Непоправимость зла - Николай Энгвер

На другой день мы с мамой пошли к дяде Саше за тапочками. Настроение у него было такое же, как вчера, т. е. угрюмое. Дядя Саша посмотрел на нас, увидел, что у мамы в руках какой-то сверток, и сказал ей: «Положи там!» – он кивнул на полку за печкой. Мама его поняла и указание исполнила.

Когда она увидела тапочки, то возмутилась, почему они разного размера. Дядя Саша молчал, а я сказал: «Мама, так у меня же ноги разные. Если тапочки сделать одинаковыми, один будет все время спадать с ноги». А дядя Саша тоже поддержал меня: «Малый прав, Васильевна, он это все мне и подсказал. Лучше так, чем на каждом шагу терять тапок». Тут я не выдержал и задал дяде Саше вопрос, который довольно долго не давал мне покоя.

– Дядя Саша, если бы тогда на Новый год вы не принесли мне сапожки, как бы мы выкрутились?

– Никак, – ответил дядя Саша, – просто полы твоего халата опустили бы до низу и ты ходил бы в обычных шерстяных носках по сцене. Я видел, как мама вяжет тебе эти носки. Так что все было бы нормально.

– А где вы достали такой красивый материал, чтобы сделать голенища сапожек? Я спрашивал у мамы, она сказала что эта парча златотканая.

– Да у меня хранился еще с вольной жизни маленький кусочек. Я все не мог придумать, как его использовать. Никакую серьезную обувь из него не пошьешь. А тут подвернулся детский праздник. Я понял, что это лучшее применение для парчи. Ты, может, заметил, что только передок сапожек из парчи, а все остальное голенище – простое сукно, с каких-то бильярдных столов снятое. Так что вся парча, до последнего кусочка, пошла на радость детям.

Мама еще раз поблагодарила дядю Сашу, и мы ушли. Я отправился на обед в детский барак, а мама в контору, куда должна была позвонить Лиля и сообщить, как у нее продвигаются дела. Я жил все это время в радостном предвкушении перемен; появления новых расцветок жизни и совсем не думал, сколько горя нам с мамой и Лилей может принести эта новая жизнь.

Через некоторое время после истории с тапочками, мама порадовала меня «экскурсией» на кузницу. Кузница была прямо за северной оградой лагеря, недалеко от дома, в котором жила Рита Ивановна (если я за давностью лет чего-нибудь не перепутал).

Мы пришли с мамой к дяде Ивану – кузнецу – по особой надобности: надо было выковать новые подковы для нашей лагерной лошади, которая возила бочку с водой по баракам. Лошадь потеряла подкову еще зимой, но только сейчас начальник лагеря капитан Гурьянов распорядился исправить этот административный недогляд. Он увидел маму с крыльца конторы и тут же дал ей задание, как расконвоированной, сходить к кузнецу и передать ему поручение от капитана Гурьянова: срочно изготовить подкову для лагерной лошади. Мама не забыла про меня и спросила, можно ли ей Колю, сына своего, взять на «экскурсию», чтобы он, Коля-сын, посмотрел на работу Ивана-кузнеца.

Мы вышли из лагеря. В это время произошло чрезвычайное, по моим детским понятиям, событие: недалеко от лагеря прямо на дорогу приземлился самолет. У летчиков закончился бензин, и они совершили вынужденную посадку. Это было событие. Из лагеря уже воспитательницы выводили детей на прогулку, чтобы порадоваться такому чуду. Из казармы конвоя выбежали люди, одетые кто как, и устремились к самолету. Самолет был маленький, двухместный, четырехкрылая «этажерка»: из кабины уже спускались летчики. Они быстро заправились горючим, использовав емкости баков, стоявших у конвойной казармы, снова погрузились в кабину, пропеллер раскрутился, самолет побежал по сельской грунтовой дороге, поднимая клубы пыли, взлетел и улетел.

Чудо оказалось скоропроходящим. Лишь дети из лагеря махали ему вслед руками и посылали тоненькими голосками наказ: «Самолет, передай моей маме привет». Все произошло так же быстро, как и неожиданно. Позже я часто на лекциях приводил этот случай в качестве примера типичной флуктуации истории. Разговоры об этом случайном чуде в лагере шли еще несколько дней, но потом, как и все чудесное, это событие ушло во тьму людских сердец как реальная возможность осуществить нереальные мечты.

Мы с мамой продолжали путь на кузницу. Иван-кузнец встретил нас приветливо. Он был голый по пояс, одет в передник из какой-то клеенки для защиты от горячих искр, летящих от раскаленных железяк при каждом его ударе по ним тяжелым молотком. Он производил впечатление необычайно сильного человека, сильного и доброго.

В кузнеце было очень жарко, несмотря на открытые двери и окна. В центре стоял горн, в котором алели уголья, к горну были подведены меха, с помощью которых вздували пламя, раскаляя угли до белизны; в это пламя Иван-кузнец клал необходимую заготовку, доводил ее до красноты или даже до белизны, когда как; переносил ее щипцами на наковальню, стоя вплотную перед горном, и ударами своего ручного молота придавал изделию необходимую форму; потом этими же щипцами брал изделие, которое к этому времени становилось пепельно-серым, и опускал его в бочку с холодной водой. Раздавалось злобное шипение стихий, сошедшихся в схватке за свою самобытность, поднимался пар над бочкой с водой, как душа изделия, отлетавшая к небу.

Иван-кузнец перестал качать меха и спросил маму: «С чем пожаловали, Васильевна?» – потом обернулся ко мне и заговорил низким (утробным) голосом: «Не бойся, малой, сейчас огонь не царь, сейчас человек – царь огня. Вот если огонь вырвется из горна, – продолжал Иван-кузнец, – тогда беда. Он снова станет человеку царь. Столько бед натворит – только успевай креститься и воду подавать».

Мама передала Ивану-кузнецу заказ на подковы для лагерной лошади. Он тут же отыскал у себя на дальней от горна металлической полке подходящую подкову и стал над ней колдовать. Я смотрел на работу Ивана-кузнеца во все глаза. Все здесь было для меня необычно новым. Эта власть над жаром огня и над формой металла, послушание материала замыслу Ивана-кузнеца вселяли в душу удивительную гордость. Но окончательно Иван-кузнец покорил меня, когда спросил: «Хочешь, я сделаю тебе настоящий детский топорик. И молоток?» – Я, не веря надвигавшемуся на меня приливу счастья, согласно кивнул Ивану-кузнецу головой.

Мне вспомнился случай из 1941 или 1942 г., когда готовили к отправке «на волю» моих сверстников – Генку Моторина, Илюшу, Юн Сана, – тогда воспитательницы повели нас на прогулку по лагерю (выход на прогулки за ворота лагеря еще не вошел в обыкновение) – к еще только строившемуся новому клубу. Стены уже подвели под крышу, но оконных рам и дверей еще не было. Вся наша группа играла на парадном крыльце, и Генке Моторину необыкновенно повезло – он первым забрался на крыльцо и там, прямо на ступеньке, нашел два новеньких, средней величины гвоздя. Это была такая радость! Вся группа столпилась около счастливого Генки, а он, как герой, всем хвастался, показывая свою находку. К Генке пришла слава удачника. Даже воспитательницы его хвалили, так как он выручил их, заняв всю группу своей находкой, и воспитательницы могли спокойно разговаривать о своей судьбе, о войне, обо всяких важных лагерных делах; в общем, воспитательницы были рады, что дети не отвлекали их от тяжелых дум разными детскими пустяками.

Постепенно интерес к Генкиной находке пропал. Я любил путешествовать и отправился в рейд вокруг недостроенного здания клуба. Душа моя свернула вправо от крыльца и решила осмотреть северный торец клубного дома. Я был первым из детей, кому пришла в голову эта идея.

К северному торцу тоже было пристроено крыльцо. И здесь мне выпал фарт, который затмевал удачу Генки Моторина: я наткнулся на богатую россыпь таких же гвоздей, которые на парадном крыльце нашел Генка Моторин. Я набрал полную ладонь этих дорогих гвоздей.

Переполняемый успехом и радостью я с полным кулаком гвоздей вернулся к группе и похвастал: «Я нашел целую кучу гвоздей», – и показал рукой на направление удачи! Что тогда началось: дети гурьбой кинулись на северное крыльцо и почти все набрали помногу гвоздей. Редкость перестала быть редкостью. Генка сердито не понимал, что произошло, но вскоре отвлекся какой-то летающей божьей коровкой. Это тоже было очень интересно. И вот, находясь в гостях у Ивана-кузнеца, я снова ярко пережил ту радость открытия богатой россыпи гвоздей, которую пережил когда-то давным-давно. Только теперь, когда дядя Иван-кузнец обещал мне сделать детский инструмент – топорик и молоточек – это было несравненно более высокой радостью, чем тогда, когда я открыл россыпь гвоздей на северном крыльце нового строящегося клуба для женщин-арестанток.

И страшная мука детской тоски охватила мою душу: ведь нет никого из тех, перед кем я мог бы гордиться своими инструментами, которые мне сделает Иван-кузнец; нет ни Илюши Шермергорна, ни Юн Сана, ни Витьки Циганкова, ни даже заклятого друга моего, Генки Моторина. Нет никого из близких друзей. У меня остались только мама, Рита Ивановна, дядя Саша-сапожник, Иван-кузнец, с которым я познакомился только сегодня. Иван-кузнец, мой щедрый благодетель, исполнитель детской мечты, да старшая сестра Лиля, с которой я познакомился несколько дней назад.