Река Гераклита - Юрий Нагибин

Поднапрягши свой усеченный слух, он услышал легкое чавканье в правом сапоге. Значит, там — вода. Так почему же не мерзнут пальцы? Ведь теплоту можно ощущать лишь в первые минуты, когда тело словно нагревает воду. Загадочная история!..

Возвращаться домой почему-то расхотелось. Он пошел дальше, уверяя себя, что все это — игра нервов и наваждение вскоре исчезнет. Оно не исчезло, а через некоторое время пальцы прихватило холодом. Но если хорошенько ими пошевелить, что позволял широконосый сапог, то они быстро согревались. Затем опять брались студью. Нечего валять дурака — непонятно, каким образом, но сапог пропускал воду. Надо идти домой.

«И все-таки почему именно сегодня должно было случиться такое? — снова спросил себя Сергеев, продолжая удаляться от дома. — Почему великое чудо — жизнь — любит делать человеку мелкие гадости? Мне ничего не стоит вернуться, я несуеверен, хотя, подобно многим русским интеллигентам, верю — с ухмылкой — в приметы: черную кошку, встречного попа, бабу с пустыми ведрами, никогда не брошу рукопись на кровать, люблю приговорки, вроде толстовского е. ж. б. (ежели жив буду), но все же я не сверну с дороги из-за кошки, попа или бабы с пустыми ведрами. Все же случаются вещи, которые раздражают своей нарочитостью, будто незримый злобный глаз следит за каждым твоим шагом, чтобы в критический момент учинить издевательскую пакость. Какого черта как раз сегодня дали течь мои великолепные, рассчитанные на век голландские сапоги? Можно подумать, что это действительно подстроено кем-то, чтобы я вернулся домой. Ну, а что случится, если я вернусь? Мне будет труднее прожить оставшееся до конца полета время. Ни читать, ни работать я не смогу. Ладно, как-нибудь перемогусь, бывали и пострашнее испытания… Господи, зачем я обманываю самого себя? Мне не повернуть назад, потому что в меня засело, что происходящее здесь связано с тем, что происходит там, в воздухе. Это отдает бредом… А откуда известно, что между тем и другим нет никакой связи? Что мы вообще знаем о взаимодействии тех странных сил, которые скрыты в одушевленной и неодушевленной материи? Мы вовсе не считаем чудом, что бесконечно малые, но вполне материальные частицы, одолевая не постижимые человеческим сознанием пространства, приносят на землю изображения Юпитера и Венеры, наше здравомыслие ничуть не смущается этой невероятностью, но с поразительным упорством отказываем в доверии довольно простым чудесам, если они происходят на земле. „Мы провода под током“ — давно ли это было поэтической метафорой, а сейчас — точное выражение физической сути. Но мы ужасно не хотим верить в наше человеческое электричество и высмеиваем рассказы об излечении безнадежно больных наложением рук. А кто знает, как связано мое электрическое поле с полем летящего сейчас самолета, с полем моей жены, а стало быть, и с полем каждого находящегося на борту самолета пассажира и члена экипажа?! И можно ли поклясться, что мое состояние нейтрально к сохранности этого самолета?»

Сергеев негромко засмеялся — до того вздорным и ребячливым показался гонящий его вперед по обледенелой дороге посыл, когда блистальное невежество нашло ему «научное» обоснование. У Сергеева была странная голова: он не постигал тех вещей и явлений, которые людям, еще менее образованным и куда более тупым, давались задаром. Сидя за баранкой машины более тридцати лет, он ничего не понимал в моторе, терялся перед малейшей неисправностью и не умел даже свечи сменить; он считал телефон величайшим и непознаваемым чудом и лишь в самое последнее время запомнил смысл слов «экология» и «акселерация», но так и не смог удержать в памяти значение слов «интеграция» и «эскалация», видимо очень важных, ибо без них не обходится почти ни одна научная статья. Но тут он признал свое поражение и, натыкаясь вновь и вновь на эти термины, уже не хватался за словарь иностранных слов.

Обосновав научно свою глупую тревогу и посмеявшись над собой, Сергеев не повернул назад, напротив, прибавил шагу, поскользнулся, хотел удержаться на ногах, чего в старости не надо делать, лучше мягко, умело упасть, как лечь, — и поясницу тотчас пробило радикулитной пулей. Конечно, он упал, больно стукнувшись о дорогу и подвернув ногу, проехался по наледи, и под перчатки набился жесткий, ужасно холодный снег. Он сперва вылизал из-под кожи перчаток этот снег, согрев запястья горячим языком, потом с натугой поднялся. Теперь уже не было и мысли об отступлении. Пусть он сам виноват в случившемся, нельзя дать обстоятельствам возобладать над тобой. Человек потому и стал человеком, что оказался способен на бесцельные поступки. Там, где любое животное отступится, ибо им правят безошибочные инстинкты, человек непременно сделает вопреки всему, и прежде всего вопреки собственной слабости, и в этом заключена высшая человеческая идея, которую не нужно даже формулировать, ибо она растворена в крови.

Похоже, жизнь решила пойти навстречу Сергееву, чтобы избавить его от дурацкого путешествия по скользоте с поврежденной лодыжкой и скованной болью поясницей. Что-то случилось за минувшую ночь, которая для Сергеева в провально глубоком сне ничем не отличалась от всех остальных. Казалось, вдоль лесной опушки, где проходила дорога, пронесся ураган или же локальное землетрясение сокрушило местность; а может, сработала житейская разрушительная мощь — колонна гусеничных тракторов, ведомых ошалелыми от суши в глотке водителями, промчалась в ближайший сельмаг за водкой, сжевав железными челюстями землю. Вместо гладкой, чуть раскисшей дорожки в кабаньих и заячьих следах, в желтых пробоинах лошадиной мочи — здесь ездили за сеном к стогу, — Сергееву открылось чудовищное нагромождение мерзлых глыб вперемешку с какими-то валунами — невесть откуда взявшимися посланцами ледникового периода, и вывороченными из земли пнями; несколько старых плакучих берез с замшелыми стволами вышагнуло из леса, чтобы умереть, рухнув поперек изуродованной дороги.

Растерянно и спасательно мелькнула мысль, что в своем обалдении от тревоги, ушиба, боли в пояснице и ноге он промахнул привычную тропу и вышел к не раз виденному, но не закрепившемуся в памяти по ненужности месту. Всегда была эта непролазь: валуны, глыбы, опрокинутые пни и поверженные березы. Возможно, тут начали прокладывать новую дорогу или же расчищать место для будущей стройки, его это не занимало, более того, отвращало, как и всякое превращение пейзажа в строительную площадку, и, защищаясь, сознание выталкивало прочь раздражающее зрелище.

Сергеев сдержал шаг, прикинул расстояние до санатория, увидел мостик через не проснувшийся еще ручей, геодезическую вышку в поле, сухой камыш на далеком озерце у края видимого пространства и понял, что перед ним привычная его дорога, ставшая другой — непроходимой и непролазной. Почему узнавание дороги обратилось в уверенность, что самолет терпит бедствие, Сергеев не понял да и не пытался понять. Это было не важно. Другое важно: он знал, что должен делать для спасения самолета.

Он спотыкался и падал, обдирая колени и руки, иногда ему удавалось обойти препятствие, иногда перелезть, а порой он просто переваливался через валун или глыбу. Но потом он стал куда осмотрительнее — собой можешь распоряжаться, как вздумается, хоть расшибись в лепешку, но ты отвечаешь не только за себя. «Будь осторожен, как слеза на реснице», — говорит древняя туркменская пословица. Как назывался тот груз, который Сергеев нес и сохранял, ощущая его непомерную и вместе странно легкую тяжесть на своих плечах, — любовью или самолетом? — впрочем, тут не было противоречия, ибо одно слилось с другим. Маленькая, бедная сила Сергеева должна была помочь изнемогающим за тысячу верст отсюда моторам и спасти его собственное сердце. Все и всегда зависит от маленькой малости; она разлучает и соединяет людей, сгибает и распрямляет души, правит судьбами целых народов; удержится слеза на реснице — и быть спасену человеку и всему его роду-племени, державе и согражданам; скатится, охолодив щеку, — и вселенский разбой опустошит землю. Удерживай свою слезу, Сергеев, ломись вперед, кровенись, расшибайся, но не роняй драгоценный груз, пусть ты будешь выглядеть круглым идиотом в глазах всех здравомыслящих людей и в своих собственных, когда придет остужение, делай, что ты делаешь. Ты стал даже ловок, что не уберегает тебя от ушибов и ссадин, но ты неуклонно движешься к цели и надежно несешь свой груз.

Он не узнал достигнутой цели, так залило ему потом глаза из-под вязаной шапочки, когда добрался до ворот санатория, завершив круг. Он чуть не наскочил на каменную сторожевую будку, но все же не наскочил, осторожно опустил на землю свою ношу и дал скатиться слезе с кончика ресницы…

…Когда хорошо выспавшийся Сергеев спустился в регистратуру, опираясь на палку, но в прекрасном расположении духа, он не сомневался, что его ждет телеграмма.