Повесть о Зое и Шуре - Любовь Космодемьянская

Однажды Анатолий Петрович пришел хмурый, поздоровался с детьми сдержанней обычного.

- За что ты сегодня поколотил Анюту Степанову? - спросил он Шуру.

- Девчонка... пискля... - угрюмо ответил Шура, не поднимая глаз.

- Чтоб больше я о таком не слышал! - раздельно и резко произнес Анатолий Петрович, помолчав, прибавил чуть мягче: - Большой мальчишка, скоро восемь лет будет, а задираешь девочку! Не стыдно тебе?

Зато как сияли лица детей, когда отец хвалил Шуру за хороший рисунок, Зою - за аккуратную тетрадку, за чисто прибранную комнату!

Когда мы приходили поздно, дети ложились спать, не дождавшись нас, и оставляли на столе свои раскрытые тетради, чтобы мы могли посмотреть, как сделаны уроки. И пусть мы немного часов могли уделить ребятам, но мы всегда знали обо всем, чем они жили, что занимало и волновало их, что случалось с ними без нас. А главное, все, что мы делали вместе - будь то игра, занятия или работа по хозяйству, - сближало нас с детьми, и дружба наша становилась все более глубокой и сердечной.

ПО ДОРОГЕ В ШКОЛУ

Мы жили на старом шоссе. От дома да школы было не меньше трех километров.

Я вставала пораньше, готовила завтрак, кормила детей, и мы выходила из дому еще затемно. Путь наш лежал через Тимирязевский парк. Деревья стояли высокие, неподвижные, точно выведенные тушью на синем, медленно светлеющем небе. Снег поскрипывал под ногами, воротники понемногу покрывались инеем от дыхания.

Мы шли втроем - Анатолий Петрович выходил из дому позже.

Сначала шагали молча, но понемногу остатки недавнего сна словно истаивали вместе с темнотой, и завязывался какой-нибудь неожиданный и интересный разговор.

- Мама, - спросила раз Зоя, - почему так: деревья чем старше, тем красивее, а человек, когда старый, становится соврем некрасивый? Почему?

Я не успела ответить.

- Неправда! - горячо возразил Шура. - Вот бабушка старая, а разве некрасивая? Красивая!

Я вспоминаю свою маму. Нет, сейчас никто не назовет ее красивой: у нее такие усталые глаза, впалые, морщинистые щеки...

Но Шура, словно подслушав мою мысль, говорит:

- Я кого люблю, тот для меня и красивый.

- Да, правда, - подумав, соглашается Зоя.

... Однажды, когда мы шли втроем вдоль шоссе, нас нагнала грузовая машина и вдруг затормозила.

- В школу? - коротко спросил шофер, выглянув из окошка.

- В школу, - удивленно ответила я.

- Ну-ка, давайте сюда ребятишек.

Не успела я опомниться, как Зоя с Шурой оказались в кузове, и под их восторженный крик машина покатила дальше.

С того дня до самой весны в один и тот же час нас нагонял на дороге этот грузовик и, захватив ребят, довозил их почти до самой школы. Там, на углу, они вылезали, а машина мчалась дальше.

Мы никогда не дожидались "нашей машины", нам нравилось вдруг услышать за спиной знакомый басовитый гудок и такой же густой, низкий оклик: "Ну-ка, забирайтесь в кузов!" Конечно, добродушному шоферу просто было с нами по дороге, но ребята почти поверили, что он нарочно приезжает за ними. Очень приятно было так думать!

НОВОСЕЛЬЕ

Через два года после приезда детей в Москву Анатолию Петровичу дали другую комнату, более просторную и удобную, в доме No 7 по Александровскому проезду.

Теперь Александровского проезда не узнать: по обе стороны выросли новые большие дома, тротуары и мостовая залиты ровным, гладким асфальтом. А в те времена здесь едва набралось бы с десяток домишек совсем деревенского вида, за ними тянулись какие-то грядки, огороды, а дальше - большой, неуютный пустырь.

Наш домик стоял совсем одиноко, как говорится, - на отшибе, и, возвращаясь с работы, я видела его еще издали, как только выходила из трамвая. Жили мы во втором этаже. Новая комната была куда лучше нашего прежнего жилья: теплее, светлее, просторнее.

Ребята очень радовались новоселью. Они любили всё новое, и переезд доставил им большое удовольствие. Немало времени они потратили на сборы. Зоя бережно складывала книги, тетради, вырезанные из журналов картинки. Шура тоже деловито собирал и упаковывал свое хозяйство: стеклышки, камешки, крючки, железки, согнутые гвозди и еще множество предметов, назначение которых оставалось для меня загадкой.

В новой комнате мы отвели ребятам угол, поставили туда небольшой стол, повесили полку для учебников и тетрадей.

Увидев стол, Шура немедленно закричал:

- Левая сторона, чур, моя!

- А правая - моя, - охотно согласилась Зоя, и, как бывало не раз, повод для спора исчез сам собой.

Наша жизнь потекла по-прежнему: день шел за днем, мы работали, учились. По воскресеньям "открывали" какой-нибудь новый кусок Москвы: ездили то в Сокольники, то в Замоскворечье, то катались в трамвае "6 по Садовому кольцу, то гуляли по Нескучному саду.

Анатолий Петрович хорошо знал Москву, и старую и новую, и немало мог порассказать нам о ней.

- А где же мост? - спросил однажды Шура, когда мы проходили по Кузнецкому мосту, и в ответ выслушал интересный рассказ о том, как здесь в старину был настоящий мост и как речка Неглинка ушла под землю.

Так мы узнали, откуда взялись в Москве всякие "валы", "ворота", Столовый, Скатертный, Гранатный переулки, Бронные улицы, Собачья площадка.

Анатолий Петрович рассказывал, почему Пресня называется Красная, почему есть Баррикадная улица и площадь Восстания.

И страница за страницей раскрывалась перед ребятами история нашего чудесного города,

ГОРЕ

Однажды в конце февраля были взяты билеты в цирк. В кино, в цирк мы водили детей не часто, зато каждый такой поход был настоящим праздником.

Ребята ждали воскресного дня с нетерпением, которое ничем нельзя было укротить: они мечтали о том, как увидят дрессированную собаку, умеющую считать до десяти, как промчится по кругу тонконогий конь с крутой шеей, украшенный серебряными блестками, как ученый тюлень станет перебираться с бочки на бочку и ловить носом мяч, который кинет ему дрессировщик...

Всю неделю только и разговоров было что о цирке. Но в субботу, вернувшись из школы, я с удивлением увидела, что Анатолий Петрович уже дома и лежит на кровати.

- Ты почему так рано? И почему лежишь? - испуганно спросила я.

- Не беспокойся, пройдет. Просто неважно себя почувствовал...

Не могу сказать, чтобы меня это успокоило: я видела, что Анатолий Петрович очень бледен и как-то сразу осунулся, словно он был болен уже давно и серьезно. Зоя к Шура сидели подле и с тревогой смотрели на отца.

- Придется вам в цирк без меня пойти, - сказал он, заставляя себя улыбнуться.

- Мы без тебя не пойдем, - решительно ответила Зоя.

- Не пойдем! - отозвался Шура.

На другой день Анатолию Петровичу стало хуже. Появилась острая боль в боку, стало лихорадить. Всегда очень сдержанный, он не жаловался, не стонал, только крепко закусил губу. Надо было пойти за врачом, но я боялась оставить мужа одного. Постучала к соседям - никто не отозвался, должно быть, вышли погулять: ведь было воскресенье. Я вернулась растерянная, не зная, как быть.