Секс в браке - Елена Ровинская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ни в чем.
– Я не понял… Что опять? Месячные? Или все еще послеродовая истерия? Что?!
Я повернулась к нему.
– Как ты захочешь, милый, так мы это и назовем.
– Ты снова беременна? – спросил Дима, взволновано хватая меня за локти. – Этого быть не может… Опять?! У тебя задержка?
– У меня день рождения, идиот! Вечно тебе на меня плевать!.. Только и думаешь, что о детях!
Я выбежала из кухни и трагически пала на заправленную постель. Придвинув к себе подушку, зарылась в нее лицом.
«Пиздец твоему египетскому льну, сволочь!»
Пока Дима собирался с духом для извинений, я успела выдавить слезу и размазать по наволочке часть водостойкого, якобы, тонального крема. Потом дверь хлопнула. Я вскинула голову, прислушиваясь.
Тишина.
Я напрягла уши до боли, но ничего не услышала. Выглянула на цыпочках в коридор. Чисто. Квартира была пуста… И тогда я уже по-настоящему разрыдалась. Да так, что стало не до подушки. Вспомнился 1999-ый год, Южная Корея; наш краткий отдых в отеле, на краю цивилизации. Игры в «Бабкины панталоны» и «Вызов Гномика». И то, как я, затаив дыхание, спросила: выйду ли я замуж за своего любимого.
Глава 3.
«Ничего, кроме правды!»
Лежа в ванне, я наощупь нашла бутылку.
Запотевшая и влажная, она приятно ложилась в руку. Интересно, какой дурак придумал показывать, что женщина, доведенная до грани, выпивает бокал вина и вскрывает себе вены в ванной.
Лично на меня, вино всегда действовало расслабляюще. Запахи шампуня и пены для ванн забивали букет, но я, привыкшая к «вину», которое делали из сухого сока и этилового спирта, не отличалась изысканностью вкусов.
Алкоголь приятно согревал вены, мокрое полотенце приятно охлаждало опухшие от слез веки… Я примирялась с мыслью о том, что уже настолько привыкла любить его молча, издали, что привыкну, как-нибудь, любить и вблизи.
Хотя Дима не пытался облегчить задачи, он все равно был славным. В глубине души… Где-то очень глубоко, но он был. Близился вечер. Мне хотелось заняться сексом. Нормальным сексом, без появления за дверью Жанны Валерьевны.
Я не слышала ни шагов, ни того, как открылась дверь. Лишь зябко поежилась, когда по коленям скользнул холодок. Я опустила их в покрытую пеной воду и лишь тогда, сквозь затихшую музыку, услышала стук.
Сняв с глаз мокрое полотенце, я посмотрела на Диму. Тот стоял, прислонившись плечом к косяку и двумя пальцами, как мертвого щенка, держал испорченную наволочку. Предъявив ее мне, он подошел ближе и выключил плеер. Наклонился, приподняв бутылку за горлышко, проверил уровень содержимого в ней и слегка смягчился.
Наволочка без всяких комментариев, полетела в корзину. Я проводила ее глазами.
– Прости меня! – сказал Дима, присаживаясь на край ванны. – Совершенно вылетело из памяти, что это сегодня.
По крайней мере, он не пытался врать. Вымучив улыбку, я коротко кивнула. Надо было просто сказать ему. За неделю. Тогда бы он принял к сведению и все сделал. И цветы, и подарки. Нашла, блин, романтика. Он свой-то день рождения вспомнил со словами: «Блин! Черт! Сегодня?!».
– Это ты меня прости. Я тоже забыла, что у тебя сейчас куча дел…
Вытащив руку из воды, я жестом попросила бутылку. Дима отдал и наклонился, подарив сухой поцелуй.
– Хочешь, сходим в клуб?
– Не хочу.
– Раньше тебе так нравилось.
Я пожала плечами.
В клубы мне нравилось ходить вместе с ним и Сонечкой. Сидеть у его ноги, словно доберман, мне не нравилось.
«Выйдешь, но счастья тебе это не принесет!» – снова вспомнилось предсказание.
«Мне кажется, что ты его не так понимаешь!» – вмешался голос Андлюши.
Я сделала маленький глоток и задумалась. Быть может, я сама была виновата? Настоящий Дима не соответствовал тому образу, который я выдумала. Но тем не менее, я любила его. Особенно сейчас, когда он отдавал мне супружеский долг, начиная с августа, 1999-го года.
Димин взгляд, устремленный в пену, был неподвижен и холоден, словно он пытался смотреть сквозь время. Наклонившись вперед, он взял у меня бутылку и тоже сделал глоток. Я поневоле залюбовалась его лицом. Дима заметил. Наши взгляды пересеклись.
– Можешь меня тоже поздравить. Я продал все Азе, – тут он сверкнул улыбкой и словно засиял изнутри.
– Подставил, да? Ты так светишься, только когда кого-нибудь, кого терпеть не мог, подставляешь.
Дима скромно и вместе с тем, ослепительно, улыбнулся.
– Я всегда соскакиваю, когда начинает тянуть паленым. Это все знают. Я честно сказал, что Жопика посадили. Честно сказал, что ситуация патовая: корейцы серьезно за нас взялись. Не моя вина в том, что Агазар считает, будто бы умнее меня. Сказал, что он все знает и все разрулит. Я замер и почтительно жду.
Я подтянула к груди колени и посмотрела на Диму.
– Ты так мне и не сказал, почему он так тебя тогда испугался. Ну, тогда, в «Великано». Когда он тебя ненароком пидором обозвал…
Димино лицо стало непроницаемым и невинным.
– С чего ты взяла, что он испугался? Просто не захотел ссориться из-за пустяков…
Я вспомнила шепотки, то и дело слышанные в «Шанхае», и невольно поежилась. Это раньше Дима мог мне рассказывать, что он не палач, а врач. Что он не резал, а шил парней. Прям-таки, вернется со «стрелки» и сразу садится шить. Как просто-Мария.
Все братки боятся врачей, почему бы им не бояться Диму? Наверняка, он, как Айболит, ходил всюду с огромным шприцем. И делал уколы плохим парням. За это его и называли… на букву Г.
– Опять ты темнишь.
– Меня только ты боишься, – сказал Дима лицемерно. – Я обычный, простой пацан, как все.
– Обычный простой пацан по кличке Гестапо?
Дима был спокоен, как дохлый лев.
– Это, как у Ремарка, знаешь? Там был такой Кан-Гестапо. Спасал евреев, прикидываясь гестаповцем.
– Да какой Ремарк, Дима?! – я раздраженно ударила по воде. – Твои придурошные друзья зовут тебя Матрицей, потому что не могут врубиться, что там героя Нео зовут!.. Хочешь, чтобы я поверила, будто кто-то там из них осилил Ремарка?!
– Да, – сказал он. – Ужасно хочу. Подстегни уж воображение. Ты же смогла представить, что я тебя не люблю, а дети, вообще… Еще в твоем пузе договорились: выберемся, презрением обольем.
Помимо воли, я рассмеялась.
Дима сидел, покачивая ногой и внимательно смотрел на носок своего ботинка. Его глаза поблескивали при мысли, как здорово он все провернул. И всякий раз, когда его колено сгибалось, а джинсы плотно обтягивали мускулы на бедре, сверкали мои глаза. Он вряд ли думал сейчас о сексе, скорее всего, тащился от осознания собственной гениальности. Но сам вид его зубов, кусавших гладкую нижнюю губу, заставил меня вспотеть.
Пена таяла и поверхность остывшей
