Оливковое дерево - Райли Люсинда

Мама сказала, что она не возражает, если я свалю часть книг на верхние полки, чтобы было где разложить вещи.

А еще там есть такая роскошь, как дверь, которая запирается, и окошко под потолком. Противный мистер Я-все-устрою ухитрился запихнуть сюда раскладушку, чтобы мне было где спать.

Переворачиваюсь и плыву к краю бассейна, потом выбираюсь и стряхиваю избыточную воду. Беру полотенце, которое мокрее меня после предыдущего использования, и набрасываю эту сырость на плечи. Плюхаюсь на лежак и вытираюсь на все еще смехотворно горячем ночном воздухе, надеясь, что не из-за меня мать сегодня выглядит такой удрученной.

За пару часов после ухода мистера Я-все-устрою она практически не сказала мне ни слова. Впрочем, с Имми она тоже была немногословной, так что, возможно, мы оба оказались в немилости по неизвестным нам причинам.

Надеюсь… ну, надеюсь, это не из-за того, что завтра приезжает папа. И потревожит их любовное гнездышко с мистером Я-все-устрою. Не думаю, что дело в этом, потому что я уверен, что она любит папу, но знаю, как трудно понять женщин. Где они учатся быть такими противоречивыми?

Имми уже осваивает всю эту женскую хрень. Она шантажом заставляет меня играть с ней в какую-нибудь скучную игру, где она всегда принцесса или фея, и носит кусок розового тюля поверх джинсов, а я – все остальное: от злого дяди до озорного эльфа. Потом внезапно, без предупреждения топает ножкой, говорит, что больше не играет, и убегает.

Как будто… она думает, меня это колышет?!

Встаю на колени на лежаке и заглядываю за линию олив, окружающих бассейн. Если вытянуть шею, мне видно сидящую на террасе маму. На ней длинный белый халат; лунный свет выбеливает белокурые волосы и смывает слабый загар.

Она похожа на алебастровую статую.

Или призрак.

И глядя на нее, я понимаю, что она сейчас в прошлом, вновь проживает другую жизнь.

ϵ

Пять

Фред наконец не выдержал и уснул: маленькая головка покоилась на коленях Уильяма, липкие ручки все еще крепко сжимали новый самолетик. Уильям облизнул палец и неуклюже попытался стереть шоколад с перемазанной мордашки сына. После приземления надо будет отвести Фреда в туалет и как следует отмыть, прежде чем показывать Хелене. Кожа их сына, казалось, притягивала грязь.

Уильям закрыл глаза, радуясь передышке. Полет с Фредом оказался поучительным опытом. Обычно это он был человеком в костюме, пытающимся сдержать раздражение, когда какой-нибудь мелкий монстрик долбил ногами по спинке сиденья, вопил, кривлялся и совал голову между сиденьями, пока издерганный родитель изо всех сил старался унять ребенка. Уильям попытался дремать, но фредо-прилив адреналина еще кипел в крови, так что он сдался и вместо сна сосредоточился на прибытии в мир Хелены. Он был так занят подчисткой хвостов на работе, что ему было особо некогда об этом подумать.

Пандора… он понимал по отсутствующему выражению на лице жены каждый раз, когда она говорила об этом доме, как много он для нее значит. И Уильям знал, что не должен обижать ее какими-либо негативными замечаниями по приезде. Даже если дом и место окажутся довольно заурядными, а Кипр – именно таким засушливым скоплением крутых склонов, как он себе представлял, он поклялся, что не покажет виду.

Последние дни Хелена казалась особенно отчужденной и странной. Не иначе как возвращение в мысленно отполированную версию идеала принесло разочарование. Хотя он не знал наверняка. Во всем, что касалось жены, он ничего не знал наверняка.

Хелена… приближалась десятая годовщина их свадьбы, а жена в чем-то так и осталась для Уильяма загадкой. Ее вечно окружала аура отчужденности, и даже в постели, в моменты самой интимной близости, она будто находилась где-то далеко.

При этом Хелену нельзя было назвать холодной. Она источала такие любовь и тепло, на которые только способна женщина. Дети боготворили ее. Он боготворил ее. Уильям не знал, что вызывает отстраненность и благоговение. Красота? Многие годы он наблюдал, как реагируют на нее другие: и мужчины, и женщины. Люди не привыкли сталкиваться с физическим совершенством: они мирились со своими недостатками, видя их отражение в окружающих. Хелена, с ее золотистыми волосами, бледной безупречной кожей и восхитительно пропорциональным телом, была воплощением его идеала женщины. А материнство только прибавляло ей очарования, делая ее настоящей, а не недоступной ледяной девой. Из-за этого он часто чувствовал – хотя и не по ее вине, – что он простой смертный, а она богиня. Из этого рождалось чувство неуверенности, потому что иногда он не мог поверить, что эта изумительная женщина выбрала его.

Он всегда успокаивал себя тем, что обеспечивал ее всем, что ей нужно, что вместе они составляли инь и ян: она – артистичная, утонченная, мечтательная, а он приземленный, надежный и логичный. Они происходили из совершенно разных миров – и, однако, последние десять лет были счастливейшими в его жизни. Уильям надеялся, что она тоже была счастлива.

Однако с тех пор, как прибыло письмо с известием, что жена унаследовала старый дом в каком-то богом забытом захолустье на Кипре, она стала более отстраненной. И за последние недели он действительно ощущал, что Хелена отдаляется. Прямых доказательств не было, ничего убедительного, что подтверждало бы это ощущение. В целом Хелена была такой же, как всегда: занималась домом, заботилась о детях, поддерживала его и еще великое множество людей, тянувшихся к теплу и человечности его жены.

Когда самолет коснулся взлетной полосы в аэропорту Пафоса, обычно не склонному к самокопанию Уильяму трудно было подавить тревогу.

– Ох, Имми, это та-акая безвкусица. Я не встану рядом с тобой, если ты собираешься держать этот плакат.

– Алекс, не вредничай, – вмешалась Хелена. – Имми работала все утро. Очень славно, дорогуша. И папочке тоже очень понравится.

У Имми, тащившей плакатик с надписью «С ПРЕЕСДОМ НА КЫПР ПАПОЧКА И ФРЕД» в зону прилета, дрожала нижняя губа.

– Ненавижу тебя, Алекс. Ты самый вонючий брат на свете.

– Самый вонючий у нас Фред, не забывай, – заметил Алекс, когда они нырнули за Хеленой в толпу, окружающую выход из зоны прилета, откуда с минуты на минуту должны были появиться еще двое членов их семьи.

– Так, пока мы ждем, я пойду разберусь в прокате, как поменять мою машину на минивэн, – Хелена уже чувствовала себя издерганной. – Вы двое стойте здесь и высматривайте папу и Фреда. Их самолет приземлился двадцать минут назад, так что они должны скоро выйти. И Алекс, глаз не своди с Имми, – предупредила она и исчезла в толпе.

– Ох, я так волнуюсь, – пискнула Имми, размахивая плакатом над головой, как фанатка на поп-концерте. – О, смотри! Вон они… ПАПОЧКА-А-А!

Из-за дверей появился Уильям, толкающий тележку с чемоданами, на которых сверху сидел Фред. Имми подбежала к нему и бросилась в объятия отца.

– Привет, Имми, дорогуша, – пропыхтел Уильям, осыпаемый поцелуями дочери. Он выглянул из-за ее длинных белокурых волос и улыбнулся Алексу. – Привет, как ты?

– Отлично, пап. – Алекс взялся за ручку тележки и опустился на колени, чтобы взглянуть на Фреда. – Приветик, братишка. Дай пять.

– Ривет, Алекс. – Фред шлепнул ладошкой по руке брата, потом поднял игрушечный самолетик. – А у меня вот это от папы.

– Да ну? Ого, ты, наверное, хорошо себя вел. – Алекс подхватил Фреда на руки.

– Не-а. Плохо.

– В самолете? Тебе понравился самолет?

– Угу, – кивнул Фред и потер наморщенный веснушчатый нос. – Где мамочка?

– Да, где мамочка? – Уильям тоже высматривал в зале жену.

– Вон там, возле проката машин. – Алекс помахал Хелене, заметив, что та идет в их сторону.

Фред вывернулся из рук и побежал к матери.

Уильям смотрел на жену как всегда, когда не видел ее какое-то время, пораженный ее красотой. В синей футболке и джинсовых шортах, с длинными белокурыми волосами, небрежно завязанными в хвост, она выглядела не старше подростка.