Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Противогазы нужно, — не открывая глаза, сказал Арик.
— Чего? Противогазы? А получше ничего не придумал?
Чудак человек этот Арька! В нем каким-то образом уживаются две крайности: упрямство и наивность. Ну взять хотя бы противогазы. Предположим, что он натянет это страшилище себе на голову, будет дышать через гофрированную трубку. Представляю себе, что из Арьки получится через пятнадцать минут! Да он в обморок брякнется от недостатка воздуха! Уж я-то знаю, что такое противогаз, в школе изучали, — прескверная и преглупая штука. У меня даже подозрение есть, что ни от какого газа, в случае чего, противогаз не спасет — наоборот, задушит…
Арька громко швыркает носом, осторожно дотрагивается до него пальцем.
— Кажется, прошло? — и смотрит на меня вопросительно снизу вверх.
— Прошло, только нос на картошку стал похож — распух… Но что же придумать? Мы должны что-то придумать, Арька!
И Арька придумал. Оказывается, у него тоже бывает просветление в мозгах. С самым невинным личиком, которое немного портит его распухший азиатский нос, он предложил гениальную идею. Выразил он ее следующим образом:
— Марлей морду закрутить, что ли?
Я даже застонал от зависти и восторга.
— Во! — кричу я и сваливаюсь с перекладины на землю. — Ты спаситель человечества, Арька! Так и нужно — завяжем марлей, и тогда нам ничего не страшно! Марля есть?
— Есть, — выразительно и с явным удовольствием булькнул носом Арька. — Бинты. Широкие. Тетка нарезала ногу мне перевязывать.
— Тащи пару!
Арька взял свою палку-костыль и запрыгал за бинтами, а я опять взобрался на перекладину и впервые за весь день подумал, что теперь-то Пызе обязательно придется раскошелиться. «Уж теперь-то, старая калоша, мы оберем тебя… Теперь-то мы постараемся!..»
С марлевыми повязками на лицах мы взобрались на чердак и устроились у станков. Дело сразу двинулось вперед. Конечно, табачная пыль проникала и через марлю, но это было совсем не то! Мы чихали, но редко, и работали, как одержимые. Я сказал Арьке, о чем думал, пока он прыгал за бинтами, и он согласился: «Оберем Пызю до последнего гривенника!»
Хрум-хрум-хрум — сытно урчали в ответ Пызины рубилки…
Незаметно подкрался вечер? Тучи наконец закончили свой торопливый бег над городом, и солнце, освобожденное из их плена, вдруг брызнуло соком золотистых лучей в нашу полутемную мастерскую. От неожиданности я зажмурился и засмеялся — как хорошо! И дышать вроде легче стало.
Арик, не понимая, глянул на меня и глухо, сквозь повязку, спросил:
— Ты чего?
— Солнце, — ответил я. — Хватит на сегодня, Арик, давай мешать листья с корнями и звать Пызю. Поработали мы здорово, Пызя от злости лопнет, когда увидит…
Пызя пришел с огромным граненым стаканом. Ну, ясно, опять надуть хочет. Политика известная: на базаре будет отмерять нашу продукцию стаканом, вдвое меньшим ло вместительности. Меня это страшно возмущает. Ну кого провести хочет — пацанов! Мы целый день чихали, как проклятые, аж голова трещит сейчас, а он пришел и опять норовит урвать себе побольше. Есть ли совесть у этого человека?
А Пызя, кряхтя и вздыхая, опустился на станину станка, пододвинул к себе один из ящиков с табаком и начал отмерять, пересыпая готовый самосад в мешок. Как он это делал! Смотреть было противно. Зачерпнет стакан, умнет в нем так, что потом не высыпешь, да еще горку насыплет сверху. И считает врастяжку:
— Ра-аз… Два-а… Три-и…
Ну, тут уж я не выдержал.
— Михал Семеныч, — спросил я так кротко, как только мог, — а на базаре вы стакан набиваете так же, как сейчас?
Пызина рука, трамбующая табак в стакане, остановилась. Старик медленно поднял голову и уставился на меня. И опять я увидел, как помолодели его глаза, как в них заблестело что-то живое и острое. Пызя пожевал губами и ответил:
— А тебе что за дело? Продукт мой и не боись, продать сумею… А у тебя, мальчик, язык больно длинен… Вот возьму и ничего не дам тебе — о чем запоешь тогда? Вот то-то… Ну, ин ладно… Ты мне нравишься, хоша и языкаст.
От обиды у меня аж сердце зашлось. Смотри, как рассуждает эта развалина: хочу заплачу, хочу не заплачу. Пусть только попробует не отдать мне заработанное! Не на такого напал! Да я… А впрочем, что бы я сделал? Не знаю, но мне казалось, что у меня есть сто способов отомстить Пызе и один из них — тут же развеять по ветру весь его «продукт»: схватить мешок, когда старик пересыплет в него весь свой табак, и вытряхнуть с чердака на землю — пусть потом собирает! Поэтому я ответил как можно спокойнее:
— А мерить нужно все-таки по-честному. Нехорошо обманывать малышей.
О малышах я, конечно, подзагнул, и Пызя рассмеялся хриплым смехом, перемежаемым утробным кашлем:
— Это вы — малыши? Кху-кху!.. Ах ты паразит, чтоб те… Кха! — И добавил не то с уважением, не то с удивлением: — Ну и язычище у тебя — прямо бриться можно, ну, востер… Будь по-твоему, отмеряй сам, черт тя подери… Давай, давай, крой…
И я «крыл». Честно, хотя и чесались руки насолить Пызе — засчитать один стакан за два. Но мне надоело все это. И устал. Хотелось поскорей выбраться из полутемного чердака, воздух в котором пропитался запахами застаревшей пыли и паутины, резкими испарениями самосада — вырваться и окунуться в прохладный вечер, подставить лицо студеному ветерку…
— …Сто пять! — объявил я, высыпав последний стакан в мешок. — Фу, устал!
— Ничего себе, — сказал Пызя и начал откручивать колпачок масленки-табакерки. — И все верно. Молодцами вы нынче… Ну, ин ладно, давай посчитаем, сколько я должен вам заплатить.
— Сто пятьдесят семь рублей пятьдесят копеек, — ответил я.
— Эка, уже сообразил… Однако много… А-а… шти! Шти!.. И зачем они вам, деньги? Может, еще чего дать взамен?
— Нет, не нужно, — резко ответил я, поняв, что Пызя так и не оставил мысли надуть нас. — Мы хотим получить деньгами…
— А-а… Ну, ин ладно, деньгами так деньгами, рассчитаемся добром-порядочком. — И с этими словами Пызя полез в карман своих толстых, сшитых на износ штанов. Долго он шарил в нем рукой, пока не извлек на свет божий зеленый, засаленный до блеска кисет, стянутый такой же засаленной бечевкой. Замедленными движениями плохо гнущихся пальцев развязал бечевку и вытащил из кисета пачку бумажных денег. Послюнявив об язык указательный палец, начал отсчитывать пятерки, рубли, трояки. Отсчитал, достал мелочь, отложил пятьдесят копеек, и все это — и бумажки и монеты — молча сунул мне под самый нос.
— Держи.
— Спасибо, — буркнул я.
— Спасибо после скажешь — считай.
— Зачем? Здесь все правильно, я видел.
— Считай, деньги счет любят, — назидательно и внушительно изрек