Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд

Гонцов уже послали за губернатором, но тот поспел лишь через пару дней. Все это время английские корабли оставались на месте, не пытаясь приблизиться.

И вот однажды вечером губернатор вернулся и заступил на пост, а Госпожа, едва услышав об этом, отправилась к нему. Домой она вернулась ужасно злой, но почему – не сказала. На следующее утро возвратился и Босс.

Когда Босс вошел, Госпожа заметила, что его долго не было. И он ответил, что вернулся, как смог. А губернатор сказал иначе, возразила она. Ей доложили, что он останавливался в пути. И Госпожа хмуро посмотрела на Босса. Англичане напали на его семью, а он устроил привал – так она заявила.

– И правда, – расплывается в улыбке Босс. – Ты бы радовалась!

На это она ответила довольно суровым взглядом, но ему и дела не было.

– Смотри, – говорит он, – когда Стайвесант сказал мне об англичанах, я понятия не имел, что происходит. Мне было известно одно: они уже вошли в город, захватили наше добро и выставили тебя на улицу. Что же, пускай и груз забирают? Довольно ценный, между прочим! У нас могло ничего не остаться, кроме него. Поэтому я решил переправить его в надежное место. Он находится у индейского вождя в деревне, куда я отправился на глазах у Стайвесанта. Грет, я много лет знаком с этим индейцем. Он один из немногих, кому я доверяю. И ты, наверное, согласишься с тем, чтобы груз оставался там, пока не закончится эта канитель.

Ну и Госпожа не сказала больше ни слова, но я-то понял, каким замечательным человеком был Босс, не забывавший о родных.

Суматоха в Новом Амстердаме продлилась весь день. Лодки сновали туда-сюда, возя депеши от английского командующего полковника Николлса губернатору Стайвесанту, и наоборот, но что говорилось в этих посланиях, никто не знал, а губернатор помалкивал. Тем временем английские боевые корабли продолжали перекрывать пролив.

На следующий день мы с Боссом и Яном пошли на берег и увидели толпу. Люди указывали в сторону Бруклина, налево от нас. И там отчетливо сверкало оружие английских войск, собиравшихся у переправы. А кто-то указал на горловину пролива, сообщив, что англичане высадили войска еще и западнее, на большом холме, который голландцы называют островом Статен.

Там был мингер Спрингстин.

– В форте у нас сто пятьдесят человек, – сказал он Боссу, – а в городе мы соберем еще двести пятьдесят, способных сражаться. Итого – максимум пятьсот даже с рабами. У английского полковника вдвое больше обученных войск. И еще поговаривают об отрядах английских колонистов на длинном острове.

– В форте есть пушка, – ответил Босс.

– Пороху мало, – говорит тот. – И боеприпасов. Если английские корабли подойдут ближе, они разнесут нас в клочья. – Он взял Босса под руку. – Ходит слух, что они потребовали сдать город, а Стайвесант чтобы не дергался.

Когда мингер Спрингстин отошел, Ян спросил у Босса, не перебьют ли нас англичане.

– Не думаю, сынок, – ответил тот. – Мы куда важнее для них живыми. – Затем рассмеялся. – Но кто их знает!

И пошел толковать с какими-то торговцами.

Дома он сообщил Госпоже, что купцы не желают драться, а та разгневалась и обозвала их трусами.

На следующий день в лодке прибыл губернатор Коннектикута Уинтроп. Я видел его. Маленький смуглый человек. И у него было очередное письмо от полковника Николлса. Он и губернатор Стайвесант отправились на переговоры в таверну. Теперь уже все купцы собрались на берегу, желая узнать, что происходит, и к ним присоединился Босс. Вернувшись, он сообщил, что кое-кто из торговцев выведал у людей губернатора Уинтропа о чрезвычайно легких условиях англичан в случае, если Стайвесант сдаст им город, поэтому, когда Уинтроп отбыл, они потребовали у губернатора Стайвесанта показать английское письмо. Но губернатор Стайвесант не только не показал, но и разорвал его у них на глазах, и купцы рассвирепели. Впрочем, они подобрали клочки и сложили. Так они выяснили, что англичане были готовы позволить им сохранить все голландские обычаи, а также имущество и вообще заниматься ровно тем же, чем прежде, при условии, что губернатор Стайвесант отдаст город и не будет чинить неприятностей. Всем именно этого и хотелось. То есть всем, кроме губернатора Стайвесанта.

Госпожа была целиком и полностью за него.

– Он правильно сделал! – закричала она. – Единственный мужчина среди вас!

И обозвала купцов сворой безродных псов, а потом еще кое-что сказала, чего я не стану повторять.

Тут на улицах завопили: «Англичане идут!» И мы все помчались на берег – и точно: английские военные корабли вошли в гавань и направлялись к нам. Постепенно они обложили город, наставив на нас пушки, и так остались стоять, просто показывая, что́ они сделают, если захотят.

Ну и наутро все купцы подписались под петицией к губернатору с требованием сдаться. Госпожа спросила у Босса, подпишет ли он, и тот ответил: «Подпишу». Поставил подпись даже родной сын губернатора Стайвесанта, что стало тяжелым ударом для отца. Но Стайвесант не уступал. И мы толпой отправились в форт, где увидели губернатора, в одиночестве стоявшего у пушки на крепостном валу, и ветер трепал его белые волосы, а Босс сказал: «Черт побери! Похоже, он хочет выстрелить сам». Но к нему подошли два пастора и принялись умолять не делать этого, чтобы не погубить всех. И наконец они, будучи людьми Божьими, убедили его спуститься. И город достался англичанам.

На родине англичане так обрадовались победе, что объявили голландцам войну, рассчитывая отхватить еще больше. Но вскоре голландцы отплатили им, прибрав к рукам кое-какие богатые области в тропиках. На следующий год в Лондоне разразилась чума, а после город сгорел в Великом пожаре, а еще через год голландцы доплыли по Темзе до самого Лондона, захватили лучший боевой корабль короля. Англичане же были настолько ослаблены, что ничего не смогли сделать. Поэтому они согласились на мир. Голландцы вернули себе ранее отобранные англичанами тропики в счет торговли рабами и сахаром. А англичане сохранили Манхэттен. Госпожа была недовольна, но Босс не огорчился.

– Мы только пешки в большой игре, Грет, – сказал он.

Когда полковник Николлс стал новым губернатором, он уведомил голландцев, что те вольны уехать, но обещал, что, если останутся, их никогда не заставят воевать с Нидерландами, в чем бы ни заключался конфликт. Полковник переименовал город в Нью-Йорк в честь владевшего им герцога Йоркского, а окрестную территорию назвал Йоркширом. Затем он дал городу мэра и олдерменов по образу и подобию английского города. Но большинство в этом органе всяко осталось за голландскими купцами, а потому полковник Николлс понравился им больше, чем Стайвесант, так как всегда обращался к ним за советом. Николлс был дружелюбным человеком; встречая на улице Госпожу, он всякий раз снимал шляпу. Он также организовал конные бега, которых был большой любитель.

А после того как губернатор Стайвесант побывал в Нидерландах, где объяснился в потере города, и возвратился в свое бувери, полковник Николлс неизменно обращался со стариком предельно почтительно, и они стали закадычными друзьями. Английский губернатор всегда находил время навестить Стайвесанта на ферме. А Госпожа по-прежнему недолюбливала англичан.

– Но я не стану отрицать, что Николлс любезен, – признавала она.

Следующий губернатор был похож на полковника Николлса. Он наладил почтовое сообщение с Бостоном. Себя он тоже не обижал, извлекая немалую прибыль. Зажиточным купцам было все равно, однако голландцы победнее, которых было большинство, спустя какое-то время разочаровались в английской власти из-за постоя войск, причинявших им беспокойство и расходы.

Когда я был мальчишкой, большинство рабов Вест-Индской компании привлекали к строительным работам. Принадлежащие купцам рабы занимались в основном садоводством или погрузкой и разгрузкой лодок на пристани. Некоторых брали на корабли, чтобы усилить команду. Но были и рабыни. Они большей частью стирали и прибирали в доме; впрочем, некоторые служили на кухне. Мужчины часто появлялись на улицах, и по вечерам можно было видеть, как они общаются через ограду с рабынями. Нетрудно догадаться, что следствием этих бесед часто оказывались дети. Но хозяева не возражали, хотя это и шло вразрез с их религией. И как я понимаю, по вполне понятной причине.

Работорговля была очень доходной. Стоимость раба, купленного в ту эпоху в Африке, к Манхэттенской пристани возрастала больше чем в десять раз, а в других местах бывала и выше. Поэтому купец, лишившийся в пути доброй части груза, мог поправить дела продажей рабов. Именно поэтому и старый губернатор Стайвесант, и наш новый правитель герцог Йоркский возлагали столь большие надежды на превращение Манхэттена в крупный невольничий рынок. Действительно, и при губернаторе Стайвесанте, и после Новый Амстердам принимал сотни рабов, иных напрямую из Африки. Большинство рабов оставались в городе, но часть продавали на английские плантации в Виргинии и других краях. Поэтому, если нью-йоркский раб обзаводился детьми, хозяин мог дождаться, пока те подрастут до определенного возраста, и продать их; бывало, что их оставляли и обучали труду, а продавали мать, чтобы та не испортила их чрезмерной заботой.