Штабс-ротмистр - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

Он примчался к губернаторской канцелярии уже на следующий день. Долго объяснял казакам на входе, что имеет дело к штабс-ротмистру Тышкевичу. Наконец, прорвался внутрь. Поскольку Львова отсутствовала, объяснял на пальцах, мешая английские и русские слова. Говорил отрывисто, предельно просто.

— Маккенна О’Коннор. Торговец оружием.

— Знаю. На него был зарегистрирован П. И. П. Уже допрошен. Никакого отношения к работе института не имел.

— Я разузнал. К нему приезжал родственник. Из Шотландии.

— Кто?

— Титулярный советник Вильям О’Коннор из Абердина. Он был здесь около пяти месяцев. Как раз, когда в газетах сообщалось об открытиях. Исчез. Также исчез профессор Линк. Когда вы приплыли в Нью-Йорк.

Джон Линк! О нём предупреждал офицер из охранки. Впрочем, не шевельнув и пальцем, чтоб его найти.

— Весь институт был: О’Коннор, Линк и третий. Его видели мельком. Немолодой. Больной.

Похоже, Майкл в мятых штанах, лучше подходящих ему, нежели полицейская форма, за неполные сутки узнал больше, чем все русские за четыре дня в Ново-Йорке.

— Что дальше?

Дальше был языковой барьер. Делать нечего, Виктор Сергеевич бросился на поиски Львовой. И оказался вынужден прождать целый час: находясь в губернаторской резиденции, она по-прежнему несла вахты связи и отдыхала положенные после дежурства часы.

— Знаете старую шутку, штабс-ротмистр? — проворковала она сонным голосом, на ходу потягивая кофий из маленького костяного стаканчика. — Подходит к курятнику лисица и начинает кудахтать, словно курица, желающая случки. На плетень взлетает петух в ожидании любовных утех. Лиса — цап его и унесла лисятам. Те едят, а она приговаривает: как полезно знать иностранные языки.

— Вам известны…

— Шесть в совершенстве. И несколько с пятого на десятое. Не может же связистка отказать в приёме депеши из-за незнания языка. Показывайте, что откопал наш туземный самородок.

При виде Львовой сыщик расслабился и начал трещать, в подробностях рассказывая о своих открытиях.

Пересказав Тышкевичу основное, княжна вдруг заметила:

— Американцы лгут об изобретениях. Если Сэвидж прав, шотландец и этот Линк только выкачивали откуда-то сведения. Ни сил, ни больших денег у них не имелось. Создать аппараты по беспроволочной телеграфии или телефонии… Не слишком разбираюсь, но, думаю, нужны какие-то специалисты, оборудование, материалы… Наш сыщик уверяет, что троица вела уединённый образ существования. Каких-то контрактов на передачу изобретений он не обнаружил. Только патенты-лицензии.

— Спасибо, сударыня. Стало быть, это чистой воды реклама. Поиск финансистов, готовых к ассигнованиям в немагические технологии, коль Маккенна О’Коннор не взялся оплачивать опыты и производство. А как только обнаружили, что привлекли внимание не только акционеров, но и Торжка, сбежали, не дожидаясь неудобных вопросов. Только — куда?

Львова чуть наклонила голову набок.

— Майкл уверен, что Маккенна выложил ему далеко не всё. Предлагает допросить жёсткими методами.

— Как штурмовиков на яхте? Но этот делец — не преступник. Хоть и покрывает, наверно, опасных для империи людей. Анастасия! — он впервые назвал княжну по имени. — Там же на яхте я попробовал своё плетение. Деликатное. Оно дало почувствовать, говорит ли человек правду. Почти незаметное.

— У меня нет активных плетений. Зато по чувствительности готова с вами состязаться. Берите Искрова и едем, — она вдруг одёрнула себя, посмотрев на часы. — Простите. Не сразу вспомнила, что ординары живут по распорядку. Уже вечер, а мы — не полицейские следователи, чтобы вламываться в дом и потрошить мозги.

— Да. Завтра с утра. В конторе этого Маккенны, — согласился Тышкевич.

Сэвидж удалился с гордо поднятой головой. Он теперь был уверен, что шестьдесят рублей — не последние деньги с этого контракта. Жизнь налаживается. Пусть благодаря грёбаным русским, но налаживается.

Его мысли были очевидны для обоих Одарённых.

— Прибил бы, — вздохнул граф. — Но не сейчас. Пусть приносит пользу.

х х х

Дирижабли до сих пор оставались самым скоростным видом транспорта, хоть против ветра, бывало, плелись медленнее поездов. Зато непрерывно, без долгих стоянок на заправку водой и углём.

Воздухоплавание возникло в России за счёт несложного плетения, позволявшего делать наполнявший оболочку воздух невесомым. Потом открыли другое, позволяющее выделять природный лёгкий газ, бесцветный и негорючий. Если его вдохнуть, человек с минуту говорил комическим голосом.

С распространением аэростатного газа гелия дирижабли принялись строить везде и много. Особенно, когда появились бензиновые моторы. К сожалению, билет на дирижабль стоил дорого: огромная надувная махина брала в гондолу столько же пассажиров, сколько единственный вагон поезда, поэтому окупалась медленно.

Монах Фёдор, щедро снабжённый чеками Тверской митрополии, мог позволить себе полёт до Абердина с пересадкой в Лондоне. И когда в Ново-Йорке наступила ночь после рапорта частного сыщика о хозяевах зловредного института, агент церкви спустился с причальной мачты в Шотландии.

Возница доставил его в университет, где хитрец предстал перед деканом физфака в образе инспектора Императорской инспекции университетов, институтов, реальных училищ и школ в чине надворного советника. Более того, шотландец был готов поклясться, что вчера видел циркуляр о ревизии вверенного ему факультета от Коллегии образования и общественного призрения.

Столичный гость сразу начал с претензий. Над зданием факультета не трепыхался имперский чёрно-жёлтый стяг, отчего декан схватился за голову — знали же, что приедет, почему не вывесили заранее, можно ведь снять потом… Хуже того, таблички на дверях были на английском, студиозусы и профессура общались только на английском и изумлённо таращились на чиновника из Торжка, обращавшегося к ним на государственном имперском языке.

Узурпировав место декана в его кабинете, русский велел привести и выстроить перед его очами всех наличествующих профессоров, доцентов и приват-доцентов. Хмуро осмотрел нестройную шеренгу провинциальных светочей науки. Задал несколько вопросов, создав впечатление, что не знает, к чему прицепиться. Потом спросил профессор О’Нила.

— Так преставились они, господин надворный советник.

— Можно проще: ваше сиятельство.

— Да, ваше сиятельство, — покорно согласился декан.

— О нём в Коллегии был разговор… Его книги, записи, дневники?

— Сын его унаследовал. Джил О’Нил. Трудился у нас приват-доцентом. Звёзд с неба не хватал. Взял двух ассистентов, воспроизвёл опыты отца… Без всякого успеха, ваше сиятельство. Особыми талантами не наделён.

— Трудился? Или трудится?

Декан выпроводил всех из кабинета, подошёл ближе и зашептал:

— Уехал. Сколько-то месяцев назад. С товарищем своим, говорят. Перед этим сидел в лаборатории днями безвылазно. Даже лаборанта не пустил.

— О нём я тоже слышал, — соврал монах. — Уехал в Ново-Йорк?

— Не могу знать. Скрытный он был.

Понимая, что здесь больше ничего не добьётся, Фёдор нашёл одного из пары помощников приват-доцента и выслушал пространную лекцию о физике пространства-времени. Куда более подробную, чем в Москве. Если бы декан услышал, пришёл бы в изумление. Ассистент был счастлив, как и все непризнанные, обрести свободные уши и загрузить их массой соображений об интересующем его, учёного, предмете. Но вряд ли занятном для других. «Сиятельство» слушало его откровения на английском, сдобренном шотландским диалектом, и задавало вопросы на том же языке!

Одним из особенных плетений Православной Церкви было наделявшее владением иностранными языками. Батюшка не вправе обидеть грешника, отказавшись принять исповедь и отпустить грехи…

— Думаю, он укрывал кого-то. Когда мистер О’Нил уехал, и мы вскрыли лабораторию, там обнаружился соломенный тюфяк. Кто-то спал на нём. Не сам же приват-доцент, у него вполне благопристойная квартира в пятистах шагах от университета.

— Он жил один или с кем-то?

Увы, надежда узнать что-то у жены или иной родни тут же растаяла.

— Один. Нелюдимый и… какой-то неприспособленный. Маленького росту, робкий. Женщины таких не любят.

Сам ассистент, худосочный и с толстыми стёклами очков, закрывавших добрую часть физиономии, тоже не смотрелся мастером-покорителем женских сердец.

В квартире, открытой всего лишь с помощью длинного гвоздя, Фёдор не обнаружил ничего примечательного или способного навести на след. Забрал только толстую тетрадь, плотно исписанную формулами от корки до корки, причём последняя дата примерно соответствовала времени исчезновения, да фотопортрет приват-доцента, через чело которого тянулось невидимое, но очевидное слово «неудачник» — на русском, английском или любом другом языке.

Но пока не прослеживалось никакой связи между О’Нилом и богопротивным заведением в Ново-Йорке. Конечно, можно лететь через океан, предъявлять фото шотландца, страдая сомнением, не идёт ли по ложному следу.

Монах присел на истёртую кушетку, наверняка неновую ещё при жизни отца-профессора, и задумался.

Ещё один