Лотерея блатных - Фредерик Дар

– Бери твою вспышку, – говорю я ему. – Надо сделать семейный портрет.

Меня осенила гениальная идея. Эти крутые парни куда более уязвимы в психологическом плане, нежели в физическом. Горилла начинает беситься.

– Очень смешно! – шипит он.

До прихода фотографа мы его не трогаем. Рыжий Бертран привык ничему не удивляться. Амбал с рожей, вымазанной салом, для него обычный сюжет, не хуже остальных. Он настраивает свой аппарат и делает несколько снимков месье Сокрушителя.

– Быстренько напечатай, – говорю я. – Это пойдет в последний выпуск «Франс суар»... Снимки мне нужны через несколько минут.

– Будет сделано, господин комиссар. Я поигрываю пилочкой для ногтей.

– Ну что, красавчик Падовани, – обращаюсь я к корсиканцу, – мне кажется, весь блатной мир помрет со смеху, увидев твою физию в газете. Хорошо еще, что за убийство тебя отправят на гильотину, а не то тебе пришлось бы эмигрировать...

Он пожимает квадратными плечами и тоном, который хотел бы сделать презрительным, хотя в нем сквозит тревога, шипит:

– Как будто брехаловки станут печатать эту хреноту! Я разражаюсь хохотом.

– Ты что, действительно никогда не видел, чего они печатают на первой странице? «Принц Ранье Монакский дает наследнику слабительное». Или «Брижит Бардо стрижет ногти на ногах возле карусели»!

Я не развиваю тему дальше.

– Я покажу тебе газету. А пока ты можешь рассказать мне об отрезанной голове и взрывающемся письме... Это его тоже потрясает. Он хмурит брови, и вокруг летят крошки консервов.

– Чего?

У него невинный вид ребенка, слопавшего пять кило варенья.

Я закуриваю сигарету. Пино хочет воспользоваться моим огоньком и подставляет свой погасший бычок. Я подношу пламя к его усу.

– Умой этого урода, – прошу я Пинюша. – На него смотреть тошно.

– Я сам займусь этим, – отзывается Берю. Он приносит ведерко воды, выливает его на голову Турку, а затем смятой газетой стирает маску из сала.

– Падовани, – говорю я, когда он вернул себе – чуть не написал «человеческий» – свой обычный вид. – Падовани, нам известно, что именно ты положил человеческую голову в корзину требушатника... Тебя видела девушка по имени Маргарита Матье... Она дала свидетельские показания, и по ее описанию мы поняли, что таинственный расчленитель – это ты... Но у нас не было доказательств... Тогда мы поставили тебе ловушку, в которую ты и попал... Правда, не так, как я рассчитывал, увы! Твоя бомба разнесла Маргариту на куски, но этой посылкой ты выдал себя...

Он перебивает меня:

– Это все туфта! Туфта, слышите? Оставьте вашу брехню для фраеров, меня на это не купишь!.. Я требую адвоката! И немедленно!

– Вот тебе адвокат! – отвечает Берюрье, рассекая ему бровь. – Он назначенный, но все равно хороший.

Я выхожу в соседнюю комнату и звоню в службу, арестовавшую девку Турка.

– Доставьте шлюху в мой кабинет. Немедленно.

– Слушаюсь, господин комиссар.

Увидев свою мочалку, корсикашка поджимает губы. Этого он не ожидал. Девица чувствует себя неуютно и старается избегать взгляда своего громилы. Она думает о том, что произойдет, если однажды они встретятся нос к носу. На улице Сэз начнется большой шухер!

Я подхожу к девице.

– Вы признаете, что по просьбе этого человека отправили вчера из почтового отделения на улице Ла Боэси довольно тяжелый конверт синего цвета? – спрашиваю я ее торжественным тоном.

– Да, – шепчет она.

Я делаю знак двум полицейским, конвоирующим ее. После их ухода наступает гробовая тишина. Я смотрю на Падовани, он на меня. Несмотря на высокомерный вид, в его взгляде читается растерянность. Возвращается Бертран, неся в металлических щипцах два еще влажных снимка.

Он кладет их на мой стол и ждет дальнейших указаний. Я смотрю на фотографии и корчусь от безумного хохота.

– Падо, ты обязательно должен это увидеть! Я подвигаю снимки к нему. Он колеблется, потом, движимый любопытством, смотрит. Его лицо становится белым.

– Очень смешно, – снова шипит он.

Я возвращаю снимки парню из лаборатории.

– О'кей. Сделай мне их побольше. Это для подарков! Бертран исчезает. Я снимаю трубку телефона и набираю номер Ларута.

– Алло! – щебечет телефонистка газеты.

– "Франс суар"? – спрашиваю. – Соедините меня с Ларутом. Это комиссар Сан-Антонио.

Через довольно короткий промежуток времени раздается голос труженика пера. Должно быть, он опять массирует округлости какой-нибудь девки, потому что в трубке слышится кудахтанье.

– Ну что, пополняется ваша коллекция пуговиц от подвязок? – спрашиваю. Он хохочет:

– А, черт, Сан-Антонио... Когда вы позвонили, я держал редкий экземпляр. А как ваше расследование? Продвигается?

– Потихоньку. Заезжайте. У меня для вас есть новости, а главное – фотография, заслуживающая места на первой странице...

– Еду.

Довольный, я кладу трубку на место.

– Ну вот, – говорю я крутому малому, – ситуация выглядит следующим образом. Или ты заговоришь, и я не передам журналисту твой портрет, или будешь молчать, и тогда – хана твоему авторитету... Выбирай...

Он пожимает плечами.

– Ладно, я все скажу... Я вздыхаю с облегчением.

– Слушаю.

– Снимите с меня этот ремень, – ворчит он. – Я из-за него задыхаюсь...

– Дурить не будешь?

– С этими браслетами на руках особо не подуришь. Ну чЕ, обделались?

В жизни надо уметь идти на риск.

– "Обделались"! Что у тебя за выражения, Турок...

Я киваю Берю:

– Отвяжи его.

– Ладно, – соглашается Толстяк. – Но предупреждаю сразу: если он хоть пальцем шевельнет, я расшибу ему морду молотком!

Бандит улыбается. Берю проходит за кресло и расстегивает пряжку ремня.

– Уф, – вздыхает Падовани. – Как хорошо... Он немного распрямляется, делает несколько коротких движений, чтобы размяться, потом улыбается мне.

– Никогда не видел такого безмозглого мусора! – уверяет он.

Тут он отпихивает Пино и бросается к открытому окну. Берюрье выкрикивает ругательство, но вмешаться мы не успеваем. Турок совершает великолепный прыжок головой вперед.

В окне остается только прямоугольник чистого голубого неба.

Я мысленно считаю: «Один... два... три... че...» Удар. Да еще какой. На асфальт двора плюхаются сто кило мяса, упавшие с четвертого этажа.

Глава 9

Мы ждем по меньшей мере минуту, прежде чем броситься к окну.

Внизу, возле радиофицированной машины, лежит разбитое тело Rурка. Подбегают шоферы конторы. Один из них поднимает голову посмотреть, с какой высоты этот малый спикировал.

– Это вы его выкинули? – спрашивает он.

– Морально – да, – ворчу я.

Берюрье медленно опускает рукава рубашки.

– Вот сволота! – кипит он. – Оставить нас в самый разгар беседы. Ни стыда, ни совести...

– Да, – соглашается Пинюш, почесывая ногтем кожу возле глаза. – Мне кажется, мы за него неправильно взялись...

– Надо было сделать ему укол пендальдала, – подсказывает Толстяк.

– Чего? – удивляюсь я.

– Ну, этого препарата, что развязывает языки...

– Серость! Это называется пентотал!

– Ты все время придираешься к словам, Сан-А. Ты прям какой-то пурист!

А пурист сейчас выглядит бледно. Всей троицей мы гуськом спускаемся посмотреть на труп.

Смерть не сделала Падовани красивее. Он сейчас больше похож на отбивную, чем на ярмарочного силача. Его башка буквально раскололась на части, а руки-ноги все переломаны. Его можно соскребать ложечкой.

Пинюш, добросовестный как всегда, опускается на колени и начинает обыскивать мертвеца. Он достает из карманов бумажник, золотую авторучку, турецкие сигареты (слабость этого амбала), золотые часы и шелковый платок. Важная деталь: к углу платка привязан огромный перстень-печатка, украшенный здоровым бриллиантом размером с фасолину.

Я пытаюсь надеть печатку на руку мертвеца, но кольцо слишком узко для толстых пальцев громилы. По-моему, он взял его на гоп-стопе и выжидал время, чтобы сплавить...

Забрав бумажник, я возвращаюсь к себе в кабинет.

Устроившись поудобнее, со стаканом виски под рукой, я начинаю изучать содержимое лопатника из крокодиловой кожи. В нем тысяча долларов сотенными купюрами, водительские права на имя Падовани, пятьсот сорок французских франков, фотография малышки Мари-Жанны, изображенной в купальнике на пляже, и лотерейный билет – тираж должен состояться на днях.

В общем, ничего такого, что могло бы навести на след.

Я продвинулся к разгадке в том смысле, что нашел виновного, но по-прежнему ничего не знаю о его первой жертве, равно как и о мотиве убийства.

В дверь стучит Ларут.

– Привет, комиссар, – говорит он. – Что новенького? Я начинаю беситься.

– Сейчас не время, старина, извините... Но от журналистов отделаться еще сложнее, чем от хронической экземы.

– Вы меня позвали из-за какой-то интересной фотографии...

– За этим идите во двор.

– Что происходит?