Мозг ценою в миллиард - Лен Дейтон

— Ваша мать, случайно, не блондинка из транспортной службы с родинкой на правом плече? Она еще немного шепелявит.

— Да, клянусь, это она! — хихикнула Сигне и задрала мне майку на спине.

— У вас очень красивая спина, — сказала она. Ее палец оценивающе пробежался вдоль позвоночника. — Очень красивая. Для мужчины это имеет значение.

— Кажется, вы собирались смыть пятно с моей рубашки, — напомнил я. — Именно поэтому я и сижу здесь в майке, вы не забыли?

— Очень красивая спина, — вздохнула Сигне. — Я в этом хорошо разбираюсь. В конце концов, мой отец был одним из самых известных остеопатов в Швеции…

— Рубашка в порядке, — сказал я. — Не надо ее стирать.

— …пока его не пригласили вправить позвонок у датской королевы, — продолжала она. — Вот так все это и началось.

Сигне прижалась ко мне, и неожиданно мы поцеловались. Ее рот был неловок и неуклюж, как у ребенка, целующегося со словами «спокойной ночи», и когда она заговорила, ее слова оставались у меня во рту.

— Страстные, яркие и порочные, — говорила она. — Близнецы и Водолей образуют хороший союз…

Ну и ладно, подумал я. Почему бы и не проверить, насколько верны эти астрологические предсказания?

9

Харви прилетел на следующий день. Мы поехали в аэропорт встречать его, и Сигне, крепко обнимая его, высказала одной фразой, как она по нему скучала и как готовила его любимые блюда, чтобы торжественно отметить его приезд, но ей внезапно позвонили из дома и сообщили, что кто-то из родных заболел, и у нее пригорел ужин, и теперь нам придется ужинать в ресторане.

Все это были, конечно, сказки, но я все равно позавидовал Харви. Сигне пробежала по аэропорту, как антилопа, только что родившаяся и еще нетвердо стоящая на ногах, и замерла, согнув руки в локтях и расставив ноги, как будто боялась показаться излишне женственной.

Первым делом я рассказал Харви, что мой багаж вместе с яйцами был украден в аэропорту. Ньюбегин напустил на себя деловой вид и пару дней сновал по квартире из комнаты в комнату, издавая возгласы неодобрения. Сообщение о краже багажа вызвало у него напускной гнев. В конце концов он заявил, что те, кто занимался этим делом, просто пустились в авантюру. Это была идиотская ловушка-сюрприз — пакет с взрывным устройством.

— Спасибо, — поблагодарил я его. — Было бы просто замечательно, если бы на таможне меня попросили открыть коробку.

Харви бросил на меня взгляд из-под тяжелых век.

— С таможней все было улажено, — и захлопнул дверь в свою контору. Харви именовал конторой любую комнату, где у него стояла пишущая машинка.

Просидел он в своей «конторе» довольно долго.

Единственное, о чем он спросил — знает ли обо всем Долиш? Это предположение я отверг с безмятежным выражением лица. Больше он со мной практически ни о чем не говорил вплоть до утра вторника — третьего дня моего пребывания в Хельсинки. Харви захватил меня с собой в клуб любителей сауны, членом которого состоял. У Харви всегда была какая-то страсть к душу и ванне, и ритуал сауны он воспринимал с огромным энтузиазмом.

Клуб располагался на маленьком островке недалеко от берега, на который вела небольшая дамба. Снег покрыл все пространство до самого горизонта, и потому трудно было поверить, что мы находимся на острове. Клуб помещался в низкой избушке, запрятанной среди елей. Ее красновато-коричневые стены были сработаны из натуральной древесины. В пазы между бревнами забился снег.

Мы разделись и прошли через отделанную белым кафелем душевую, где банщица терла кому-то спину. Харви открыл тяжелую дверь.

— Здесь парилка, — сказал он. — Типично финская.

— Очень хорошо, — отозвался я, хотя не смог бы объяснить, к чему относилось мое одобрение.

Изнутри по размерам и форме парилка напоминала грузовик для перевозки скота. Две скамейки, сколоченные из досок, занимали большую часть помещения и находились под самым потолком, так что сидеть приходилось согнув шею, чтобы не пробить его головой. Здесь все было отделано деревом, почерневшим от дыма и распространяющим сильный запах смолы.

Мы сидели на скамье и смотрели в окно размером с почтовый ящик. Термометр показывал 100°, но Харви, поколдовав возле печки, сказал, что сейчас-то и станет жарко.

— Прекрасно. — Я не возражал.

У меня появилось ощущение, что кто-то гладит мои легкие паровым утюгом. Сквозь окно с двойной рамой виднелись заснеженные деревья, а когда ветер сдувал хлопья с ветвей, казалось, что деревья выдыхают холодный воздух.

— Ты должен понять, — сказал Харви, — у нас очень специфическое подразделение. Вот почему я интересуюсь, не протрепался ли ты Долишу.

Я кивнул. Мол, все понятно.

— Так ты ничего ему не говорил? Слово чести?

Испытание «словом чести» было рассчитано на то, что я дрогну, сломаюсь и признаюсь во всем. Что за средневековые понятия…

— Слово чести, — сказал я.

— Ну, слава богу, — успокоился Харви. — Понимаешь, в Нью-Йорке мне устроили выволочку за то, что я тебя нанял, и я еле отвязался от них. Видишь ли, завтра мы должны начать очень важную операцию.

В комнатке становилось все жарче. Даже смуглый Харви сделался красным, как вареный рак. За окном я разглядел двух мужчин, вылезающих из «рено» с пилами и веревками.

— Мне бы не хотелось браться за эту операцию, — сказал Харви. — Скажи, а тебе не жарко?

— Отнюдь, я себя чувствую превосходно. А почему не хотелось?

— Во-первых, не то время года. — Он начал охаживать себя по ногам березовым веником. Я почувствовал неожиданно резкий запах листьев и удивился, как они сохраняют его всю зиму.

— Есть тысяча причин, из-за которых мне бы хотелось подождать, — Харви не спешил делиться со мной проблемами.

— Почему же они против?

— Свои резоны. Они хотят, чтобы все было сделано за месяц. Уже есть специалист, который должен посмотреть какую-то технику. Брат Пайка. Ты с ним знаком?

— Понимаю, — невпопад ответил я. Я ничего не понимал, я просто сидел и смотрел, как мужчина за окном привязывал веревку к верхней ветви дерева.

— Это опасно, — сказал Харви. Сильный жар дошел уже и до него. Он сидел не шевелясь и неглубоко дышал носом.

— Что именно?

— Да эти сбрасывания… Я их ненавижу.

— Сбрасывания? — переспросил я. Под ложечкой неприятно засосало, но не из-за жары. Страшно захотелось, чтобы то, что пришло мне в голову, оказалось совсем не тем, что имел в виду Харви.

Он встал, подошел к печке, зачерпнул ковшом воды и плеснул на раскаленные камни. Потом взглянул на меня.

— Сбрасывания с самолета, — пояснил он.

— Прыжок с парашютом на территорию Советского Союза?

Мужчина, стоявший внизу, включил электропилу, даже не подождав, пока напарник слезет с дерева.

— Без парашюта. Этих парней сбрасывают с легких самолетов прямо в сугробы.

— Чушь какая!..

— Я не шучу. Это вполне серьезно, — сказал Харви, и я почувствовал, что он и впрямь говорит серьезно.

Мужчина за окном привязал конец веревки к грузовику. Тот немного отъехал, чтобы веревка натянулась, и пила легко заработала. Я почувствовал, что температура снова изменилась. Тысяча иголочек, коловших тело, превратилась в тысячу острых ножей. Я открыл рот и почувствовал, как паром обожгло гортань. Я закрыл рот. Ощущение было такое, будто я наглотался колючей проволоки. Харви внимательно наблюдал за мной.

— До побережья СССР, — сказал он, — всего пятьдесят миль. Если сбрасывать парашютистов, самолет должен лететь достаточно высоко. Но тогда его сразу после взлета обнаружат радары противовоздушной обороны.

Капельки горячей воды давно уже превратились в пар. Кожа горела. Я старался не смотреть на градусник.

— Какая разница? — спросил я. — Если кого-нибудь сбросить на том берегу, то не пройдет и сорока восьми часов, как прокурор подпишет ордер на арест. Прибалтийский военный округ — один из самых охраняемых районов мира. Там полно ракет, аэродромов, баз, подводных лодок и прочего в том же духе. А главное, там полно охраны и патрулей.

Харви отер ладонью пот с лица, а затем внимательно посмотрел на свою руку, словно пытаясь прочесть предсказания судьбы. Затем встал.

— Возможно, ты прав, — сказал он. — Может быть, я слишком давно работаю на эту чокнутую компанию. Я начинаю верить всей чепухе, которую они передают из нью-йоркского штаба. Ну ладно, давай отсюда выбираться, а?

Ни один из нас не пошевелился. Грузовик за окном тронулся. Ствол дерева изогнулся, как человек, потягивающийся после сна. Последним прощальным жестом ветки стряхнули снег, а затем дерево стало опрокидываться. Это было медленное изящное падение. Сквозь двойные рамы не донеслось ни звука. Дерево упало бесшумно, подняв тучу снежной пыли.