Розы в кредит - Эльза Триоле

– Все это прелестно, но у меня-то нет на примете принцев, по одному для каждой из моих принцесс на горошине.

Мама Донзер встала и направилась в кухню приготовить липовый чай, который они по заведенному обычаю пили на ночь. Она крикнула девушкам:

– Отдыхайте, дети, не болтайте всю ночь…

Сесиль и Мартина, как и в деревне, спали в одной комнате. Общая ванная отделяла ее от комнаты родителей. Установлено было расписание для приема ванны: Мартина – по вечерам, Сесиль по утрам, а родители, принимавшие ванну раз в неделю, имели в своем распоряжении все воскресенье. Таким образом, никто друг другу не мешал.

Сесиль и Мартина раздевались. У каждой – свой туалетный столик, на котором в образцовом порядке разложена косметика. Сколько же ее там было! Девушки брали, что хотели, в парикмахерской мсье Жоржа, и не одни только образцы, ведь, кроме того, существовал еще и «Институт красоты», откуда Мартина приносила все косметические новинки, всегда зная, каких чудес можно ожидать от каждого из этих образцов косметического искусства. Они развлекались, пробуя на себе все модные оттенки румян, все новые духи, которые ежесезонно доставлялись мсье Жоржу и «Институту» в целях рекламы. Помимо того, и Мартина и Сесиль обожали коробочки, и их было наставлено у них на туалетах множество: и фарфоровые, и хрустальные, и опаловые, и перламутровые, и из ценного дерева… Между туалетными столиками на маленькой полочке стояли две лурдские богоматери– светлячки их ночей. Раздеваясь, девушки сразу вешали платья в шкаф, а белье складывали на маленькие серые лакированные стульчики в стиле Людовика XV, обитые водянисто-зеленым атласом: в доме любили водянисто-зеленый цвет. Мартина предпочитала преимущественно небесно-голубые оттенки, а Сесиль – розовые, это хорошо гармонировало с водянисто-зеленым. Покрывала были тоже водянисто-зеленые, из искусственного атласа. На стенах висели те же картинки, что и в деревне; звезды и полузвезды кино и полуодетые красавицы – Мартине и Сесили казалось, что к спальне больше всего подходит обнаженное тело. Между кроватей стоял ночной столик, и у каждого изголовья – по низкому креслу.

– Вот выйду замуж, – Мартина разделась и направилась в ванную комнату совершенно голая, – и у меня будет эластичный пружинный матрас самого новейшего образца.

Когда она закончила свои омовения, Сесиль, как обычно, уже лежала в постели. Хотя Мартина всегда любила небесно-голубой цвет, а Сесиль – розовый, обе они предпочитали ночные рубашки одинакового фасона в стиле ампир: талия под грудью и рукавчики буфами. Мартина у туалетного стола накладывала крем на лицо, Сесиль уже проделала эту процедуру и, лежа на спине с забранными назад и перетянутыми лентой волосами, старалась не запачкать наволочку.

– У меня будет эластичный пружинный матрас, – повторила Мартина, укладываясь, – это дорого, но ведь можно купить в рассрочку, и не заметишь, как выплатишь…

Она выключила свет и немного увеличила звучность радио, глазок которого освещал комнату, подобно ночнику, не хуже богородицы.

– Мне не хотелось об этом говорить, когда мсье Жорж рассказывал сказку про принцессу, – но постель у меня неудобная! – сказала Мартина. – Как твоя?

– Ничего… Я пролежала удобную ложбинку.

– А я решила приобрести эластичный пружинный матрас… Ты спишь, Сесиль?

Сесиль спала. Мартина мысленно вернулась к Даниелю. Это не значит, что она его покидала хоть на минуту, но теперь, когда весь дом спал, она чувствовала себя свободнее, теперь никто не мог подслушать ее дум Она была полна тоски, беспокойства и счастья. А вдруг он опять исчезнет? Вдруг все начнется сначала? Опять ожидание! Она уже потеряла терпение, сил больше нет… Они назначили друг другу встречу на ближайшую субботу там же, под арками. Даниель жил при Школе садоводства, в Версале, но он объяснил ей, что студенты уходят и приходят, когда хотят, так как школа вовсе не похожа на интернат. И все-таки он не предложил ей встретиться сразу же, на другой день. Он был рассудителен, усердно занимался наукой и не собирался запускать из-за Мартины свои занятия. Он назначил ей свидание именно в субботу, потому что, если он даже вернется поздно, у него будет время выспаться. Она же готова была никогда больше не спать, только бы, не теряя ни единой минуты, видеть Даниеля, слышать его голос, чувствовать его губы на своих руках. Он даже и не попытался поцеловать ее… Мартина изнывала от нетерпения, ожидание стало невыносимым именно теперь, когда можно было отсчитывать дни, часы и минуты… До чего же страшна реальная жизнь – ни с чем не сообразуясь, она идет своей дорогой, людоедка! Надо спать – для Даниеля, иначе на что она будет похожа в субботу… И Мартина тотчас же заснула.

IX. На опушке дремучего леса

Даниель Донель отлично помнил Мартину-пропадавшую-в-лесах, она всегда сидела на каменной тумбе у въезда в деревню: Мартина ждала, и он прекрасно знал, что она ждет его. Когда он встречал ее случайно, то казалось, что она вот-вот потеряет сознание, но от волнения, а не от неожиданности, точно встреча с ним не была для нее ни случайностью, ни неожиданностью, точно она ждала его всегда, каждую минуту. Даже в Париже, когда он встретил ее под арками на площади Согласия, она, не здороваясь, посмотрела на него так, словно он всего лишь опоздал на свидание и она сердится на него за это, едва отвечает, не смотрит на него… Она пошла бы за ним куда угодно в первый же вечер, но он не сразу это понял. Девушка такая молоденькая, без тени кокетства, и к тому же его землячка. В деревне эта выросшая у него на глазах влюбленная девушка-подросток с ее неосознанным робким влечением к нему, возникавшим как бы из тумана, из которого и сам он не так давно выбрался, внушала ему какое-то уважение. Побуждаемый честными намерениями, он не хотел поощрять ее безумные мечты, сосредоточенные всегда вокруг него самого, чем он нисколько не гордился: ведь она всего только девочка. В деревне у Даниеля были другие любовные связи, и о Мартине он попросту никогда не думал. Один только раз, возле озаренного прожекторами замка в городке Р., белый силуэт, походивший в темноте на мраморное изваяние, для которого недоставало только пьедестала, привлек его внимание. Он узнал Мартину, и она показалась ему восхитительной! Когда внезапно угасли прожекторы, сообщница-ночь придала ему смелости, и он взволнованно заговорил: «Мартина, я хотел бы пропасть с тобой вдвоем в лесах»… К счастью, кто-то позвал: «Мартина!…» Очарование нарушилось, он опомнился и уехал. К счастью, потому что это была всего лишь маленькая Мартина, и он тотчас же о ней забыл.

В ресторане возле вокзала Сен-Лазар, где они обедали в тот вечер, когда он встретил ее под арками, ему хотелось заговорить о чувствах, испытанных им, когда угасли прожекторы. Странно, но это оказалось не так-то просто. Он начал издалека, сказав сперва о празднике, об избрании Королевы каникул, о том, как выбрали ее, Мартину. Но Мартина и слушать не хотела, все это казалось ей нелепым! Что же тут нелепого, если добрая сотня парней из; брала ее среди всех других, увидев в ней воплощение лучшего времени года – каникул, свободы, воздуха, ясного неба.

– Нет, – сказала Мартина, – каникулы – это обрывки просаленных бумажек.

– Обрывки просаленных бумажек? – Даниель был возмущен. – Удержать в памяти одни только просаленные бумажки! Уж если на то пошло, разве не напоминают и они о вкусных бутербродах, о завтраке на траве, о наших радостях… Ведь и чужие просаленные бумажки говорят о чьих-то радостях!

Мартина посмотрела на него с любопытством:

– Вам везет, если вы можете все это так чувствовать! Я же от рождения брезглива.

Даниель не стал спорить. Эта девушка сама внезапно вызвала в нем чувство, похожее на брезгливость.

– В тот вечер, – сказал он, – не было просаленных бумажек. Был замок, озаренный огнями, а потом сразу наступила ночь… Я стоял возле вас…

– Я помню.

Даниель спохватился: может быть, это воспоминание было для нее чем-то слишком значительным? Он сразу почувствовал себя самоуверенным дураком, но продолжал ухаживать.

Да, она пошла бы за ним в первый же вечер. И когда однажды темной и холодной ночью на набережной Сены он поцеловал ее, то сразу же почувствовал, что охвачен страстью, такой же глубокой и темной, как глубока и темна была ночь вокруг, и предательский мрак скрывал от него все, что таилось в темных ее глубинах. В преддверии этой ночи на опушке дремучего леса стояла Мартина-приманка, таившая смертельную опасность. Даниель Донель любил опасность, любил риск, и эта девушка влекла его.

Мартина беспрекословно пошла с ним в отель, едва лишь он попросил ее об этом. С тех пор они встречались все чаще и чаще. Понадобился весь запас молодости и здоровья Даниеля, чтобы совместить обе страсти: Мартину и учение. Он был влюблен в науку и упрекал себя, как спортсмен перед матчем, в том, что, безрассудно отдавшись любви к Мартине, он предстает перед наукой не в должной форме. Но он не мог и не хотел подавить в себе ни одну из своих страстей. И потому жил как одержимый.