Загробная жизнь дона Антонио - Евгения Соловьева

Запершись в своей каюте, Марина содрала сапоги и швырнула их в угол вместе с пиратом Морганом. На сей раз он не сопротивлялся – Генри Морган сделал свое дело, Генри Морган может отдохнуть. Чудовище, которое всегда право и всегда делает то, что нужно, без оглядки на всякую чепуху вроде сострадания, милосердия, чести и совести. Марина ненавидела кровожадного ублюдка в своей голове, а вместе с ним – чертову судьбу, постоянно заставляющую ее выбирать и постоянно – совсем не то, что хочется.

Она давным-давно поняла, что выбирать приходится всегда: или ты, или тебя. И что она никогда не сможет быть настоящей женщиной, потому что женщина подчиняется всегда и всем, женщина слаба и не имеет права ни на что, кроме покорности и молитвы. Отец был прав – она не создана покоряться ни судьбе, ни мужчине. Но она не создана и быть бешеным чудовищем! Она – леди, ей всего девятнадцать лет… Или уже девятнадцать? Дома, в Уэльсе, она бы считалась старой девой. Если бы вообще осталась жива.

Марина вытянулась на смятой постели, еще пахнущей немного сандалом, чуть-чуть по́том и очень отчетливо – мужчиной. Обняла подушку, все еще примятую. Вдохнула терпкий чужой запах. И – закрыла глаза, вспоминая. Горячие объятия, жадные губы. Обещание в огненных очах. Низкий, бархатный голос: «Да, я буду любить тебя».

Ее счастливая случайность, ее феникс, соврал? Нет. Тоньо в эту ночь по-настоящему любил ее и готов был отдать душу. В этом Марина не могла ошибиться. Или обманула Кассандра? Но ведьма никого и никогда не обманывала, все ее предсказания сбывались. Всегда. Так почему? «Что я сделала не так и почему чудовище вернулось?»

Она потрясла головой и снова уткнулась в подушку.

Завтра, она подумает об этом завтра. А пока… Пока можно немного помечтать о несбыточном. Например, как все могло бы повернуться, если бы…

Глава 7, где капеллан пытается изгнать беса, но не того и не оттуда

Наутро после явления сэра Валентина в замок Торвайн Марина меньше всего думала о кухонных пересудах. Впрочем, она вообще была не особенно способна думать. Ее нежные тринадцать лет и вчерашние волнения сделали свое черное дело, и юную леди одолела лихорадка.

Такая досада с ней приключилась всего второй раз в жизни и впервые за шесть лет, прошедших с того дня, как брата забрало море. Именно брат ей и снился – протягивал руки из бурлящих волн и звал к себе, а Марина никак не могла решиться и нырнуть к нему, хоть и знала, что должна. Почему и зачем – во сне не думалось.

– Проснитесь, леди! – наконец разбудил ее растерянный и взволнованный голосок камеристки, четырнадцатилетней Элюнед.

С трудом разлепив глаза, Марина села на постели и схватилась за спинку кровати. Голова кружилась и болела, будто Марину только что сбросила норовистая лошадь, да прямо головой на твердую землю.

– Будете завтракать? – сочувственно спросила Элюнед, подсовывая Марине под спину подушку. – Ее светлость велели сказать, что ждут вас у себя сразу, как будете готовы.

Под носом у Марины оказалась кружка парного козьего молока и толстый ломоть хлеба с медом: видимо, матушка решила побаловать ее напоследок. Хорошо, что сама не пришла будить дочь, не надо ей видеть, как Марине дурно.

– Буду, – почти ровно ответила она, раскрыла глаза и улыбнулась Элюнед: девчонка еле сдерживала слезы, то ли жалея хозяйку, то ли себя, ведь ей теперь не стать камеристкой самой герцогини. – Что слышно в замке?

За завтраком и утренним туалетом камеристка поведала Марине все важные новости, начиная от качества сапог прибывших с сэром Валентином рыцарей и заканчивая выведанной лично у кухарки самой-самой свежей сплетней: сэры Гвинн и Уриен, а с ними граф Арвель вчера весь вечер беседовали с сэром Валентином и сами вызвались сопровождать юную леди в монастырь. А сейчас сидят в гостиной у ее светлости леди Элейн и ждут. Рассказ прерывался то горестным шмыганьем, то вздохами. В этих вздохах так явственно слышался укор в адрес дивного народа, бросившего свою дочь на произвол какого-то пришлого англичанина, что Марина рассмеялась бы, не будь ей так тоскливо.

Чушь это все, насчет дочери дивного народа. Она – дочь своего отца и похожа не на каких-то там фейри из холмов, а на свою родную бабку, англичанку. Отец не раз показывал ей портрет в медальоне, и сам этот медальон теперь хранился у Марины в шкатулке. В той самой шкатулке, которую матушка тоже не разрешила брать с собой в монастырь. Портрет братика в той шкатулке тоже был. Всего лишь пером на пергаменте, его рисовал один из друзей отца, приезжавших к ним в Уэльс. У отца было много друзей, и все они были веселыми, галантными джентльменами, целовали ручки его дочери, а один из них, сэр Кей, даже обещал посвататься к Марине, когда ей исполнится четырнадцать.

Не посватается. Хоть сэр Кей и не умер на плахе, но покинул Острова и уплыл во Францию.

Марина вздохнула, представив на миг, как веселый сэр, усы которого так забавно кололи ей запястье, вот прямо сейчас прискачет в замок Торвайн и потребует отдать ему сговоренную невесту… А потом сэр Валентин скомандует своим стрелкам «бей!» – и веселый сэр Кей упадет с коня в летнюю пыль.

Не быть ей невестой, а потом и покорной счастливой женой. Прав был отец, ее ждет другая доля, вот только совсем не герцогская.

– Где Нед? – прервала она новые сетования Элюнед, едва та зашнуровала ей платье.

– Поутру был в конюшне, а сейчас за дверью, миледи, – не скрывая обиды, ответила та.

Марина поморщилась: слишком уж откровенно Элюнед ее хоронила, даже не дала себе труда сделать вид, что верит в ее возвращение. А ведь только вчера вертелась вокруг, на лету ловила каждый взмах ресниц, любое желание, не позволяя себе ни единого не подобающего идеальной камеристке взгляда, какой уж там обиды на госпожу. Еще одно подтверждение того, что женщин она понимает куда хуже, чем мужчин. Наверное, потому, что ее воспитанием занимался по большей части отец, и фехтованию уделялось куда больше времени, чем вышиванию и искусству сплетен. Следует, наверное, об этом пожалеть – в монастыре фехтование ей ничем не поможет, а сплетни и женские интриги будут единственным оружием. Но жалеть не получалось. Этому отец ее тоже не научил. Видимо, к счастью.

– Нед! – позвала она, взмахом руки позволяя камеристке удалиться.

Рыжий одноглазый пират тут же воздвигся на пороге, пропустив камеристку под мышкой: ему и сам Длинный Педран, лучший герцогский кузнец, был едва выше плеча. Отец иногда шутил, что ему пришлось забрать Неда с эшафота из жалости к палачу: бедняга никак не мог повесить человека, который выше виселицы. Нед на эти шуточки скалил зубы и делал зверское лицо, а маленькая Марина топала ножками и кричала, что никто не смеет повесить ее Неда! А потом лезла ему на руки и требовала поиграть в морского дракона – что значило влезть в рыбный пруд позади замка, сесть Неду на плечи и кататься, распугивая карасей, уток и кухонных девок.