О вере, неверии и сомнении - Митрополит Вениамин (Федченков)

И когда я услышал это, мое верующее сердечко так порадовалось и заиграло, что я чуть не видел уже Его, “Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым”… Очень радовался… Сердце мое всегда искало подкрепления в своей вере. После я узнал и о кантовском критицизме всех “доказательств”, но тогда я рад был. И другие “рациональные” объяснения все же помогали держаться вере против волн сомнения и натиска неверия. Спасибо за то и семинарским наукам…

Но, как я уже повторял, еще больше было вреда от этого “умственного” метода: мы приучились бояться “тайн”, унижали простую “деревенскую” веру, считали ее недостойною “образованных” людей “нашего” интеллигентного века. И потому Писание нам было неубедительно: оно не доказывало, а лишь утверждало. Мы же хотели доказательств, “оправдания” его со стороны. Таким образом, получалось полное извращение: Бог чрез Писание хотел открыть и утвердить истину – о мире, о человеке, истории, спасении, – чтобы люди не мучились неведением или не впадали в ложь. А мы Богу (!) не доверяли, а требовали еще подтверждения Ему… Не нелепо ли? Читал я, как некий ученый англичанин поднес своему королю большое ученое сочинение – в защиту Библии. Король принял, поблагодарил, но разумно заметил: “Я доселе думал, что все прочее нуждается в защите и доказательстве Библиею, а вы защищаете ее саму?” Король был, несомненно, и более верующим и даже более умным, но, следовательно, логичным человеком, чем ученый…

Вот то же самое было и с нами – “духовниками” и особенно семинаристами. Только, к несчастью, у нас не было таких королей вокруг и не было еще своего “царя в голове” и опыта. У нас было мало еще подлинной, горячей, глубокой веры в Бога; но не хватало еще и глубины ума, чтобы понять действительную важность и чрезвычайное значение для истины Слова Божия.

Вот почему я не поверил и святому гениальному Златоусту, его искренней простоте. Но, с другой стороны, не мог я заподозрить его и во лжи, хотя бы и благонамеренной, ради “малых сих”: это не мирилось со святостью его лика и с искренностью тона. И я так и остался в раздумье, а больше не верил ему… Чего сам не переживешь, тому и в других не веришь! (все по тому же закону познания – сродству).

Я много раз замечал, как неверующие люди не верили моей искренности в вере. А я не мог понять: как было можно, например, не читать Горького и даже не интересоваться вообще литературой? И когда я от одного ученейшего богослова услышал об этом – то искренно… пожалел его: какой он “необразованный”! И как многого лишается!

Все мы меряем – по себе, по своей мерке… И я – долгое еще время – продолжал оставаться при семинарской урезанной одежке: не придавал силы Писанию. Я предпочитал ему – “науку”, ум, “доказательства”…

Но постепенно, в течение, может быть, двух лет, я вырос и разобрался в совершенной искренности Златоуста и абсолютной верности его совета… Это продолжало уясняться мне и после; и теперь я сведу воедино свои опыты о Писании, точнее и лучше, – о святом Слове Божием, чтобы поделиться и с вами.

Да, мы, семинаристы, глубочайшим образом были не правы в своем отношении к нему, как со стороны веры, так и со стороны разума. Это теперь мне очень ясно представляется и легко доказать. Со стороны веры – проще всего. Если я – верующий (а мы были верующими, только не глубоко, не живо), то для меня Библия есть “Слово Божие”, т. е. через него говорит Сам Бог, Дух Божий. “Все Писание богодухновенно” (2 Тим. 3, 16). Так как же я могу не принимать его? Как могу сомневаться? Как могу еще ему искать в чем-либо низшем опору? – Совершенно очевидная нелепость! Так почему же мы не видели ее тогда? Потому что недостаточно веровали, слабо веровали, не живо веровали… Вера была “по преданию” больше… А еще и потому, что были вот заражены чрез меру школьной “верой” в ум, – как и все интеллигенты этого периода (XIX века, особенно второй его половины).

Но потом я подошел к вопросу о Слове Божием – “от разума”. Это было уже после, когда я постепенно выяснил себе основы религиозной и всякой иной гносеологии (теории познания). Тогда я увидел совершенную – до самоочевидности – несостоятельность ума в области предметов веры, полную непригодность, неприложимость, даже противозаконность его в несвойственной ему сфере мира сверхъестественного… Я, к счастью моему, совершенно разочаровался в самодержавии ума и знания; разбил этого идола вдребезги и выбросил за борт души своей и своего же ума: умом я освободился от мнимых цепей ума. И какую я получил от этого свободу! Но об этом речь впереди… Пока же приложу эти выводы к Слову Божию… Когда я разбил цепи ума, одновременно я понял (постепенно, конечно), что для подкрепления основ и частных истин веры мне нужен не ум неспособный, а самооткровение того мира. Я уже знал, что путь всякого познания – непосредственное откровение самого бытия “познающему”, точнее – воспринимающему субъекту. И этот же путь единственно приложим и в религиозном “познании”: Бог, Его истины открываются Им Самим… Иначе не может быть. Это есть так – по целому ряду соображений. Это самоочевидно. А если бы и не было еще “очевидно”, то должно быть пока принято по доверию к достоверному свидетелю истины: Богу. Другой основы истины нет. Так разум же привел меня и к вере: а себя он отвел как несостоятельного тут учителя… Подробнее изложу мысли после. И я внутренне – и по вере, и от ума – понял Златоустов совет о “простоте” восприятия Писания… И мало-помалу твердо стал на эту почву и стою на ней доселе… Правда, у меня уже получилось это теперь не совсем “просто”: нужно было пройти немалую школу борьбы философской против же философии, понять и одолеть фальшивый путь рационализма, воротиться к познанию исключительной важности откровения; нужно было вырастать и в вере; нужно, – кратко говоря, – воротиться снова к “простоте” веры. Но эта новая простота уже была не прежняя, детская, простота по традиции, и даже не от сердечного влечения собственной моей души к нерассуждающей вере – нет, новая простота прошла чрез испытательный огонь “знания”, через иной опыт в духовной жизни; и потому можно сказать, что она есть “сознательная” простота, осознанная, оправданная… И теперь она – прочнее чем неискушенная, “детская” простота. Я теперь уже не боюсь ни тайн, ни чудес, не ищу ветра для стен воды, ни китообразной акулы для Ионы. Я верю Писанию так, как оно есть, ибо оно есть СЛОВО, ОТКРОВЕНИЕ САМОГО БОГА! А я верю в Бога… Почему я верю – и как именно верю – это уже иной вопрос; о нем дальше. Но я верю. Верю – ну хотя бы потому, что иного фундамента для истины у меня не существует – после раздробления ума. Но есть еще и другие основания к этому. И я становлюсь на фундамент Писания, опираюсь на Слово Божие. Оно для меня стало авторитетом. И теперь я вот как поступаю. Когда перед моим сознанием станет какой-нибудь непостижимый для ума вопрос – я обращаюсь к Божьему откровению и смотрю: что оно, что САМ БОГ говорит? И хотя бы я абсолютно ничего не понимал умом, – теперь меня эти непонимания ни в малейшей степени не беспокоят, как было в семинарии; даже я рад этой непостижимости: так должно именно быть для ума, хотя бы это “противоречило” – как неверно говорят о различии, о “противоположности”, но не о “противоречии” разных миров – моему уму; я спокойно читаю Слово Божие и сказанное принимаю совершенно мирно и убедительно: САМ БОГ СКАЗАЛ! ЧЕГО БОЛЬШЕ? ЧЕГО ПРЕКРАСНЕЕ? ЧЕГО ДОКАЗАТЕЛЬНЕЕ? – Возьму я совершение Таинства Евхаристии… Страшно для ума и подумать: хлеб и вино претворяются в Тело и Кровь Христовы… Уже это теперь не хлеб и не вино, а САМ ХРИСТОС ЖИВОЙ! Сам Богочеловек, Бог!…

Я лично слышал, как неверующий собеседник с нескрываемой улыбкой “всепонимающего” человека сказал мне, что он не только сам не верит этому, но и уверен, что и я, “как образованный интеллигент”, тоже не верю в эту “невозможную” вещь и обманываю других, будто верю… Я совершенно прекрасно понимал все его неверие: оно мне было давно знакомо. Но он не мог понять меня, ибо мой опыт веры и знания ему не был еще доступен. Я ему заявил и заявляю, что я совершенно верую в непреложность истины пресуществления хлеба и вина в Тело и Кровь…

Но неужели же мой ум не разочаровывался этим очевидным недоумением и не смущался сомнением: как это все может быть? – О, очень много раз! Не всегда и от веры приходили. Они очень разнообразны. Но сейчас, при речи о Писании, я укажу лишь на одно из них. Почему я верую в это? Это совершенно категорически и многократно утверждал Сам Господь Иисус Христос, Сама Истина (“Аз есмь… Истина”, Ин. 14, 6): “Приимите, ядите: сие есть Тело Мое”… “Пейте из нее (чаши) все, ибо сие есть Кровь Моя…” (Мф. 26, 26-28). “Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне” (Ин. 6, 56)… Этим соблазнились плотские умом иудеи и даже некоторые из учеников Иисусовых – и совсем отошли. Но Он их не остановил, не сказал, что они напрасно поняли Его “просто”, а не “символически”. Наоборот, Он даже и к двенадцати обратился: “Не хотите ли и вы отойти?” – так спрашивает уверенная в себе, не боящаяся слабости человеческой Истина!… И двенадцать не отошли. Петр говорит: “Господи! К кому нам идти?” – Некуда! Воистину больше не к кому. А к Тебе можно и должно, ибо Один “Ты имеешь глаголы вечной жизни” – и спасительной, и несомненной, истинной (Ин. 6, 67-69). Так и я… Вопрос опять другой: почему именно я верую в Господа Иисуса Христа и, следовательно, в Его Евангелие… Об этом расскажу дальше. Но уж если я верую в Него, то принимаю Его Слова, Его откровения как нерушимо достоверные: Бог сказал! Конец всяким вопросам! Так есть! Такова истина! И я принимаю во всей полноте и глубине Тайну для ума, но истину для души – о Теле и Крови!…