Лихорадка - Лорен Де Стефано

5

«Неразлучники», так она нас назвала. «LES TOURTEREAUX» написано красным курсивом на доске, выломанной из какого-то старого забора. Мадам делает клетку из кусочков ржавой проволоки и одежных плечиков. Она заставляет Габриеля сгибать куски проволоки кольцами и покрывать их краской, которую я готовила все утро, смешивая золотые тени для век, воду и клей. Девицы крайне недовольны тем, что им пришлось расстаться со своей золотой косметикой. Проходя мимо, они норовят меня толкнуть. Сверлят меня своими тусклыми взглядами, бормочут слова, которые мне не слышны, плюют на землю.

— Они завидуют, — говорит Сирень, сжимая в зубах булавку — она пришивает рюши к белой рубашке. — Новенькая и все такое.

Мы ютимся в красной палатке. Я макаю серые перья в оцинкованное ведро с синей краской и закрепляю их прищепками на веревке, чтобы сохли. Интересно, что за птице пришлось ради этого умереть? Наверное, голубю или чайке.

Краска остается у меня на пальцах и крупными каплями падает на изношенную просторную рубашку — мое единственное облачение. Старуха не желает, чтобы краска попала на нарядную одежду.

— Нет-нет-нет! — восклицает мадам, врываясь в палатку и сотрясая ее стены. — Ты только портишь перья, девочка!

— Я же говорила, что не умею этого делать, — мямлю я.

— Неважно. — Мадам хватает меня за руку и заставляет встать. — Все равно я хотела с тобой поговорить. Сирень сама доделает твой наряд.

Сирень ворчит. Мадам поддевает носком ком земли и швыряет в нее, заставляя раскашляться прямо в рубашку с рюшами.

— В зеленой палатке для тебя приготовили ванну и платье, — сообщает мадам. — Приведи себя в порядок, я буду ждать у колеса.

Мне не без труда удается смыть краску с пальцев. Вокруг ногтей остаются голубые полоски, превращая мои руки в карандашный набросок.

Когда я прихожу к старухе, чертово колесо медленно вращается.

— В такой мороз механизму нужно прогреться, — объясняет мадам, накидывая мне на плечи вязаную шаль. — Но нам надо кое-что обсудить, — добавляет она. — А на земле нас подслушали бы.

Джаред тянет рычаг — и колесо останавливается. Нас ждет кабинка.

Мадам заставляет меня войти первой, залезает следом. Мы поднимаемся, кабинка качается и скрипит.

— У тебя замечательные лопатки, — говорит мадам. Я не могу понять, какой акцент она изображает сегодня. — И спина безупречно прямая. Без лишнего напряжения. Изысканно.

— Вы смотрели, как я переодеваюсь, — говорю я. И это не вопрос.

Она даже не пытается отрицать.

— Мне надо знать, чем я торгую.

— И чем же вы торгуете? — спрашиваю я, решившись наконец оторвать взгляд от собственного сжатого кулака и посмотреть в ее окутанное дымом лицо.

Ветер подхватывает горячий пепел, и я ощущаю его слабые уколы голым коленом. На этой высоте, вдали от устройства, которым Джаред прогревает землю, страшно холодно. Я кутаю плечи в шаль.

— Я же тебе говорила, — отвечает она. — Иллюзиями.

Она улыбается и — с совершенно отсутствующим взглядом — проводит пальцем по моей щеке. Голос ее звучит тихо и нежно.

— Скоро ты согнешься и съежишься. Плоть начнет стекать с твоих костей. Ты будешь кричать и плакать, пока все не закончится. Тебе остались считаные годы.

Неимоверным усилием я избавляюсь от образов, возникших в моей голове. Порой правду проще не замечать.

— За это вы тоже намерены брать деньги? — спрашиваю я.

— Нет, — вздыхает она и бросает окурок вниз. Без сигареты она кажется маленькой и незаконченной. — Я намерена заставить моих клиентов забыть о гадком и уродливом. Никто не станет смотреть на тебя с мыслями о том, что скоро придет и твой срок. Им будет казаться, что твоя юность бесконечна, уходит вдаль, словно ущелье.

Я ничего не могу с собой поделать: смотрю вниз. Днем почти все девицы спят, но некоторые ходят между палаток, командуя детьми, ухаживая за погрязшими в сорняках грядками, выставляя себя на обозрение охранникам в попытках добиться их внимания. Они готовы на все, чтобы ощутить себя живыми. И все ненавидят меня за то, что я оказалась так высоко над ними.

— Ты ведь устроишь для меня хорошее представление? — говорит мадам. — Правило всего одно. Вы со своим пареньком ведете себя так, словно вы одни. Мои клиенты не хотят, чтобы их видели. Они не за стенами — они и есть стены.

Мысль о представлении, которое будет устроено перед «стенами», меня нисколько не утешает. Но мне нужно подыгрывать ей до тех пор, пока я не найду способ сбежать, а на свете есть вещи похуже, чем оказаться в импровизированной клетке с Габриелем и делать вид, будто мы одни. Так ведь? Мне кажется, горло у меня пересохло и отекло.

Мадам засовывает руку под многочисленные яркие шарфы, которыми задрапирована ее грудь, и вытаскивает серебристую коробочку. Открывает. Там лежит одна розовая пилюля.

Я настороженно ее рассматриваю.

— Это для предотвращения беременности, — говорит старуха. — После запрета на предохранение появилась масса поддельных пилюль, но у меня надежный поставщик. Он сам их производит.

Словно в насмешку над этим заявлением снизу доносится вопль ребенка, которого одна из Красных тащит за волосы мимо чертова колеса.

— Конечно, я не могу тратить их на всех моих девочек, — объясняет мадам. — Пилюли получают только полезные. Страшно подумать, что выйдет из утробы Сирени, если я позволю ей снова забеременеть.

Сирень. Циничная, хорошенькая и умная. По-моему, она — хорошая мать. Насколько можно быть хорошей матерью в этом месте, имея такого ребенка, как Мэдди. Но она скрывает это, когда по вечерам появляются клиенты. Она одна из самых популярных девушек, и ее предлагают только тем, кто способен дать самую высокую цену, — в основном мужчинам из первого поколения, имеющим хорошо оплачиваемую работу. Мадам рассказывает мне об этом с гордостью. И тем не менее после Мэдди у Сирени больше не было детей. Видимо, за это надо благодарить розовую пилюлю.

Как бы то ни было, я не хочу ее глотать. Как я могу здесь хоть чему-то доверять? Даже здешние ароматы способны обмануть и заставить меня вести себя странно.

Мадам запихивает таблетку мне в рот.

— Глотай! — приказывает она, и острый ноготь упирается мне в небо, вызывая рвотный рефлекс. Я отбиваюсь и дергаюсь, но не успеваю вздохнуть, как пилюля проглочена. Она двигается по пищеводу и вызывает боль.

При виде моей кислой мины мадам разражается кудахчущим смехом.

— Ты еще скажешь мне спасибо, — говорит она, обнимая меня за плечи. — Смотри! — Ее шепот щекочет ухо. — Смотри, как облака заплелись — словно девчачьи косички.