потому, что ему не понравилась актриса в роли Гретхен в «Фаусте».

Может быть, все это просто шутка?

Насилие не ограничивалось Парижем. Британский Панч, брат Гиньоля, бил свою Джуди не меньше любого апаша… а еще убивал полицейских, судей и крокодилов. В Ист-Энде Кэйт провела немало времени с женщинами, пытавшимися вывести синяки после того, как они отправились за мужьями в паб, чтобы не дать им пропить деньги на оплату квартиры. Потому шоу Джуди и Панча совсем не вызывало у нее смеха. По крайней мере, девушки апашей давали сдачи.

Кэйт обвела взглядом дворик. Люди отлично проводили время, пусть тут и орудовали карманники. Невзирая на все ужасы мира, жизнь продолжалась – и в ней было много радостей. После танца уличные музыканты сели за столик выпить – и девушка флиртовала со своим партнером по танцу и аккордеонистом. Кэйт немного успокоилась и, пожав плечами, попыталась отбросить тягостные мысли.

Нож уже вынули из стены – и под глазом Гиньоля на афише зияла треугольная дыра, похожая на слезу.

Кэйт подумала о глазах Гиньоля, этих живых глазах, поблескивавших за маской из папье-маше. Ей казалось, она узнаёт эти глаза. Но так ли это? Гиньоль был сокрыт, когда снимал маску. Он мог оказаться кем угодно.

Программка и брошюра мало чем помогли ей. Там были напечатаны биографии Бермы, Фрозо, Морфо (якобы ветерана сражений в Марокко, раненного в бою) и остальных, но на странице о Гиньоле приводились сведения о персонаже, а не об актере. Гиньоль – это Гиньоль, а не исполнитель этой роли… Жан-Франсуа Такой-то или Феликс-Фредерик Имярек. Неважно. Под фотографией Бермы был абзац, посвященный ее прежней жизни и карьере. До того как стать примадонной в Théâtre des Horreurs, она играла и в других театрах, начав с эпизодической роли служанки Клеопатры и заканчивая ролями Джульетты и Дездемоны. Под снимком же Гиньоля – только список его преступлений. Обретший славу сценариста, постановщика и управляющего Театра Ужасов, он вынырнул словно ниоткуда, купив остатки компании покойного месье Юло.

Его театр стал писком моды в Париже, вызывая бурные обсуждения. У. Б. Йейтс[101], Густав фон Ашенбах[102] и Одилон Редон[103] провозглашали Гиньоля гением, хотя Кэйт готова была поспорить, что они ни за что не пригласили бы его на ужин. Поль Верлен[104], Жан дез Эссент[105] и Андре Жид[106] поносили Гиньоля, называя его мошенником, хотя непоследовательный Эссент тут же утверждал, что любит этого дьяволенка, как родного брата. Лео Таксиль[107] поддерживал «безумного шута» Театра Ужасов в своей листовке «La France Chrétienne Anti-Maçonnique»[108], затем утверждал, что изобрел Гиньоля… но его творение вырвалось из-под контроля. Стоит ли обсудить эту теорию с месье Эриком? В контексте организации «Призрак Оперы» едва ли будет неуместным предполагать, что вымышленный персонаж возродился к жизни и теперь убивает настоящих жертв.

Но она так ничего и не выяснила об этом человеке в маске.

При мысли о Гиньоле ей становилось не по себе. Очень легко было представить его лицо – его глаза – в темном углу или в толпе людей. Кэйт все еще чувствовала, что он – или кто-то в его маске – неподалеку… и может напасть на нее в любой момент.

Но, быть может, на нее не нападали потому, что хищник покрупнее взял ее под защиту?

Разбавив анисовый ликер водой, Кэйт осушила стакан и ушла, торопясь на встречу Ангелов.

За ней еще следили? И следили ли вообще?

Словно Гиньоль ждал ее, где бы она ни появлялась. В свете рамп на сцене его злодеяния выглядели абсурдно… и Кэйт даже становилось смешно, несмотря ни на что. Но во тьме глухого переулка фигляр покажется совсем несмешным.

По руке Кэйт побежал холодок. Опустив взгляд, она увидела три прорези в рукаве своего жакета – и блузки. Будто ее полоснули три невероятно острых когтя, вспоров ткань и оставив нетронутой кожу, а она ничего не заметила.

Послышался смех Гиньоля, но, быть может, Кэйт просто показалось.

Hópital des Poupées[109] мадам Мэндилип[110] находилась на Плас де Фролло, треугольной площади на отшибе рю Пигаль, столь же захолустной, как и тупичок Шапталь. Маленький магазинчик редко был открыт, покупателей там было немного. Вся витрина была уставлена запылившимися куклами. Их застывшие улыбки и стеклянные глаза напоминали Кэйт о ее детской комнате в отчем доме. Она всегда боялась старомодных, немного потрепанных кукол, которые ей так любили дарить тетушки. Оформление витрины было неслучайным – это позволяло отпугнуть зевак. Если когда-то и существовала женщина по имени мадам Мэндилип, она давно покинула эту лавку.

Наконец-то Кэйт добралась до безопасного пристанища. Она постучалась в дверь в ритме начала арии герцога Мантуанского из «Риголетто». Эти детские игры в шпионов, столь любимые среди так и не повзрослевших, казалось, мальчишек клуба «Диоген» и агентства «Призрак Оперы», неизменно вызывали у нее улыбку. Условный стук, пароли, невидимые чернила, шифровки – и это не говоря о накладных усах и, конечно, масках. Но нож в рукаве напоминал ей, что и она не устояла перед соблазнами смертоносной игры.