Мертвый сезон - Андрей Воронин

Закончив писать, приезжий поставил точку с такой силой, словно хотел ее вытатуировать, спрятал ручку, подобрал с земли картины и выпрямился во весь рост.

– Послушайте, маэстро, – сказал он, – мне кажется, вам сейчас придется очень кстати реализатор – в смысле, продавец. Вы будете творить, не отвлекаясь на грубые реалии современной жизни, – тут он покосился на отдыхавшего в траве Завьялова, – а я – потихонечку продавать то, что вы натворите... в смысле, создадите. Месяц-полтора такой жизни, и все ваши проблемы, – он снова покосился вниз, в траву, – как рукой снимет. А?

– Я... э... – Степан Степанович все никак не мог собраться с мыслями после столь неожиданного избавления. – Простите, я... Спасибо вам огромное! – спохватился он. – Вы меня здорово выручили, буквально спасли. Не знаю, как вас и благодарить. Однако по поводу реализации... Видите ли, мои доходы...

Приезжий рассмеялся так легко и непринужденно, словно это не он только что отправил в глубокий нокаут стокилограммового верзилу.

– Бросьте, мастер! – сказал он. – К чему омрачать наш творческий союз разговором о столь низменном предмете, как деньги? Я не вижу на вашем пальце обручального кольца. Одно из двух: либо вы проказник, что в вашем возрасте было бы, мягко говоря, не совсем обычно, либо супруги у вас нет, а значит, найдется свободный угол еще для одного холостяка. Такая оплата труда меня вполне устроит – если, конечно, у вас нет возражений. Да, чуть не забыл! Выпивку и закуску я беру на себя, идет?

Степан Степанович посмотрел на Завьялова, который уже начал слабо шевелиться и постанывать, пытаясь заслониться рукой от бьющего в глаза солнца, и молча кивнул – он был слишком растерян, чтобы найти подходящие слова.

Коридорный внес в номер чемоданы, получил доллар на чай, пожелал постояльцу приятного отдыха и удалился. Глеб повалился на низкую, модных очертаний тахту приятного бежевого цвета, закурил и, отыскивая взглядом пепельницу, снова, в который уже раз, подумал о том, что, вкушая от плодов так называемой западной цивилизации, наш народ почему-то усваивает все самое худшее, с отвращением извергая то немногое, что есть в ней разумного, доброго и вечного.

"Да оно и понятно, – подумал он, лениво поднимаясь с тахты и снова падая, на этот раз в глубокое кресло рядом с журнальным столиком, на котором стояла пепельница. – Ведь разумного, доброго и вечного у нас своего хоть отбавляй. Нас столько лет насильно пичкали разумным, добрым и вечным, что нам интереснее, как выразился один веселый старикан, немного поразвратничать – например, взять на лапу, да не тайком, страшась милиции, товарищеского суда и позорного увольнения, а открыто, на виду у всех и даже с достоинством, потому что так, видите ли, принято в дорогих отелях".

Он поймал себя на том, что начинает ворчать, прямо как Федор Филиппович, усмехнулся, встал, вышел в прихожую и отыскал там холодильник, он же мини-бар. Холодильник был набит под завязку; из съестного там, правда, имелся только шоколад. Так ведь мини-бар – он не для того, чтобы жрать, а для того, чтобы, когда проснешься посреди ночи с раскалывающейся головой, было чем промочить горло и эту самую голову поправить...

Захлопнув холодильник, он поискал прайс-лист, не нашел и равнодушно пожал плечами: ну, обдираловка, ну и что? Слава богу, отдыхать он здесь будет не за свой счет, да и об отдыхе думать рановато: сперва надо сделать работу, к которой пока неизвестно, с какой стороны подступиться.

Докурив сигарету, Глеб разобрал багаж. Новенькие чемоданы соблазнительно пахли кожгалантереей; каждый из них обошелся генералу Потапчуку в кругленькую сумму, но дело было такого свойства, что, получив на руки счет, Федор Филиппович только крякнул, не возразив ни слова.

Разложив и развесив вещи по шкафам и тумбочкам, Глеб некоторое время обозревал стопки новеньких, упакованных в целлофан рубашек на верхней полке и выстроившиеся в ряд пять пар модельных туфель на нижней. Между туфлями и рубашками висели на плечиках четыре костюма – тоже новеньких, с иголочки. Честно говоря, Сиверов не понимал, на что ему сдалась такая пропасть одежды. Впрочем, у богатых свои причуды; хорошо было уже то, что Федор Филиппович не настаивал на повседневной носке всего этого роскошного гардероба.

Вдоволь налюбовавшись тряпками, Сиверов отправился принимать душ и бриться. Затем наступил черед одевания; покончив с этим трудоемким процессом, Слепой остановился перед зеркалом и проверил, хорошо ли видна в вырезе расстегнутой до середины груди черной рубашки увесистая золотая цепь, что обвивала его шею. Цепь была видна даже слишком хорошо; у Глеба возникло острое искушение снять проклятую побрякушку и бросить обратно в чемодан, а еще лучше – спустить в унитаз, чтоб не досталась горничной или коридорному. Однако он сдержался и даже пошел дальше, один за другим нацепив на пальцы четыре тяжелых золотых перстня. "Не порвать бы кому-нибудь физиономию этими штуками", – подумал он, разглядывая свой кулак, сверкающий золотым блеском. Ему подумалось, не перегибает ли он палку, выряжаясь форменным клоуном, но в рамках разработанного плана ему надлежало быть именно таким – богатым, наглым, вызывающе пестрым и при этом – ха-ха! – безукоризненно чистым в глазах родного российского закона.

Он защелкнул на запястье браслет тяжелых золотых часов, бросил взгляд на циферблат и подошел к окну. За огромным, во всю стену, идеально чистым стеклом тлела, медленно погружаясь в темное море, полоска заката, похожая на зарево догорающего лесного пожара. В черной, как битум, воде дрожали яркие звезды электрических огней. На полыхавшей электрическим светом набережной ворочалась толпа гуляющих, относительно редкая по случаю близкого окончания сезона. Глеб немного понаблюдал за тем, как в черноте южной ночи вращается, сияя разноцветными фонарями, чертово колесо, а потом перевел взгляд правее – туда, где в лабиринте темных улиц прильнул к каменному боку горы ветхий, утонувший в заброшенном саду домишко Стаканыча.

Стаканыч подвернулся ему под руку очень кстати – Глеб как раз бродил по городу, присматривая подходящую нору, где можно было устроить камеру хранения. Упомянув о старом фильме с Аленом Делоном в главной роли, Федор Филиппович, сам того не подозревая, подал ему отличную идею. Впрочем, когда речь шла о генерале Потапчуке, было очень трудно с уверенностью судить, о чем он подозревал, а о чем даже не догадывался, – генерал относился к той разновидности по-настоящему умных людей, которые умеют мастерски скрывать свой интеллект за простоватой внешностью и несовершенными манерами. Впоследствии выяснится, что все это генерал продумал с самого начала, сидя в тиши своего кабинета за плотно задернутыми портьерами, и что Зорро он упомянул в разговоре с Глебом неспроста, а с дальним прицелом...

Глеб не знал, спит ли сейчас Федор Филиппович, зато насчет Стаканыча можно было не сомневаться: двести граммов дешевого местного коньяка в сочетании с лошадиной дозой снотворного, подмешанного в стакан постояльцем, свалили старика с ног так же верно, как если бы Сиверов ударил его кулаком в подбородок. Старик начал храпеть, даже не успев допить до конца, и Глебу пришлось самым тщательным образом вымыть и протереть стакан, из которого он пил. Затем настал черед багажа; Слепой потратил полчаса, отыскивая во дворе подходящий тайник, зато теперь о содержимом сумки можно было не беспокоиться. Сама сумка осталась на отведенной Глебу раскладушке; если Стаканыч проснется до возвращения постояльца, он, конечно, сунет в нее свой любопытный нос, но не найдет ничего, кроме двух смен белья, нескольких пар носков да карманного детектива в пестрой обложке.

Вспомнив о багаже, Глеб вернулся к кровати, порылся в чемодане и извлек из-под фальшивого дна пухлый конверт, набитый деньгами. Физиономия у коридорного была наглая и вороватая, и во избежание различного рода недоразумений деньги лучше хранить при себе.

Он натянул пиджак, вынул из-под стопки свежих рубашек в шкафу тяжелый черный пистолет и засунул его сзади за пояс брюк. Пистолет был газовый, и разрешение на ношение этого пугача лежало у Глеба в бумажнике, в отделении для визитных карточек.

Он снова посмотрел на часы и кивнул: самое время спуститься в ресторан и поужинать, а заодно и познакомиться с местной публикой – как говорится, на людей посмотреть и себя показать. Застегнув пиджак на одну пуговицу и поправив на носу очки, Глеб вышел в прихожую и снова открыл мини-бар.

В тускло освещенном пространстве холодильника заманчиво поблескивало стекло, пестрели разноцветные этикетки. Бутылки в мини-баре тоже были миниатюрные, на один хороший глоток каждая. Глеб задумчиво потер подбородок, гадая, с чего начать, и наконец выбрал бутылочку с американским ржаным виски. Сорт был дешевый, но в здешнем прейскуранте эта отрава наверняка шла по цене коллекционного французского коньяка. Глеб взял бутылку, закрыл холодильник и включил свет в ванной.