Хобо - Зоран Чирич

Вскоре понаехали. Каждой твари по паре, а особенно много ментов. Менты в форме и менты в костюмах и куртках, а кроме того их дотошные помощники: люди-фотографы, люди-пинцеты, люди-пакеты, люди-перчатки. Врач, который назывался патологоанатом. К одному из прибывших обращались «господин судья». Все они, разумеется, держатся очень деловито, знают, как вести себя в такой ситуации. Я чувствовал себя потерянным в этой толпе профессионалов, растоптанным, я был не в состоянии противостоять их любопытству. Инспекторы в штатском важничали, старались выглядеть серьезнее, чем сама судьба, они шныряли по всему дому, казалось, проходя сквозь стены, чтобы обнаружить, что скрыто под моющимися обоями, заглядывали за комод с антикварными часами, под диван с подушками, слежавшимися из-за сидения перед телевизором, рылись в личных вещах всей семьи безо всякой логики, искали прошлогодний снег, приподнимая простыни и покрывала на всех кроватях, одни из которых выглядели как брачные, а другие как добрачные, важно кивали головами и обменивались косыми взглядами. Человекообразные менты знали, что ищут, им нужно было узнать, как он откинул коньки. Они допрашивали всех, кто им попадался, особенно меня, при этом никто из них, ни один, не выразил своего соболезнования, и за это я был им благодарен.

Отец появился через некоторое время. После того как ему сообщили, что произошло, он первым делом бросился договариваться с родственниками, чтобы матери, пока, ничего не говорили и как можно дольше удерживали ее подальше от дома. Он считал, что ее нужно подготовить, он покупал себе время, чтобы оттянуть материнскую истерику и все остальные неизбежные ужасы, которые за этим последуют. Когда отец в конце концов приехал, он старался держаться собрано. Принимая соболезнования, он благодарил присутствующих так, словно извиняется перед ними за эту огромную и неожиданную неприятность. Я слышал его знакомый, хорошо смазанный, несколько оторопевший голос, голос человека, которого что-то, весьма шокирующее, оторвало от важных дел.

А потом его действительно оторвало: он увидел меня. Мне было очень, очень ясно видно, этого он не ожидал. Похоже, ему сообщили не все детали. Или же само собой подразумевалось, который именно из его сыновей может совершить такой беспардонный и глупый поступок. Он обезумевшим взглядом смотрел на стоявшее перед ним привидение. Привидение было слишком сильно похоже на его старшего сына. И было живым. Он затряс головой, не веря своим глазам. Его желтое до того момента лицо вдруг побледнело так, как будто в него выплеснули разом ведро побелки. Только тут он сломался. Молча похлопал меня по плечу, словно я совершил какой-то подвиг. Да, в его пафосном наборе способов выражения чувств имелся и этот джеклондонский жест потерпевшего поражение человека, который умеет проигрывать. Мне захотелось сказать ему: «Извини», и я так и не простил себе, что не сказал это. Должно быть, он почувствовал мое бешенство, потому что тут же шмыгнул к кожаным молодцам-ментам и потребовал, чтобы ему в деталях рассказали, что произошло. Судя по тому, как он себя вел, я сделал вывод, что с некоторыми из них он хорошо знаком. Официальные и благоухающие «афтершейвом» менты сообщили ему факты и реконструировали события. Бокан сначала сделал один выстрел в стену, они показали отцу отверстие, из которого была извлечена пуля, и только потом выстрелил себе в голову. Умный мальчик. Сначала опробовал пистолет, все-таки это был отцовский ТТ. Может быть, он засомневался, а вдруг это просто какая-то трофейная игрушка. Было бы унизительно приставить пистолет к виску, нажать на спуск и услышать «щелк», или не услышать ничего. В настоящую игру не ввязываются, имея в руке пистолет с пустым магазином или застрявшей в стволе пулей. Такой конфуз может стать унижением на всю оставшуюся жизнь. А Бокан не хотел, не дай Бог, оказаться таким юношей-неудачиком. Если уж собираешься что-то сделать, сделай как надо. Я почувствовал, что горжусь его мужским воспитанием. Он не обманул моих представлений о нем, даже несмотря на всю эту жуть. Да, люди, это мой декаденствующий брат. Моя плоть, моя кровь — я впервые думал о нем в таком духе. Он заслужил всю мою печаль. Пока отец объяснял, откуда у него пистолет и почему нет на него разрешения: «Зачем мне разрешение, если это подарок вашего шефа», сказал он, в комнату вошли двое с носилками. Они, вероятно, тоже были участниками официальной процедуры. Во всяком случае, они не казались более или менее важными или неважными, чем все остальные, кто находился сейчас в доме. Коротко подстриженный мент в двубортном клетчатом пиджаке подошел к ним и что-то сказал, тихо, но решительно и строго, словно допрашивая их. Разговор шепотом длился недолго. Самодовольный ментяра сделал им знак, они подошли к моему неподвижному брату, ловко и осторожно положили его на носилки и накрыли белой простыней. Простыня была свежевыглаженной, с выцветшей от стирки и кипячения печатью. Она показалась мне продезинфицированной. Я не отрывая глаз и затаив дыхание пялился на нее и чувствовал невыносимую жажду. Я бы не отказался глотнуть чего-нибудь из нашего домашнего бара. Но момент был неподходящим, потому что они были не гости.

«Что это ты делаешь?», дернулся отец, увидев носилки.

«Выполняю свою работу», сказал один.

Отец глянул в лицо седоватому человечку с бородавкой под самым носом: «Зечевич, что это значит?», спросил он его мрачно.

«Тело придется забрать», сказал человечек, к которому все обращались «господин судья».

«Тело? Какое еще тело? Это мой сын», рявкнул отец, замахав руками.

Человечек поправил узел своего галстука: «Джордже, я понимаю, тебе тяжело, но ничего не могу поделать. Таков закон. Необходимо произвести вскрытие».

Дрожа от ярости, отец сделал рукой такое движение, словно приказывает прекратить представление, после чего аккуратно одетый коротышка схватился за телефон. Он позвонил закону, испуганно повторяя слова «сын» и «вскрытие», затем напряженно, мыча время от времени «мммм», выслушал, что сообщает закон. Когда с комментариями закона было покончено, он махнул телефонной трубкой в сторону следователя. Тот подошел и взял трубку. Пока он приглушенно что-то говорил в нее, его равнодушный взгляд был устремлен в какую-то недоступную даль. «Похоже, все чисто», выдохнул он в трубку. Да, вопрос решен. Если нет следов насилия, отпадает необходимость кромсать тело. Положив трубку, он процедил: «Отвезите его в морг». Те двое пожали плечами, сказали: «ладно», подняли носилки и неторопливо удалились. На типа с бородавкой под носом они даже не взглянули.

На этот раз отец никак не отреагировал. Официальные лица — тоже. Хотя был такой момент, когда я подумал, что они хотят увести и меня. Не знаю, откуда возникло такое впечатление. Может, я осознал, что за химия у меня внутри, или же химия сама заявляла о себе так, как этого требуют химические законы. Постольку, поскольку на мою легкую паранойю никто не обращал внимания, я снова почувствовал похмельную жажду. Пришлось сдержаться, потому что, думаю, было бы неприлично просто так взять и пойти на кухню, а там налить себе чего-нибудь покрепче. Вдруг это оказалось бы нарушением закона? Короче, я остался на месте как приклеенный, пошатываясь и наблюдая за ментурой. Они перешептывались, игнорируя отца и не скрывая желания показать ему, что они тоже «кто-то и что-то», что они на такие картины насмотрелись и что весь этот театр для них просто повседневная морока. И что они никому не позволяют морочить себя больше, чем нужно для того, чтобы констатировать факт смерти, вырвавшей из жизни еще одного невинного человека. Они работают со смертью в каких-то других, недоступных для всех остальных местах. Им приходится обрабатывать любую смерть. Это тайна, которую никому не открыть. Правда, я и не пытался, меня их тайна не интересовала. Единственное, что мне было интересно, так это узнать на чьих плечах сидит моя голова. Ох, мне казалось, что даже моя слюна имеет привкус алкоголя, однако ухоженная, с хмурыми лицами, ментура, наслаждаясь своей неприкасаемостью, упорно делала вид, что не замечает моих страданий кающегося грешника без единой капли транса в себе. Вскоре они ушли, унося с собой свои вымученные позы, а мы с отцом остались корчиться и задыхаться среди нахлынувших в дом родственников.

Не успел я выпить и третьей рюмки, как услышал неразборчивые голоса и приглушенный шум. Готов поклясться, воздух в комнате завибрировал, когда там появилась мать. Она влетела как фурия, я с трудом узнал ее. Я почти испугался ее деформированного лица с новыми тиками и новыми морщинами. Пустой, зияющий взгляд, глаз как будто совсем нет. Распатланные волосы, мятое платье, сломанный каблук. К счастью, на ней была очень, очень качественная косметика, которая не потекла даже от моря слез. Как последний слабак, я почувствовал стыд из-за ее причитаний. Но я не был последним слабаком, просто мне мешало, что мать в роли скорбящей матери закатила сцену. А причитать она не умела, поэтому получился визг. Пытаясь ее успокоить, я подбежал к ней и обнял, со стороны это напоминало эпизод боя без правил. Она колотила меня кулаками по лицу, по шее, по груди, внятно крича: «Почему? Почему?». Я себя не спрашивал, «почему». Насчет отца не знаю, было видно, что он старается держаться как взрослый мужчина, у которого есть сыновья. Хорошо это или плохо, но он принял мужское решение. Пока она остервенело колотила меня кулаками и царапала, я вспомнил, что она иногда говорила мне: «Ты вылитый отец, просто кусок его задницы».