Тигр Железного моря - Марлон Брандо

Казалось, сейчас она влепит ему еще одну пощечину, но, по всей видимости, ее удовлетворила реакция Энни на первую, и она весь свой гнев вложила в слова. Грязным потоком, сравнимым разве что с серной кислотой, не зная преград, они лились из ее ангельского ротика, орошая его лицо брызгами слюны.

— Ты обещал, что придешь завтра вечером! Так бы и отсекла твою башку, мистер! Возможно, скоро у тебя настанут очень тяжелые времена, ты увидишь! Где мои деньги? Я тебя, ублюдок, спрашиваю, где?! — Маленькая ручка, ароматизированная сандаловым маслом, мелькала у него перед самым носом. — Деньги, спрашиваю, где?

— Они спрятаны в моем бюстгальтере, — спокойно ответил Энни, глядя на женщину тем хитро-вожделенным взглядом, который в течение сорока лет помогал ему вести и постоянно выигрывать «битвы» с женщинами. («Битвы» — иначе не скажешь: Энни был слишком стар и грешен, чтобы дурить себя сентиментальными иллюзиями «любви» и «дружбы».)

— Не смей меня дурачить! Раньше ты меня дурачил, теперь я из тебя сделаю дурака! Люблю всякие шутки устраивать. Однажды проснешься, а твой член уже отрезан и засунут тебе в рот, понял, Энни! Да-да, так и будет!

Женщине очень понравилась нарисованная ее воображением картина, и она непроизвольно и совершенно очаровательно улыбнулась. Энни воспользовался этим и проскользнул мимо нее в хорошо знакомую ему комнату, задев пышные груди женщины.

— Очень хорошо, — пробормотал он, окинув взглядом шелковые драпировки, закрывавшие грязные стены.

Крошечная зеленая лампа таинственным светом высветила ухмылку на лице Энни. Он опустился на прогнувшуюся под ним кровать и со вздохом глубокого удовлетворения развалился на ней.

— Ну и когда же ты начнешь шутить?

— А я уже начала. — Ум Юмми (так звали женщину) был быстрым и острым, как нож скорняка.

Она знала, что Энни теперь потребует еды. Его поведение, по мнению Юмми, определялось желудком, независимо от того, был ли он пуст или набит под завязку, а мыслил он, как ей казалось, исключительно членом. Следует помнить, что люди, сталкиваясь с Энни, считали его человеком непредсказуемым. Так что этой женщине нельзя было отказать в проницательности.

— Послушай, детка, я голоден.

— Единственно, чем я могу тебя попотчевать, так это ядом.

— Ну что ж, дорогая, дай мне тогда порцию яда и бутылку шнапса. Ну, быстрей!

Энни усмехнулся, утопая в тени многочисленных складок полога кровати.

— Юмми, неужели ты меня не накормишь? Придется мне откусить большой кусок от твоей аппетитной попки, дорогая. — После каждого слова он причмокивал.

На родном филиппинском Юмми подумала: «Этот бездельник неисправим. Он единственный, от кого мама и богиня Тсаи-ах-Миу советовали держаться подальше». Юмми закрыла дверь и фривольной походкой направилась к кровати. Подойдя вплотную, она остановилась и посмотрела на Энни одновременно милостиво и с отвращением. Так она предпочитала смотреть на мужчин, когда оставалась с ними наедине. Протянув руку, она дернула за шнурок звонка.

Большой палец, подобно уставшей бабочке, опустился на бедро персикового цвета, выступающее из разреза чонсама.

— Убери свои грязные руки, — прошептала Юмми.

— Принцесса, я могу все объяснить.

— Убери свои грязные, вонючие руки!

— Моя маленькая Принцесса, крошка Юмми, я так сильно скучал по тебе. Руки у меня чистые, ногти отполированы. Знаешь, я никогда не встречал девушку, которая пахла бы так же вкусно, как ты. Будучи на Яве, я повсюду искал духи, как у тебя. Но я понял, что дело не в духах, так вкусно пахнет твое тело. Юмми, скажи мне что-нибудь приятное. Я проплыл две тысячи миль, чтобы услышать от тебя именно приятные слова. Я так устал!

Энни сделал паузу, но его пальцы все так же мягко продолжали ласкать бедро Юмми сквозь разрез чонсама, специально придуманный для таких ласк. Затем рука его переместилась на женский локоть.

— Я так устал. А потом увидел тебя, детка. И усталости как не бывало.

Кровать скрипнула, ее старые пружины запели, когда Энни чуть приподнялся и на голодный желудок приступил к действию. Резким движением своей сильной руки он распахнул чонсам шире, полностью обнажая гладкое, как шарик масла, бедро. Женщина не сделала никакого движения, но ее ноги каким-то образом раздвинулись, мышцы расслабились, словно ее тело стало невесомым. Казалось, она превратилась в связку воздушных шаров, свободно парящих в затхлом воздухе комнаты. Очевидно, игривое прикосновение языка Энни к внутренней стороне ее левого колена на какое-то время обеспечило ей равновесие перед неминуемым падением.

Но она не упала, а плавно осела. Пальцы левой руки Энни играли каждый свою «мелодию», перебирая нежные складки ее «киски», а правой рукой он подхватил ее снизу, и она опустилась на широкий живот Энни, нижние мышцы которого мгновенно расслабились, обеспечивая Юмми комфортное возлежание на его кельтской плоти. Женщина что-то неясно пробормотала. Возможно, это была молитва, обращенная к одной из ее богинь, а быть может, и угроза.

В комнату вошел мальчик с искусно набеленным и накрашенным лицом, в зеленой просторной рубахе и таких же просторных штанах, с необычно длинными, гладко уложенными волосами и явными повадками гомосексуалиста. Юмми уже успела полностью раздеться и восседала верхом на Энни. Она расстегнула все пуговицы на его рубахе и штанах, а он лежал, наполовину открытый теплому воздуху и ее прохладным рукам, похожий на огромную влюбленную рыбу, символически разрезанную вдоль всего тела пальцами восточной русалки. Энни хрипло попросил мальчика принести ему какой-нибудь еды и пару бутылок пива «Циндао».

Бесспорно, она была маленькой и толстой. Но ее гладкое тело, ее влажность, увлеченность, с которой она предавалась плотским наслаждениям, — то, что белые мужчины называют духовной составляющей совокупления, — делало ее исключительно привлекательной. Эта женщина много занималась любовью, ведь вся ее жизнь с ранней юности была посвящена только этому занятию. Поэтому она чувствовала себя совершенно свободно, раскованно и уверенно в мире плотской страсти, как, например, рыбак в море или крестьянин в поле. С другой стороны, если обстоятельства не позволяли ей в течение восьми или десяти часов заниматься любовью, она мгновенно делалась раздражительной. А Энни заставил ее ждать гораздо больше семи часов, что и привело ее в ярость. И в этом были повинны скорее всего те часы, которые она, вместо того чтобы заниматься любовью, провела в томительном бездействии.

Энни делал все, чтобы загладить свою провинность. И в этом он преуспел. Все те ругательства, что она обрушила на его голову, были притворными, Юмми хотела показать, как она уязвлена в своих нежных чувствах. Она не признавалась ему в любви, а выражала свои чувства иными способами, не оставлявшими сомнения на этот счет. Она даже предложила ему принять ванну.

Лежа в ванне, Энни пытался найти очертания Австралии среди огромных выцветших пятен на давно не крашенном потолке. Убедившись, что «Австралии» нет, Энни принялся разглядывать хорошо знакомый газовый нагреватель, в отверстии которого, стилизованном под пасть дракона, полыхало пламя горелки. Юмми установила это «чудо техники», чтобы поразить своих клиентов. Ей посоветовал сделать это Энни (в самом начале их знакомства). Стоил водонагреватель огромных денег, но благодаря аппарату бизнес Юмми резко пошел в гору. Энни же получил право бесплатно пользоваться ее услугами. В ее доме на Лан-Фэт теперь работали уже три или четыре девушки. Рос не только ее бизнес, но и статус.

Вообще-то ей было уже под тридцать, и она заслужила успех многими годами, отданными профессии, которую выбрал для нее отец, крестьянин с острова Лусон. Он продал ее в бордель в 1906 году, когда свирепствовал голод. То, что ей удалось сбежать (или, возможно, внести выкуп) из публичного дома Манилы, свидетельствовало о благосклонности ее богини.

А потом появился норвежский моряк, который очень почтительно обращался с ней и позволил ей заглянуть в глубины заморской души. Юмми узнала, что не только китайские, малайские, филиппинские клиенты, но и белые нуждаются в трепетных чувствах. Или притворяются, будто нуждаются. Белых сковывала традиция. Очевидно, она исходила из их христианской веры и всех этих проповедей о любви, а возможно, так их воспитали матери. Скорее всего именно белые женщины были ответственны за то, что их мужчины нуждались в особом виде лжи. В чем бы ни была причина, Юмми долго наблюдала за белыми мужчинами и научилась особым приемам, удовлетворявшим их скрытые желания. Отдавая им свое азиатское тело, Юмми дарила им настоящую, по ее понятиям, любовь.

Конечно же, все эти рассуждения крутились только в голове Энни. У Юмми не было склонности к самоанализу. Но лежа в старой эмалированной зеленоватого цвета ванне, исполосованной тонкими венами ржавчины, покрытой, как инеем, белым налетом, Энни размышлял о женщинах в широком, почти возвышенном смысле. Оказавшись в этой ванне, озаренный пламенем из пасти «дракона», он вспоминал женщин, оставивших яркий след в его памяти. Ведь они и помогали, а порой и мешали стать ему тем, кем он стал.