Рок И его проблемы-4 - Владимир Орешкин

— Да.

— Вам хорошо вместе? Когда вы спите?

— Мы не спим.

— Дядя Миша, вы хотите сказать, что вы — мужчина, который без этого не может, и ни разу не спали со своей девушкой?

— Да.

— Но вы хоть целовались?

— Нет, мы с Машей ни разу не целовались.

— Ну вы, дядя Миша, даете, — всплеснула руками Гера. — Вы врете…

— Нет.

— Ее зовут Маша, — сказала Гера.

— Я ее так зову. И — другие… У нее есть иное имя, настоящее. Но она не знает его сама.

— Какого цвета у нее глаза?

— Черные.

— Я так и знала. Она — ведьма… Она вас приворожила. Неужели вы не понимаете.

— Зачем?

— А ни зачем. Просто так… Ради спортивного интереса. Для многообразия впечатлений.

— Ты же, вроде, начала про мои недостатки.

— Ваши недостатки, продолжение ваших достоинств… Впрочем, я уже сама теперь не знаю.

— Как же так бывает, — спросил я Геру, — только что знала, и вот теперь уже не знаешь?

— Выходит, бывает… Ваша ведьма и меня сбила с толку.

— Гера, не называй ее больше так. Ты ее ни разу не видела, и не знаешь…. Я почему-то думаю, что вы бы подружились.

— Мы? — ахнула Гера.

— Конечно… Маша — брюнетка. Ты — блондинка. Вы замечательно смотрелись бы со стороны вместе.

Запах женщины.

В ночи.

Когда ты — мужчина.

А с неба спряталась — круглая Луна. В полнолуние. И ты, немного, — зверь.

Нечестно…

Никогда.

— Я подумала, — сказала Гера, — там, на чердаке. Я подумала: я люблю, но знаю, что вы мне совсем не нравитесь. И чем дальше, тем больше… То есть, я не слепая, — все вижу. Все чувствую… То есть, я отдаю себе отчет, в том, что происходит. И понимаю, лучше вас в моей жизни уже ничего не будет. Может, эта ночь, — самая лучшая ночь в моей жизни… Поэтому я пришла сюда, чтобы провести ее с вами… То есть, чтобы стать вашей.

Вы не думайте. В любви, каждый старается для себя. Я — знаю.

Я — стараюсь для себя. Вы не мучайтесь… Вы здесь не при чем. Только постарайтесь не обидеть меня… Хорошо?

— Никогда, — сказал я.

— Никогда, — прыснула Гера. — Это так смешно…

И, словно желая доказать, что между нами происходит юмористическая сценка, а мне нельзя верить, по крайней мере, в моем категорическом заявлении, — она встала с табурета и переселилась ко мне на постель.

Села рядышком, аккуратно, по-прежнему, сложив руки на коленях. И — замолчала…

Она была права.

Эта — девочка.

Запах — женщины.

Запах ее волос, светящихся во тьме, — наигрывание равнодушного сверчка. Невдалеке.

Тепло ее прохладных ног рядом.

— Это — невозможно, — сказал я тихо.

— Почему? — невинно спросила она.

— Я — зверь.

— Дядя Миша, бедненький, вы просто врете… — она нагнулась, потянулась ко мне, обняла, и прижалась изо-всех сил. Стала шептать мне на ухо, так чтобы никто, кроме меня, ее не услышал, даже сверчок. — Я все знаю. Про вас… Вы — один. На целой земле. Никого у вас нет. Кроме меня… Вы — сильный. Вы самый сильный. Никого нет сильнее вас…. Вы боретесь с собой. Мне вас так жалко.

Вы самый нежный на земле. Я ждала вас всю жизнь. Вы понимаете?.. Я не шучу. Я ждала вас.

Я верю в судьбу. Она — есть… У каждого — своя. В моей, самое лучшее, что там находится, — встреча с вами. Я это поняла сегодня.

Я потом уйду, если вы захотите. Вернусь в Александров… Как скажите… Но вы не захотите.

Я жила — для этой ночи… Родилась, воспитывалась в детском доме, потом сдавала экзамены, переселилась в институт. У меня были подружки и друзья. И много знакомых… И все — для этой ночи. Для того, чтобы сидеть вот так сейчас с вами, и болтать вам на ухо всякие глупости…

Это не глупости. Я хочу, чтобы вы стали моим мужчиной. Я хочу, чтобы вы были во мне. И там началась жизнь… Самое загадочное, самое восхитительное из всего, что происходит на свете с женщиной.

Вы же — мужчина. Вы меня хотите. Я вижу… Я всегда это вижу.

Дядя Миша, поцелуйте меня.

— Ты хоть понимаешь, какую ерунду городишь, — сказал я.

Но обнимал ее, — не дружески. Я чувствовал теплую хрупкость спины Геры, ее волосы касались моих ноздрей, — от этого дыхание мое стало чаще. Я почти потерял голову.

— Ничего не нужно говорить, — шептала Гера. — Поцелуйте меня…

Тогда она стала единственной моей женщиной, которую и я хотел, — всю жизнь. Ради которой рос, делал глупости, и, в конце концов, оказался здесь. Рядом с ней.

Единственной.

Тело которой мерцало в темноте лунный светом. Потому что та Луна, которой не стало на небе, — сошла сюда.

Молчаливые губы ее были горячи, но тело — прохладно.

— Какого цвета у тебя глаза?

— Голубые. Вы разве не помните…

Грудь ее была холодна, как дыхание зимы. Живот, когда я коснулся его, — испугался меня.

— Ты вся дрожишь, — сказал я.

— Я — боюсь, — ответила Гера.

— Бедная девочка, — сказал я. — Меня не нужно бояться.

— Я знаю, — согласилась она, — но ничего не могу с собой поделать. Я так устроена. Мне — страшно.

— Тогда возвращайся на свой чердак, — улыбнулся я в темноте. — Там тебя никто не тронет.

Она никак не отпускала мою шею, чтобы я мог прогнать ее.

— Вы, дядя Миша, колючий… Могли бы и побриться для такого случая.

Я поцеловал ее в уголки губ, и сказал:

— Я тебя ждал всю жизнь. Ты мне веришь?

— Да, — сказала она.

— Ради тебя я пришел сюда.

— Да, — сказала она.

— Я хочу, чтобы когда-нибудь у нас был сын.

— Да, — сказала она. — Как ты захочешь.

— Ты назвала меня на «ты».

— Да, — сказала она.

Грудь ее по-прежнему была холодна, живот — боялся меня, а ноги крепко сжаты. Хотя она и прижималась всем телом ко мне. Я никак не мог ее согреть.

В доме было душно и жарко.

И тихо.

— Ты — дрожишь, — сказал я.

— Да, — сказала Гера, — ты такой горячий.

Мне понравилось, как она говорила мне «ты», так мне еще никто и никогда не говорил. Ее «ты», было как «я». Как-будто между ними не было никакой разницы.

— У тебя было много женщин? — спросила Гера.

— Никого.

— Я тебе верю.

Я прикоснулся к ее груди. Гера сделала попытку убрать мою руку, но я поцеловал ее.

— Она — моя, — сказал я ей.

— Как ты захочешь, — ответила она мне.

Основной инстинкт шевелил мои раздувшиеся ноздри. Я рычал от нетерпения и скулил одновременно.

Я — зверь, добравшийся наконец-то до самки.

Запах самки, прикосновение к ее начинавшему становиться влажным телу, — бесили меня, возбуждали, ослепляли мой мозг.

Извечная игра, когда лучшая самка достается победителю. Не тем, дрыхнущим по разным углам заброшенной деревни шавкам, не бобикам, изображавшим моих помощников, — мне.

Никто из них не пожелал схватиться со мной из-за нее. Таков страх, — который я внушаю. Таков ужас, — который они испытывают при виде меня.

Такова моя власть над ними…

Лучшая самка, — достается победителю. Таков закон.

От дня, когда я появился на свет, до этой минуты, — таков закон.

Победитель, — я…

Я возьму ее, эту невинную, но хитрую самочку, доставшуюся мне в награду, я выпью ее до дна, до последней капли ее крови. Я дам ей жизнь, о которой она просит, — во мне много, много всяких жизней. Во мне кишат разные жизни, которые требуют выхода, — меня переполняют жизни, они распирают меня.

Я продолжусь в ней, и в тысяче других самок, — которые будут доставаться мне, — победителю.

А я буду, буду побеждать, — пока иду твердо по земле, пока зорок глаз, решительна рука, пока нет жалости, и трезв расчет.

То есть, всегда…

О, ее лицемерная игра в невинность, — это так возбуждает.

Она знает, что делает, знает, как поступать с настоящим мужчиной. Знает, как завести его, как погорячить его кровь, знает меру, знает, на чьей стороне будет победа, и на этот раз, и знает, как стать частью ее, этой победы, чтобы извлечь из нее пользу для себя.

Она все знает…

Я рычал, этак, не грозно, — нависнув над ней. Противоположным полом… И чувствовал, что нетерпение все больше охватывает меня.

Хватит, детка, поиграли, порезвились на просторе. Провели необходимый ритуал. Ну и достаточно.

Я — твой царь. Мужчина. Пора и тебе — познать мою власть…

— Дядя Миша, дядя Миша, что с вами?

В последний момент я усмирил ярость и отвел руку.

Потому что, хотел ударить Геру…

— Я, наверное, болен, — сказал я, тяжело дыша. — Что-то, наверное, с головой. Голова закружилась, что-ли… Или давление.

Она молчала.

— Тебе нужно идти, — сказал я. — Извини… Я клятвы дал, но дал их выше сил, как сказал как-то классик… Ты, кстати, не помнишь, кто? Вы не учили в школе?

Я опустился рядом с ней, на соломенный матрац, и посмотрел в потолок. Где роились сгустками тени.

Я был весь в поту. Наверное, что-то с центральной нервной системой. Какой-нибудь очередной сбой.