Токийские легенды (Tokyo kitanshu) - Харуки Мураками

При каждом новом знакомстве Дзюмпэй задавал себе вопрос: а действительно ли эта женщина имеет для него смысл? Так рождалась дилемма. Сохраняя надежду, что каждая новая встреча станет «по-настоящему имеющей смысл» (разве кто-то надеется на иное?), Дзюмпэй вместе с тем опасался преждевременно истратить остававшийся лимит. Неудачная попытка связать жизнь с той первой и очень дорогой для него женщиной подкосила его уверенность в собственных возможностях — очень важной способности своевременно и уместно реализовать любовное чувство. В итоге он считал, что, хватаясь за никчемное множество, он все так же упускает нечто самое важное в жизни. И с каждым разом его душа погружается все глубже туда, где нет света и тепла.

Так постепенно дошло до того, что после знакомства с каждой новой женщиной он через некоторое время в глубине души успокаивался и замечал в ее характере либо поступках и действиях хоть что-то — любую мелочь, приходившуюся не по душе; она и вызывала в нем раздражение. У Дзюмпэя это вошло в привычку — поддерживать с многочисленными женщинами поверхностные отношения, держаться от них на расстоянии. Он некоторое время встречался с такой партнершей, присматривался к ее поведению, но, дойдя до определенного предела, отношения прекращал. При расставании хотя бы не было вражды и ругани. Даже скажем так: он с самого начала избегал отношений с теми, кто не давал надежды на мирное расторжение отношений. Незаметно Дзюмпэй обрел нечто вроде нюха на удобных для себя партнерш.

Он и сам не мог понять, откуда такая способность: из глубин его природы или сформировалась апостериори. Если апостериори, ее вполне можно назвать проклятием отца. Заканчивая институт, он крепко поругался с родителем, прекратив с ним все отношения, — и лишь отцовская теория о трех женщинах, ничем, правда, не подкрепленная, не оставляла его в покое. Порой — отчасти в шутку — даже приходила на ум мысль о гомосексуализме. Глядишь, так и удастся избавиться от этого дурацкого отсчета. Однако хорошо это или плохо, но Дзюмпэй испытывал физический интерес все равно только к женщинам.

Как позже выяснилось, женщина, с которой он тогда познакомился, оказалась старше его. Ей было тридцать шесть, ему — тридцать один. Один его знакомый открывал французский ресторанчик где-то по пути от Эбису к Дайкан-яма и пригласил его на церемонию. Дзюмпэй был в летнем пиджаке в тон шелковой темно-синей рубашке «Перри Эллис». Друг, с которым он договаривался о встрече на вечеринке, прийти не смог, и поэтому он не знал, куда себя девать. Сидя в одиночестве на стуле возле стойки бара, он потягивал бордо из бокала. И вот, когда он собрался было уходить и уже начал искать глазами хозяина, чтобы попрощаться, к нему, держа в руке неизвестный коктейль фиолетового цвета, подошла высокая женщина. Первым делом на Дзюмпэя произвела впечатление ее великолепная осанка.

— Говорят, вы писатель? Что, правда? — спросила она, положив руку на барную стойку.

— В общем, похоже, что так, — ответил он.

— То есть в общем писатель? Дзюмпэй кивнул.

— И сколько у вас книг?

— Пара сборников рассказов да перевод. Ни один толком не продался.

Она окинула его оценивающим взглядом. И улыбнулась, вполне довольная увиденным.

— В любом случае с настоящим писателем мне довелось встретиться впервые в жизни.

— Очень приятно.

— Взаимно, — ответила она.

— Хотя ничего интересного во встрече с писателем нет, — как бы оправдываясь, сказал Дзюмпэй, — поскольку никаким особым мастерством я не владею. Пианист может сыграть на фортепьяно, художник — скажем, сделать набросок, иллюзионист — показать фокус… А писатель не может ничего.

— Ну а, скажем, оценить нечто вроде художественной ауры? Разве этого нет?

— Художественной ауры? — переспросил Дзюмпэй.

— Сияние, которого вряд ли можно ожидать от простых людей.

— Каждое утро, когда бреюсь, разглядываю в зеркале собственную физиономию, но ничего подобного не замечал.

Женщина улыбнулась.

— А что у вас за рассказы, если не секрет?

— Меня часто об этом спрашивают, но объяснить, что у меня за рассказы, непросто. Они не подходят ни под какой жанр.

Женщина потирала пальцем край бокала с коктейлем.

— Выходит, одним словом… эдакая «чистая литература»?

— Пожалуй. Там чувствуются отзвуки «писем несчастья».

Она опять улыбнулась.

— Кстати, я могла где-то о вас слышать?

— Литературные альманахи читаете?

Она слегка, но довольно резко качнула головой.

— Тогда, думаю, вряд ли. Мое имя мало кому известно.

— Номинировали на премию Акутагавы?[11]

— Четыре раза за пять лет. — Но лауреатом не стали?

Дзюмпэй только тихо улыбнулся. А женщина без спросу уселась на соседний стул. И допила коктейль.

— Ну и ладно. Премия — это дело чужого вкуса, — сказала она.

— Было бы правдой в устах того, кто ее получил.

Она представилась. Кириэ.

— Как в богослужении, — сказал Дзюмпэй.

Она была на пару сантиметров выше Дзюмпэя. С короткой стрижкой, загорелая, с красивой головой. В юбке-клеш до колен и льняном бледно-зеленом жакете. Рукава подвернуты до локтей. Под ним — простая блузка из хлопка, а на воротнике — брошь с голубой бирюзой. Грудь не маленькая и не большая. Одета со вкусом: ничего лишнего, но видна индивидуальность. Губы пухлые, после каждой фразы они, растягиваясь, как-то поджимались. Из-за чего все, что ее окружало, выглядело на удивление свежо и бодро. У нее был широкий лоб, по которому разбегались три параллельные морщины, когда она задумывалась. А стоило отвлечься от размышлений, морщины мигом исчезали.

Дзюмпэй ощутил, как она завладела его сердцем. Нечто в ней возбуждало чувство. Хватанувшее адреналина сердце едва слышно постукивало, словно украдкой посылая сигналы. Дзюмпэю вдруг захотелось пить, и он заказал проходившему мимо официанту «Перрье». «Имеет ли она для меня смысл? — как обычно подумал он. — Одна ли из оставшихся двух? Сделать вторую попытку? Пропустить? Или замахнуться?»

— Давно хотели стать писателем? — спросила Кириэ.

— Да. Вообще-то я и не думал заниматься чем-то другим.

— Короче говоря, не было мечты?

— Как сказать. Я мечтал стать выдающимся писателем. — Дзюмпэй развел руки, очертив пространство сантиметров в тридцать. — Однако, сдается мне, до этого ой как далеко.

— У каждого есть отправная точка. Все еще впереди. Идеально сделать сразу не получается, — сказала она. — Вам сейчас сколько?

Так они узнали возраст друг друга. Ее совершенно не смутило, что она оказалась старше. Дзюмпэя тоже. Он, если уж на то пошло, молодым девушкам предпочитал зрелых женщин. К тому же в большинстве случаев расставаться с партнершами старше было проще.

— Чем вы занимаетесь? — поинтересовался Дзюмпэй.

Кириэ поджала губы, и лицо ее впервые посерьезнело.

— Ну а чем я, по-вашему, могу заниматься?

Дзюмпэй качнул бокал, и вино устремилось по кругу.

— Подскажете?

— Никаких подсказок. Или так тяжело? Однако наблюдать и делать выводы — это ведь ваша работа?

. — Нет, не моя. Истинная суть писателя — наблюдать, наблюдать и снова наблюдать, а выводы, насколько это возможно, оставлять на потом.

— Вот как? — сказала она. — Тогда наблюдайте, наблюдайте и снова наблюдайте — и попробуйте представить. Это, надеюсь, не противоречит вашей профессиональной теории?

Дзюмпэй поднял голову и снова пристально вгляделся в ее лицо — в надежде уловить некий тайный знак. А женщина заглянула прямо ему в глаза, и он ответил ей таким же прямым взглядом.

— У меня есть беспочвенное предположение… Нечто связанное с особой профессией? — сказал он через некоторое время. — Иными словами, работа, доступная не каждому и требующая специальных навыков?

— В самую точку! Верно, доступная не каждому. В этом вы правы. А не могли бы поконкретней?

— Связано с музыкой?

— No.

— Кутюрье?

— No.

— Теннисистка?

— No.

Дзюмпэй покачал головой.

— Вы загорелая, подтянутая, сильные руки. Занимаетесь спортом на природе. Однако не похоже, что это тяжелый труд на свежем воздухе.

Кириэ подтянула рукава жакета, опустила оголившиеся руки на стойку бара и, вывернув их, осмотрела запястья.

— Пока впечатляет.

— Но угадать не могу.

— Маленькая тайна необходима, — сказала Кириэ. — К тому же я не хочу лишать вас профессиональной радости наблюдать и представлять… Однако дам лишь одну подсказку. Я, как и вы…

— Как и я?

— Одним словом, я выбрала профессией то, что хотела делать давно — с самого детства. Как и вы. До сих пор путь был нелегким.

— Это хорошо, — сказал Дзюмпэй, — это… очень важно. Профессия изначально должна быть актом любви. И никак не браком по расчету.