Дух старины - Ли Бо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако, обретя зрелость, философия и поэзия тоже не расстаются друг с другом. Поэзия иногда превращается в начала философии, Как это было, например, у греческих стоиков. А философия часто перетекает из прозаического повествования в поэтическое или выражает свои идеи цитатами из древних поэтов, как это наблюдается в китайской философской классике.
По линии наследования культурных традиций и по своему местоположению в социоприродном космосе Ли Бо тоже близок к философу и в творчестве сращен с философией. Ведь поэт и философ по велению судьбы располагаются в центре философского и поэтического мироздания. Они исходят из одного архетипа культуры и владеют одними и теми же кодами и механизмами творения образов и понятий. Ли Бо ничто не мешает рядом и на равных использовать поэтический образ цветка персика, символ журавля как знак мудрого отшельничества и философское понятие Дао. И по ряду целей, которые выражены с различной степенью ясности, Ли Бо находится на уровне философского мировоззрения. Он добровольно берет на себя обязанности философа: стать воином-мудрецом, занять пост духовного наставника Поднебесной и возродить в ней гармонию, спасти людей от хаоса, воссоздать человека в его исконной сущности, в целом — переродить мир, освежив его сокровенными энергиями нравов древнего Дао.
Ли Бо сам приоткрывает философский лик своего поэтического космоса и в значительной мере решает одну из тех задач, которая оказывалась трудноразрешимой в семантическом поле языка философии. Дело в том, что для передачи своих идей философы пользовались словами обыденного языка. Тем самым они опрощали философию, раздваивали язык (Дао в системе философских категорий и обыденной речи — две разные вещи) и путали слушателя, который, внимая философу, либо чувствовал себя бездарью, либо, заученно повторяя услышанное, мнил себя «народным философом». Часто бывало, что и философы, подразумевая одно и то же, не понимали друг друга. Ли Бо же сделал философские категории достоянием поэтического контакта, пробуждая таящуюся в душе человека чарующую силу гармонии Дао и заставляя человека если и не размышлять о Дао, то, во всяком случае, медитировать над ним и непроизвольно приобщиться к нему.
Кроме того, о близости Ли Бо к философии говорит и то, что в процессе своего становления как поэта Ли Бо повторяет путь философа и философии: он поэтизирует космогонию и врастает в социальное и природное мироздание Поднебесной, усваивая его ритмы, образы и смыслы. Биография Ли Бо как поэта и философа (в той мере, в какой он выступает философом) — это космогония, а автобиография этого чародея слова — та же космогония, озвученная и окрашенная его гением. Долог и велик был путь философско-поэтического восхождения Ли Бо, и отправился он в него из младенчества Поднебесной — великой древности.
ДревностьНекто, обладающий поэтической натурой, выбрал из поэтической сокровищницы Ли Бо около шестидесяти стихотворений и дал им символическое наименование гу фэн. В составных частях оно несет несколько значений: фэн — это «ветры», «нравы», «поведение», «молва», «вдохновение», «просвещение»; гу — «древность», «старина», «древние люди». В целом гу фэн означает «веяние древности», «древние нравы», «просвещение древностью», «дух старины» и т. д., что не исчерпывает всех заложенных сюда культурологических смыслов. Древность обычно понимается нами как некая хронологическая величина, подвижная в определенных пределах начала и конца в зависимости от понимания линейного движения истории. Это нечто прошедшее и ушедшее. Но если так, встает вопрос: в какую область бытия или небытия ушла древность? Если представлять, что существует некое скрытое от человеческого взора пространство древности, то мы придаем ей некий мистический цикл и превращаем в объект теоретических и теологических спекуляций. Если же принять, что древность никуда не уходит, а мы сами и есть постоянно изменяющаяся древность, то, надо признать, нет ничего современнее древности. Она — всегда молодая вечность. Это пульсар, из ядра которого исходят токи прошлого и будущего и в которое они возвращаются, меняясь знаками: прошлое превращается в будущее, и наоборот. Вместе они синтезируют настоящее, в котором в центростремительной направленности прошлое и будущее состоят в тождестве (тун, как говорят китайцы), а в центробежной направленности — в согласованном различии (хэ). Сочетание тождества и различия (тун-хэ) образует гармонию.
В миропредставлении китайцев древность занимает особое положение. Она онтологизирована и выполняет функцию мирового начала, будучи олицетворенной в Паньгу — тотемном существе Поднебесной. Представление о космогенезе с участием Паньгу передает трактат III в. «Сань у ли цзи» («Календарные записи “трех и пяти”»): «Небо и Земля были живым существом, подобным куриному яйцу. Паньгу жил (зародился) внутри него. Минуло 18 тысяч лет, Небо и Земля стали отделяться друг от друга. Ян, будучи чистым, формировал Небо, инь, будучи мутной, формировала Землю, Паньгу же пребывал в середине между ними и в день претерпевал по девять метаморфоз. Дух был в Небе, душа была в Земле. Небо каждый день поднималось на один чжан, Земля каждый день утолщалась на один чжан, Паньгу каждый день вырастал на один чжан. Так продолжалось 18 тысяч лет. Небо достигло предела высоты, Земля достигла предела глубины, а Паньгу — предела роста. Вот почему Небо и Земля отстоят друг от друга на 18 тысяч ли».[324]
Дословно имя Паньгу означает «свернутая в спираль древность». То есть Паньгу — это спиралеобразный космический зародыш, несущий в себе телесную, духовную и разумную сущность. Вращаясь или, точнее говоря, танцуя в невесомости между небесным и земным полюсами духовных энергий, он постоянно прибавляет в длине и ширине. Предваряя матричное устройство будущего космоса (деление поверхностей Неба и Земли на девять полей-квадратов, а их глубин на девять уровней), Паньгу претерпевает внутренние и внешние изменения по девять раз в день. Вероятно, в калейдоскопе этих изменений фиксируются родовые генетические коды и облики будущих существ Поднебесной.
По завершении космогонического цикла Паньгу превращается в ландшафты полей Неба и Земли: глаза его стали Солнцем и Луной, волосы — звездами, дыхание — ветром, кровь — реками, мышцы — почвой и т. д.[325] На месте тела (земные горы и воды) и разума (звезды, Солнце и Луна) Паньгу в сердцевине космоса остается только веющая незримым вихрем его духовная сущность. Такую почву древности, образованную из «свернутой в спираль древности», получил в поэтическое наследство Ли Бо.
Древность взращивает поэтический космос Ли Бо, проявляясь во многих философских, исторических и художественных символах. Прежде всего, это изначальная (= первоначальная) древность (юань гу), онтологически равная изначальному Дао (юань дао) и изначальному Дэ (юань дэ). Древность — это пульсирующее лучистой энергией срединное ядро космоса, и потому космос приобретает совершенную сферическую форму с вершиной в этом ядре. Древность — это играющее (поющее и танцующее) дитя космоса, и потому его все искренне любят. Дитя-древность простодушно, и потому в него безоговорочно верят. Оно поет и танцует в ритмах космической пульсации само по себе и тем самым выражает принцип самотворчества философского и поэтического искусства. Конфуций, например, попав под сияние древности, открыл себе и окружающим тайну своих творческих философских начал: «Передаю, но не создаю, верю в древность и люблю ее» («Лунь юй». VII, I).[326] Вряд ли можно сказать лучше и пожелать большего — философ находит в вечно юной древности и гений творчества, и веру, и любовь.
Изначальная древность представлена у Ли Бо еще одним, синонимичным наименованием — тай гу, которое исключительно ради отличия от предыдущего и сохранения онтологического значения переводится здесь как первоначальная древность (Великая Древность). Первоначальная древность овевается изначальными ветрами (Сокровенным Духом), или дыханием первородной сущности (сюань фэн) (№ 30). Древность одухотворяется этой эманацией и закручивается в плавно текущий вихрь циклических перемен (бянь). Может быть, поэтому отобранные стихи Ли Бо и были обозначены как гу фэн, что указывает на то, что отныне древность в творческом спиральном потоке будет сплетать красочный поэтический венок из нравственной простоты, веры и любви. Материнским объятиям древности недостает лишь истинного поэта — ее дитяти, столь же вечного и юного, как и она сама.
Древность, нашедшая всеобъемлющее воплощение в поэтическом космосе Ли Бо, обладает и собственным органическим строением — плотью, и эстетическим выражением — ликом, в которых разыгрывается сюжет мировых событий. Здесь непременно встречается мифология, выплескивающаяся наружу в виде живых тотемных символов из недр уже исчезнувших первобытных родов. Казалось бы, это некая дань традиции и безымянным предкам, художественная аллегория и красочный штрих, но на самом деле осуществляется магический синтез философско-поэтической гармонии Ли Бо. Загадка в том, что мифологические символы несут в себе подлинную родовую сущность человека, отражают пролог его планетарного существования, его судьбу и смысл жизни в единстве с природой и тотемами. А потому в любом символическом выражении миф эпичен, он изоморфен космосу и в каждом своем тропе, как в монаде, повторяет жанры и сюжеты событий рождения и становления мира Поднебесной. Причем миф у Ли Бо не мертвый и ветхий материал полустертых в памяти преданий. Помещая миф в исконное для него материнское чрево древности, поэт задает мифу первородный поэтический импульс, который мгновенно оживляет его, пробуждая архетипы колыбельных, а также карнавальных печалей и радостей, присущих матери в космическом понимании. Овладение таящейся в мифе миниатюрой космоса позволяет Ли Бо возвыситься над миром и обрести качества и возможности, свойственные волшебнику-демиургу. Стоит только Ли Бо поэтическим словом прикоснуться к мифу, как закрученная в нем спиралью череда событий тут же начинает пульсировать. Ей бы и остаться только предметом эстетического любования, но меняется статус этих мифических событий. Выходя в поэтическое пространство и неся в себе архетипический отпечаток Дао, они становятся явлением подлинного искусства. Захватывая окружающий мир, они воссоздают человека и пробуждают в нем память о собственном тотемном первородстве. Трудно представить, сколько Ли Бо нужно было проявлять осторожности, чтобы в акте поэтического творения человека не исказить его родовой самости и не занести вирус ложной искусственности, ибо поэт имел дело с натурой и судьбой человека.