Мост Дьявола - Уайт Лорет Энн

– И ее кузен Дарш, – добавляет Пратима. – Он одалживает ей книги.

– Только не поэзию, – возражает Джасвиндер. – Дарш не читает стихи, он любит популярные романы.

– Он еще отдал Лиине эти кроссовки «Найк», – говорит Пратима. Ее нижняя губа дрожит. – Она… Лиина так хотела их иметь, но они дорогие, понимаете? И он преподнес ей сюрприз на день рождения.

– Дарш и Лиина были близки? – спрашивает Люк.

Пратима кивает, ее глаза вновь наполняются слезами.

– Он был очень добр к ней. Лиина… плохо ладила со своими одноклассниками, но Дарш всегда был готов помочь. Когда она убежала из дома в прошлом году, то отправилась к нему. Он приютил ее на несколько дней. Сообщил нам без ее ведома, что с ней все хорошо и нам нужно ненадолго оставить ее в покое, пока она не вернется домой.

Передо мной разворачивается воспоминание. Лиина одиноко сидела на трибуне в школьном спортзале и ела картофельные чипсы из пакета, пока другие девочки из баскетбольной команды заканчивали тренировку. Я приехала пораньше, чтобы забрать Мэдди. Когда я поднялась на трибуну, чтобы подождать рядом с Лииной, группа детей прошла мимо по пути в раздевалку. Они обсуждали Лиину – достаточно громко, чтобы она могла слышать их.

– Если бы она не попыталась так глупо блокировать меня, то не упала бы и не вывихнула лодыжку. Она сама виновата… Даже не знаю, почему ее взяли в команду.

– Может быть, тренер пожалел ее.

– Жаль деточку? Наверное, ей нужно попробовать танец живота.

Смех.

– Эта неуклюжая корова скоро переломает себе ноги.

– А ее отец еще и обвинит меня, что я заблокировала ее!

– Эй, он же с…ный водитель автобуса. Что он может сделать? Подать в суд?

– Он страшный. Ты видела его глаза? Готова поспорить, он прячет в тюрбане ихний кривой нож…

Смешки и хихиканье сопровождали девочек, выходивших из спортзала. Двери медленно закрылись.

Я посмотрела на Лиину с сильно бьющимся сердцем. Она молча хрустит картофельными чипсами и смотрит прямо перед собой, словно в блаженном забвении.

– Ты в порядке, Лиина?

Она кивает, не глядя на меня. Я замечаю темный синяк у нее на запястье, другой на предплечье.

– Ты упала?

Она удивленно косится на меня.

– Я… просто поскользнулась и растянула лодыжку. Ничего страшного. Тренер сказал, что мне нужно немного посидеть.

– А как насчет синяков? Ты тоже получила их на тренировке?

– Позавчера поскользнулась на льду.

Нельзя получить кольцевой синяк на запястье от падения на лед. Я открываю рот, чтобы задать следующий вопрос, когда Мэдди подбегает к нам, скрипя кроссовками по деревянному полу. Болтающийся конский хвостик, румяные щеки, сплошные улыбки, объятия и просьбы поспешить в городскую библиотеку, пока она не закрылась. Завтра утром ей нужно сдать школьный проект.

Я позабыла о том разговоре в спортзале. О Лиине, сидевшей на пустой трибуне и жевавшей картофельные чипсы. До сих пор. Пока не оказалась в этом скромном и опрятном доме, вместе со сломленными горем родителями. И я глубоко сожалею, что тогда не отреагировала на расистские шуточки и хулиганские нотки. Такие вещи изолируют человека от общества, делают его уязвимым. В результате он чувствует себя одиноким. У него нет группы поддержки. Возможно, именно поэтому Лиина оказалась одна на мосту Дьявола.

И внезапно я понимаю, что ошибалась. То, что случилось с Лииной, было гораздо менее вероятно для девушки вроде Мэдди, окруженной близкими друзьями.

Я провожу ладонью по губам.

– Вы… у вас есть представление, где может находиться остальная часть дневника Лиины?

– Нет, – голос Пратимы снова ломается. – Лиина всегда что-то писала. Она хотела стать писательницей, когда закончит школу. Она хотела путешествовать. Возможно, даже стать зарубежной корреспонденткой. Можете снова посмотреть в ее комнате.

– Спасибо, мы попробуем. – Я колеблюсь, ощущая на себе взгляд Люка. Он хочет, чтобы мы закончили показ фотографий. Я набираю в грудь побольше воздуха.

– Еще мы нашли… вот это. – Я кладу на стол фотографию кельтского медальона. – Он запутался в волосах Лиины, цепочка была порвана.

Оба смотрят на фотографию. Джасвиндер медленно качает головой.

– Я не видел, чтобы она носила это.

Я поворачиваюсь к Пратиме. Она выглядит почти испуганной.

– Я… я этого раньше не видела.

– Вы уверены?

– Это не ее вещь. – Пратима отодвигает колени в сторону от ее мужа и смотрит в пол.

– Возможно, вы не замечали медальон у нее под одеждой? – нажимаю я.

Молчание.

Пратима потирает бедро, не поднимая взгляда. Я мысленно беру на заметку вернуться к этому немного позже, но тут вмешивается Люк. Он жестко стучит пальцем по снимку медальона.

– Эти филигранные узоры на серебре выполнены в форме кельтских узлов, – говорит он. – Бесконечные узлы. Считается, что кельтский узел символизирует любовь или нескончаемую преданность. Некоторые христиане рассматривают их как символ Святой Троицы…

– Только не Лиина, – резко и внезапно перебивает ее отец. Люк замолкает и пристально смотрит на них.

Глаза Джасвиндера мечут молнии.

– Она не стала бы носить ничего подобного, – он взмахивает рукой в сторону фотографии. – Это не ее вещь.

Я быстро переглядываюсь с Люком, но его лицо остается бесстрастным.

– Почему… зачем кому-то делать это? – снова причитает Пратима. – Зачем, зачем, зачем?

– Иногда люди творят ужасные вещи, Пратима, – говорю я. – Иногда мы не можем до конца понять, какая тьма движет человеком. Но я обещаю: мы сделаем все возможное, чтобы найти и арестовать ее убийцу. А когда мы найдем его, то, возможно, узнаем причину.

Я поворачиваюсь к Люку.

– Я пойду наверх с Пратимой и еще раз осмотрю комнату Лиины.

Я собираюсь отделить ее от мужа.

Он удерживает мой взгляд и кивает.

Рэйчел

Тогда

Пратима наблюдает за мной из дверного проема, ведущего в комнату ее дочери. Я остро сознаю, что топчу ботинками палевый ковер. Протокол полицейской работы не предусматривает возможности снимать уличную обувь в жилых помещениях. За окном спальни виднеется белесое зимнее небо. Скоро стемнеет. Это темнота такого рода, которая наползает все раньше и раньше с каждым днем до зимнего солнцестояния и погружает нас в самую длинную ночь года.

На туалетном столике Лиины лежат две глянцевитые брошюры с рекламой волонтерской работы в африканской миссии. Я вспоминаю о фотографии, найденной в ее бумажнике, о судне благотворительной организации.

Ясно, что Лиина хотела вырваться из этого города.

– Эти миссионерские суда находятся под управлением христианской организации? – спрашиваю я и беру брошюру.

Пратима защитным жестом складывает руки на груди.

– Вера не имела для Лиины никакого значения. Это было лишь средство, чтобы убраться подальше отсюда. Она хотела творить добро, помогать несчастным людям. Она…

Голос Пратимы прерывается. Я молча смотрю на нее.

– Лиина хотела оказаться там, где ее будут ценить, – с трудом продолжает она. – Мы… все мы хотим, чтобы нас ценили по достоинству, правда? Чтобы нас любили, чтобы мы чувствовали себя частью общего. Если у нас нет ощущения принадлежности, что мы можем назвать своим домом? В конце концов, это простой инстинкт выживания: если тебя выгоняют из группы или из стада, ты умираешь.

Я гляжу на Пратиму и на мгновение задаюсь вопросом, не говорит ли она о самой себе. О своем иммигрантском опыте. Я гадаю, испытывает ли эта страдающая мать еще и другую боль, которую я даже пока не могу осознать. Я гадаю, может ли она свободно говорить со своим мужем. Насколько она одинока?

– Пратима, отца Лиины беспокоило, что его дочь интересуется работой в христианской миссии?