История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7 - Джованни Казанова

— Молчи, Я не хочу в это вмешиваться. Это ловушка. Приличная женщина скорее умрет от голода, чем станет так плакать на публике.

— Ах! Если бы вы знали, насколько она становится красивее, когда плачет! Я бедный парень, но дьявол меня подери, если я не дам ей двух луи, если она захочет их соответственно заработать.

— Пойди предложи их ей.

Минуту спустя, месье и мадам входят и закрываются в своей комнате, и я слышу рыдания дамы и голос мужчины, который говорит ей раздраженным тоном на жаргоне, которого я не понимаю. Это валлонский диалект, на котором говорят в окрестностях Льежа. Я отправляю Ледюка спать, велев сказать хозяину, что я решительно требую завтра другую комнату, так как в этой легко вскрыть замок, и эта несчастная пара еще более легко может превратиться в воров. Рыдания и отповеди мужа прекращаются лишь в полночь.

На следующий день я бреюсь, когда Ледюк говорит мне, что шевалье Стюард хочет со мной говорить.

— Скажи ему, что я не знаю никакого Стюарда.

В следующий момент он возвращается, чтобы сказать, что, получив такой афронт, тот возвел глаза к потолку и затопал ногами. Он вернулся в свою комнату, выйдя оттуда минуту спустя со шпагой на боку, и спустился вниз.

— Я пойду посмотреть, — добавил он, — насыпан ли порох на полках ваших пистолетов.

Слуга заставил меня рассмеяться; но в отчаянии люди часто делают и не такое. Я снова приказал ему потребовать от хозяина другой комнаты, и тот пришел мне сказать, что может мне ее дать только завтра.

— Тогда я сейчас же съезжаю от вас, чтобы поселиться в другом месте, потому что не могу выдержать эти рыдания. Вы слышите? Это что, забавно? Эта женщина себя убьет, и вы будете тому причиной.

— Я? Я только попросил мои деньги у ее мужа.

— Погодите, послушайте это, я уверен, что на своем тарабарском наречии он говорит, что вы монстр.

— Пусть он говорит, что хочет, лишь бы платил.

— Вы обрекаете их на смерть от голода. Сколько он вам должен?

— Пятьдесят франков, потому что я одолжил ему шесть.

— И вам не стыдно поднимать такой шум из-за этого пустяка? Вот. Пойдите сказать им, что все оплачено, и что они могут пойти вниз есть, но не говорите, что это я вам заплатил.

Он быстро уходит с деньгами, и я слышу, как он говорит, что за них заплачено, но что они не узнают, кто, и что они могут спускаться обедать и ужинать; разумеется, в будущем они будут платить день за днем. Сказав это, он снова возвращается в мою комнату, но я вышвыриваю его вон, называя негодным скотом, потому что он дал им понять правду.

Ледюк оборачивается с глупым видом.

— Чего тебе, тупица?

— Но это же прекрасно. Я обучаюсь. Я хотел бы быть автором. Вы проделали все отлично.

— Ты дурак. Я иду прогуляться пешком; но будь на чеку и не выходи из этой комнаты.

— Хорошо.

Но едва выйдя, я сталкиваюсь с шевалье, который рассыпается в благодарностях. Я отвечаю, что не знаю, за что он меня благодарит, и он отстает от меня. Гуляя по берегам Роны, я развлекаюсь, любуясь старым мостом и рекой, которую географы именуют самой быстрой рекой Европы, и в час обеда возвращаюсь в гостиницу, где хозяин сообщает, что я должен платить шесть франков, не считая вина, за которое делает мне щедрую скидку. Я только там пил такое белое вино из Эрмитажа, четырехлетней выдержки, превосходного качества. Я прошу его найти мне хорошего чичероне на завтра, желая осмотреть Воклюз и фонтан. Я одеваюсь, чтобы пойти на бенефис малышки Астроди. Я встречаю ее в дверях театра, даю ей шесть билетов и иду садиться рядом с ложей вице-легата князя Сальвиати, который прибывает с многочисленной свитой разодетых мужчин и дам. Отец Астроди идет позади меня, говоря мне на ухо, что его дочь просит меня говорить, что она та самая известная дива, что я знал в Париже. Я отвечаю ему, также на ухо, что я не страдаю отсутствием памяти. Легкость, с которой мошенник вовлекает человека чести участвовать в жульничестве, невероятна, но он полагает, что оказывает мне честь.

В конце первого акта двадцать слуг в ливреях Монсеньора раздают мороженое первым рядам лож. Я считаю нужным отказаться. Молодой человек, красивый как Амур, с достоинством подходит ко мне и спрашивает, почему я отказался от мороженого.

— Потому что, не имея чести ни с кем здесь быть знакомым, я не хочу, чтобы кто-нибудь мог сказать, что оказал любезность мне, незнакомцу.

— Вы поселились, месье, в «Сен-Гомере»?

— Да, месье. Я остановился здесь лишь для того, чтобы осмотреть Воклюз, и я испытаю это удовольствие завтра, если найду чичероне.

— Я сам приду вам послужить, если вы согласитесь оказать мне эту честь. Я Дольчи, сын капитана гвардии вице-легата.

— Весьма чувствителен к чести, которую вы мне оказываете, я отложу свой уход до вашего прибытия.

— Вы увидите меня в семь часов.

Я остаюсь, пораженный благородной непринужденностью этого Адониса, которого можно принять за девушку. Я смеюсь над так называемой Астроди, которая столь же плоха как актриса, сколь и дурна собой, и которая во все время пьесы не отрывала своих вытаращенных глаз от моего хмурого лица. Когда она пела, она смотрела на меня с улыбкой, делая мне выразительные жесты, долженствующие показать ее благородство, которое, в свою очередь, должно было выразить сожаление о моем дурном вкусе. Актриса, которая, наоборот, не вызвала у меня отвращения ни своим голосом, ни своими глазами, была высокая и молодая горбунья, но горбунья, подобной которой я никогда не видел; потому что, хотя ее горбы, спереди и сзади, были огромные, рост ее был достаточно большой, так что, если бы не рахит, который сделал ее горбатой, ее рост, очевидно, был бы футов шести. Кроме того, я предполагал, что она должна быть умна, как все горбатые.

Эта девица в конце пьесы оказалась у дверей театра вместе с моей фавориткой Астроди. Она была там, чтобы благодарить, а также чтобы распределять билеты на свой собственный бенефис, который должен был состояться через три дня.

Получив комплимент от Астроди, я выслушал горбунью, которая сказала мне, растянув в улыбке рот от уха до уха и показывая по меньшей мере двадцать четыре великолепных зуба, что она надеется, что я окажу честь также и ее бенефису.

— Если только, — ответил я ей, — я не уеду послезавтра.

Астроди принялась смеяться и сказала мне, в присутствии дам, которые стояли там в ожидании своих экипажей, что я останусь, что она меня не отпустит.

— Дай ему шесть билетов, сказала она подруге.

Та их дала, и, постеснявшись отказаться, я дал ей два луи.

— Послезавтра, — сказала мне Астроди, — мы придем к вам ужинать, при условии, что вы будете один, потому что мы хотим напиться.