Записки бывшего милиционера - Эдуард Скляров

Много лет спустя (на 69-м году жизни), ползая в Интернете, я зарегистрировался в поисковой системе «Одноклассники» и где-то через год обнаружил письмо от Таи Кузичевой, которая наткнулась на мои данные в этой системе. Я был просто ошарашен: через пятьдесят лет встретиться, хоть и в Интернете, с человеком, которого знал в детстве! Не знаю, какие эмоции бывают у других в таких случаях, но меня это потрясло. Конечно, я ответил ей, и у нас завязалась переписка, из которой я кое-что узнал о своих бывших одноклассниках.

В сентябре 2012 года мы с Еленой в очередной раз были в Екатеринбурге на «Минерал-шоу», и по интернетовской договорённости я встретился с Таей Кузичевой. Конечно, вспомнили многих друзей-товарищей по школе, но больше всего нас удивляло, что из десятков общих знакомых только мы двое нашли друг друга. Где остальные? Они не бывают в Интернете? Или, может быть, их уже нет в живых?

Были у меня и взрослые друзья, например Витя-Петя, которого я уже упоминал выше, Василий Данилович — весьма примечательная личность, Володя Завтур, который ухитрился рядом с нашим домом на склоне горы самостроем, без всяких разрешений, возвести дом для себя и своей матери. Года через три весь склон горы по его примеру был застроен такими же домами, и их было несколько десятков, а может быть, и сотен.

Знакомство с Витей-Петей состоялось, когда мне было лет одиннадцать. Однажды во дворе детского сада я увидел худого моложавого мужчину небольшого роста с метлой в руках. Оказалось, это новый дворник по имени Витя, которого — за неимением у него жилья — заведующая поселила в тамбуре запасного входа в здание детского сада. Сделала она это по своей доброте, так как Витя ей рассказал, что он был ранен на фронте, оказался в тбилисском военном госпитале, долго (несколько лет) там лечился, получил группу инвалидности, но у него нет ни денег, ни документов, ни жилья, и он попросился на работу в детский сад в любом качестве, и даже бесплатно, лишь бы ему дали место для ночлега. Заведующая согласилась, и это определило его судьбу на пять-шесть лет.

При оформлении на работу, что произошло через несколько дней после появления его с метлой, оказалось, что его зовут Пётр Евсеев, а родом он из города Зея. Но за несколько предшествующих оформлению дней все привыкли звать его Витей. Поскольку он был симпатичным мужчиной, то многие незамужние дамы стали строить в отношении его соответствующие планы. Узнав настоящее имя, кто-то стал звать его Петей, а кто-то продолжал именовать Витей. В разговорах между собой сотрудники детсада называли его не иначе как Витя-Петя. Почему он сам себя назвал Витей, я не знаю.

Поскольку Витя-Петя был неплохим рассказчиком и знал много всякого интересного, то я с ним быстро сдружился, мы стали вместе совершать прогулки по городу, ходить в горы, ездить на Лисье озеро. Наша дружба продолжалась до моего поступления на работу на обувную фабрику, где, кстати говоря, он уже к этому времени работал. Вскоре, подзаработав денег, Витя-Петя уехал на родину, откуда прислал одно письмо моей матери с просьбой получить на фабрике для него какую-то справку. Мать выполнила его просьбу. Но больше он никому не прислал ни одного письма.

За весь период своей жизни в Тбилиси Витя-Петя только один раз попытался стать мужем одной из работниц детского сада — Шуры Диденко, бухгалтера. Шура жила со своей матерью, братом, двумя сёстрами и своим сыном — все взрослые люди в одной комнате. Можно себе представить, какая весёлая, в полном смысле семейная жизнь началась для Вити-Пети, поэтому хватило ему женитьбы всего на несколько месяцев.

Было в тбилисской жизни Вити-Пети и мрачное событие: восемь месяцев он содержался в заключении. Причиной послужил факт кражи, совершённой в одну из ночей в детском саду. Пропало немного, в основном продукты. Но на месте кражи обнаружили его резиновые сапоги, которые Витя-Петя вечером оставил в другом месте (в прачечной после помывки). Этого оказалось достаточно, чтобы его арестовали по подозрению в краже. Выпустили Витю-Петю из заключения (по причине отсутствия доказательств его вины) измождённого до предела. Он рассказывал, как пытками из него выбивали признание вины. Например, ставили его голым в железную бочку с водой по горло и держали так по двое-трое суток, при этом били палкой по рукам, когда он, устав, пытался держаться за края бочки. Свою «вину» он признавал несколько раз, но ни разу не мог объяснить, куда дел «украденное». Жил-то он в детском саду, родственников не имел, знакомых в городе, кроме детсадовских, у него просто не было. После заключения Витя-Петя продолжил работу в детском саду, но вскоре перешёл на обувную фабрику. После этого тюремного эпизода у него начали сильно шалить нервы. Дело дошло до того, что однажды он на пару месяцев залетел на лечение в психоневрологический диспансер в Коджори, недалеко от Тбилиси.

Благодаря дружбе с Витей-Петей я мог наблюдать жизнь детского сада до седьмого класса, а потом о детсаде узнавал только по рассказам матери. К этому времени Витя-Петя смог восстановить свои документы и устроиться на работу на обувной фабрике, и, благодаря заботе директора детсада Кето Николаевны Гедеванишвили, ему даже дали место в общежитии — один из отсеков в фабричном бараке, — чему он был несказанно рад.

Вторым моим взрослым другом был человек по имени Василий Данилович, с которым я познакомился в Коджори. Он работал в Коджорском психоневрологическом диспансере санитаром, и здесь я впервые его увидел, навещая Витю-Петю. Обратил на себя внимание Василий Данилович тем, что мог играть на любом музыкальном инструменте и любил изъясняться на немецком языке, что было в то время очень необычным явлением. К тому же он обладал феноменальной памятью, знал наизусть, до запятой, целые произведения, например «Фауста» Гёте, причём на русском и немецком языках. Кстати, внешне он был похож на типичного киношного немца, поджарый и аккуратный, и у меня нередко возникала мысль — а не немец ли он на самом деле?

Наша дружба стала более тесной в Саратове, где я жил четыре года, будучи студентом Саратовского юридического института, а он в это время был аспирантом Саратовской консерватории. В Саратове мы встретились с ним случайно на улице, спустя лет шесть после нашего знакомства в Коджори. Выяснилось, что Василий Данилович — большой любитель пива, весьма дефицитного напитка в советское время. За кружку пива, как он сам говорил, мог «продаться дьяволу». И был он коллекционером, имел несколько альбомов с наклеенными в них этикетками от пивных бутылок, причём большинство этикеток были иностранными. Где он их добывал, осталось для меня загадкой.