Молчаливый полковник Брэмбл - Андре Моруа

— Помню, помню, — ответил падре, — это слова самого Учителя. Но он не знал епископов.

Затем он вернулся к занимавшему его вопросу.

— Скажите мне, О’Грэйди, ведь вы ирландец: почему престиж католического полкового священника выше нашего?

— Падре, — сказал доктор, — послушайте-ка вот какую притчу, настала ваша очередь слушать. Один джентльмен убил человека. Правосудие ни в чем не подозревало его, но, снедаемый угрызениями совести, он печально блуждал по земле… Однажды он проходил мимо англиканской церкви и вдруг подумал, что тяжкое бремя тайны станет менее гнетущим, если он откроется кому-нибудь. Поэтому он вошел в храм и попросил викария выслушать его исповедь. Викарий оказался прекрасно воспитанным молодым человеком, бывшим питомцем Итона и Оксфорда. Обрадованный неожиданной просьбой, он с готовностью ответил: «Ну конечно же, откройте мне ваше сердце! Можете сказать мне все как отцу родному». Пришелец начал: «Я убил человека». Викария всего передернуло. «И в этом вы признаетесь именно мне?! Презренный убийца! Быть может, я, как гражданин, обязан отвести вас в ближайший полицейский участок… Но во всяком случае, будучи джентльменом, я не должен оставлять вас ни на минуту больше под своей крышей!..» И незнакомец ушел. Через несколько километров он увидел у обочины дороги, по которой шагал, католическую церковь. Последняя искорка надежды побудила его войти внутрь и встать на колени, позади нескольких пожилых женщин, ожидавших около исповедальни. Когда настал его черед, он смутно различил в полумраке силуэт молящегося священника, прижавшего ладони к лицу. «Святой отец, — сказал он, — я не католик, но все же послушайте мою исповедь». — «Слушаю вас, сын мой». — «Святой отец, я убил». Он уже приготовился к бурной вспышке гнева в ответ на свое ужасающее заявление. Но в торжественной тишине церкви священник спокойно спросил: «Сколько раз, сын мой?»

— Доктор, — сказал падре, — как вы знаете, я шотландец, и поэтому истории, которые мне рассказывают, доходят до меня лишь на восьмой день.

— А эта история дойдет до вас через гораздо больший срок, — сказал доктор.

X

Всё — судьба! Если бы кремний был газом, то я был бы генерал-майором.

С.-У. Таркингтон, офицер-ветеран пятидесяти трех лет от роду, почетный лейтенант и квартирмейстер, словно мальчишка был одержим пламенным желанием заработать до ухода в отставку еще одну орденскую ленточку. Естественный ход вещей и восемнадцать лет безупречного поведения принесли ему медаль за кампании в Трансваале и фиолетовую ленточку старослужащего. Но при известном везении лейтенант, пусть даже только почетный, может заполучить еще и Military Cross[51], если, конечно, он почаще будет попадать под огонь вражеской артиллерии и при этом все-таки уцелеет.

Вот почему Таркингтона то и дело видели в самых опасных местах, хотя там ему явно было делать нечего. Вот почему в день взятия Лооса, презрев свой застарелый ревматизм, он как угорелый шнырял по раскисшему от дождей полю боя и вытащил оттуда на собственной спине восемнадцать раненых. Но, к сожалению, ему не повстречался ни один генерал и никто ничего про это не узнал, кроме самих раненых, а они ведь ни на что и никак не влияют.

Вдобавок полк перебросили на север и расположили близ Ипра[52]. Для обороны этой местности, несомненно, существовали веские причины как чисто сентиментального, так и военного порядка. Однако для зимних квартир она никак не годилась. Таркингтон не страшился опасности: рвущиеся снаряды — явление каждодневное, и оно в порядке вещей. Но ревматизм боится воды, а дождь, безостановочно падающий на жирную глинистую почву, делает из нее какое-то вязкое, полупромерзшее месиво, которое ни один доктор не порекомендует для смазки старых суставов.

Таркингтон, чьи натруженные, отечные ноги превращали малейшее продвижение вперед в настоящую китайскую пытку, вынужден был признать, что пора проситься в тыл.

— Уж такое мое счастье, — сказал он старшему сержанту, своему наперснику. — Хоть у меня и нет никакого ранения, а боль нестерпима.

И вот, прихрамывая и ругаясь последними словами, он отправился к самому полковнику и описал ему состояние своих ног.

В это утро полковник был не в духе: из штаба дивизии пришла бумага о том, что в его полку число обмороженных ног составляет 3,5 процента, тогда как средний показатель по всему корпусу не превышает 2,7. Полковнику предписывалось принять меры для снижения столь высокого процента в будущем.

Необходимые меры были приняты: полковник вызвал доктора и протянул ему сей документ.

— А теперь слушайте внимательно, О’Грэйди: в ближайшие трое суток можете обнаруживать бронхиты, раздражения дыхательных путей и гастроэнтериты, но чтобы мне никаких обмороженных ног.

Легко вообразить, как полковник принял Таркингтона, пришедшего именно для того, чтобы продемонстрировать свои парализованные ноги.

— Ну это, знаете ли, предел всему! Чтобы я эвакуировал в тыл офицера из-за обмороженных ног! Прочитайте-ка вот это, Таркингтон! Прочитайте! Неужели вы думаете, что ради вашего удовольствия я превращу три целых пять десятых в три целых шесть десятых? Напомню вам, друг мой, общий приказ номер триста двадцать четыре: «Так называемая окопная нога является следствием контрактуры поверхностных артериол, из-за чего кожа, лишенная питания, мертвеет и разлагается». Следовательно, вам нужно всего лишь следить за своими артериолами. Таркингтон, поверьте мне, старина, я крайне сожалею, но это — единственное, чего я не смогу сделать для вас.

— Уж такое мое счастье, — сказал пожилой офицер старшему сержанту, своему наперснику. — Общий срок моей службы — тридцать семь лет. Я никогда не болел, и вот нате вам: когда впервые за всю мою жизнь я прошу отправки в тыл, выясняется, что именно в этот день полковник получил нахлобучку от штаба по поводу обмороженных ног.

Его нижние конечности стали красными, потом синими и уже было начали отливать чернотой, когда полковник вдруг отправился в отпуск. Заменять его назначили майора Паркера, который, будучи вторым сыном лорда, позволил себе пренебречь мнением штаба бригады. Видя плачевное состояние Таркингтона, он направил последнего в медицинскую часть. Там было решено эвакуировать его в Англию, поскольку, по всему судя, люди типа Таркингтона неспособны акклиматизироваться в болотах Фландрии.

Его отвезли в Б… и погрузили на госпитальное судно «Саксония», где уже находились раненые, врачи и медсестры. Накануне портовые власти, к вящему своему неудовольствию, обнаружили, что в фарватере циркулируют плавучие переворачивающиеся мины.

В кругах командования обсуждался вопрос о происхождении этих мин — дружеские они или вражеские. Но одно обстоятельство не вызывало сомнений: любой корабль, столкнувшись с одной из них, неминуемо должен расколоться на два куска, причем каждый из этих кусков весьма недолго продержится на поверхности. Капитана «Саксонии» заверили, что северный фарватер свободен от мин: он пошел по нему и взлетел на воздух.

Итак, Таркингтону предстояло погрузиться в пучину. Исправный служака, он инстинктивно привел себя в порядок и стал тонуть одетым по форме и даже с противогазом на шее, следуя рекомендации никогда не расставаться с ним. Какое-то спасательное судно выловило его в безжизненном состоянии, и вскоре он был доставлен в госпиталь на английском берегу.

Здесь к нему вернулось сознание, но из-за длительного нахождения в воде чувствовал он себя прескверно.

— Все они неисправимы, — заявил полковник, вернувшись из отпуска. — Тоже мне весельчак выискался! Жалуется, что, мол, ноги у него все время в воде, а стоило мне уехать, и он тут же, пользуясь моим отсутствием, спешит принять морскую ванну…

За несколько месяцев до описанного происшествия английский король Георг, раненный во Франции, пересек Па-де-Кале на борту той же «Саксонии».

Вполне естественно, что его величество проявил интерес к судьбе этого судна и специально приехал навестить спасшихся при его потоплении. И поскольку единственным офицером среди них был Таркингтон, то на его долю выпала незабываемая честь: сам король довольно долго беседовал с ним. В результате этого события несколько дней спустя в один из полков, дислоцированных «где-то во Франции», пришел запрос из британского генерального штаба относительно прохождения воинской службы Таркингтоном С.-У.

Запрос доставил штабной офицер в фуражке с красным околышем и золоченым козырьком. Штабник намекнул, по чьему повелению наводится эта справка. И тогда полковник, естественно, написал про своего подчиненного весьма лестные слова, каковые ему в лицо никогда не говорил, а старший сержант доложил некоторые дополнительные подробности о доблестном поведении квартирмейстера при сражении под Лоосом.