Чингисхан. Тэмуджин. Рождение вождя - Алексей Гатапов

Тэмуджин хмуро оглядывал низину перед юртой и вдруг увидел Бэктэра. Он стоял на дальнем краю и вместе с другими объезжал коня. Небольшой рыжий жеребчик, весь взъерошенный от ярости, на котором, будто привязанный к седлу, цепко держался маленький юркий паренек с бесстрашным оскалом улыбки на лице, неустанно взбрыкивал, резко отпрыгивая из стороны в сторону, но его крепко держали за недоуздок семеро парней. И среди них был Бэктэр. Возбужденное его лицо то расплывалось в улыбке, поблескивая на солнце снежно-белыми зубами, то застывало от напряжения, когда конь, пытаясь вырваться, тащил их всех за собой. Вместе со всеми он весело рассмеялся, когда парень, долго удерживавшийся на беснующемся жеребце, наконец, слетел на землю.

Издали, в кругу чужих, незнакомых парней Бэктэр и сам уже казался чужим. Тэмуджин смотрел на него, как он по-свойски, с веселым смехом переговаривался то с одним, то с другим, и удивился тому, как вдруг он изменился. Дома, среди своих, что с ним, что с другими братьями Бэктэр обычно был невесел, неразговорчив, что ни слово, то с насмешкой или издевкой.

«А тут будто к своим попал», – вдруг обозлившись на него, подумал Тэмуджин.

Хасара не было видно, значит, его отправили к табуну.

«Бэктэр крупнее меня, и Сорхон его за старшего принял, – Тэмуджин с ненавистью оглянулся на своих иноходцев. – Побаловаться мне их дали. Какая разница, в табуне они будут или отдельно?»

Вдруг ему пришла мысль проверить, такое ли уж важное дело дал ему Сорхон.

– Эй, погоним поближе к табуну! – решившись, крикнул он парнишке. – Заезжай с той стороны!

– Зачем? – удивился тот.

– Там в низине трава получше.

– А-а, ну, давай, – он нехотя тронул своего коня.

Иноходцы охотно пошли к табуну. Белый жеребец, о котором предупреждал его Сорхон, пошел первым, высоко подняв голову, все убыстряя шаг, и перешел на легкую рысь. Только тут Тэмуджина взяло сомнение, он хлестнул коня, поскакал в обход. Белый жеребец, заметив это, плавно ускорил бег, пошел красивой, размашистой иноходью. Но Тэмуджину теперь было не до красоты. «Упущу коня, позор мне…» – мелькнуло в голове. Пустив своего жеребца во весь опор, он далеко слева обогнал иноходца, пошел наперерез. Тот, угрожающе оскаливая зубы, злобно косил на него красными глазами.

От табуна уже скакали трое с ургами. Тэмуджин увидел их и понял, как он жестоко ошибся. «Сорхону скажут, узнает отец…» – где-то в глубине задела мысль, и он направил коня прямо на иноходца, разматывая над головой кнут. Тот взял в сторону, норовя обойти его, но тут подоспели парни от табуна.

Передний с ургой наперевес, как с копьем, осадил коня прямо перед иноходцем, тот резко остановился. Подскакали другие парни, с руганью и тычками погнали коней назад. Один с невероятно длинным кнутом, длиной почти с ургу, умелым размахом достал спину иноходца, заставив его вздрогнуть от боли, удовлетворенно сказал:

– Будешь знать, как убегать, – и повернул к Тэмуджину улыбчивое лицо: – Этот самый вредный из всех. Я вчера этих иноходцев стерег. Вы лучше отгоните их подальше отсюда, самим спокойнее будет.

У Тэмуджина отлегло от сердца.

VII

Оэлун была довольна своей судьбой. По утрам, брызгая молоком на восход, она неизменно благодарила небожителей за то, что они сполна обеспечили ее женским счастьем: она благоденствует за спиной у могущественного мужа, а дети ее защищены от невзгод и людских посягательств. Что еще нужно женщине для жизни?

Сама она, выросшая в семье сайта небольшого племени, не была избалована легкой жизнью. Олхонуты, из которых она вышла, некогда многолюдное, влиятельное племя, во времена кыргызских нашествий понесли большие потери, сократились числом и владениями. Бури сокрушительных войн разметали их по разным краям великой степи. Оставшиеся на месте не вспоминали о былой славе, жили мирно и безмятежно, занимая небольшое пространство по Керулену, по озерам Цаган и Хунт.

Ее отец, вождь маленького рода, вырастил семерых сыновей и ее – младшую. Дочь, единственную из детей, кого не касалась отцовская плетка, дома натаскивали так, чтобы и за нойоном не растерялась, и за простолюдином не пропала.

«И волки в тайге, и дзерены в степи сами добывают себе на жизнь, – часто повторял отец своим детям. – У каждого человека две руки и одна голова есть самые большие ценности. На них и полагайтесь».

Выносив и взрастив пятерых детей в племени борджигинов, Оэлун через них полюбила и мужа, а через него сроднилась и с его сородичами. И сейчас, через долгие десять лет кочевок в курене борджигинов, пройдя вместе с ними через опасности и невзгоды, общие радости и горе, она чувствовала себя одной из них – кровью от крови. Прежняя жизнь в своем племени и несколько дней с меркитским багатуром по имени Чиледу вспоминались ей давним, почти забытым сном. Заботы о детях, беспокойство о муже в дни его долгих отлучек и хлопоты по большому хозяйству заслонили ей все и стали единственным смыслом ее жизни.

С отъездом старших сыновей вместе с отцом в айле Есугея стало немного потише. Перестали ходить неугомонные друзья из соседских айлов, и теперь где-то там, за чужими юртами, раздавались их пронзительные крики, часто выводившие из себя раздражительную Сочигэл. И Оэлун теперь отдыхала от шума и нужды присматривать за озорником Хасаром, часто затевавшим драки и ссоры со сверстниками, наслаждалась нечаянно выдавшимся покоем.

На другое утро после их отъезда оставшиеся собрались в большой юрте. Пришли Сочигэл с Бэлгутэем.

Шестилетний Бэлгутэй был на год старше Хачиуна. Приземистый и толстоватый, ликом он явно напоминал брата Бэктэра и мать Сочигэл – в онгутскую родову – те же прямыми чертами сведенные к переносью брови, из-под которых прямо высматривали пытливые глаза. Но нравом он был заметно мягче своего строптивого брата.

Оэлун любила его за детскую простоту, всегда находила для него вкусный кусок. И Бэлгутэй часто заходил в большую юрту, чем недовольна бывала Сочигэл. Но открыто воспротивиться этому она не могла: Оэлун – старшая жена, мать над всеми, даже над ней самой тоже как мать.

Пожилая служанка Хоахчин, еще в детстве пригнанная в плен отцом Есугея Бартаном-багатуром, низко сгибаясь под пологом, внесла исходивший белым паром котелок с арсой. Осторожно поставила рядом с очажными камнями, с трудом разогнула спину, отдышалась, готовясь к поклону хозяйкам, но Оэлун остановила ее:

– Садись, Хоахчин, поешь с нами.

Рабыня со смущенной улыбкой присела с краю. Сочигэл, недовольно поморщившись, брезгливо отодвинулась от нее.

– Подержи ее, я разолью арсу, – Оэлун передала ей маленькую Тэмулун и взялась за ковшик.

Хачиун, оставшийся в айле за старшего мужчину, не осмелился сесть на хоймор, где сидел отец, но занял место Тэмуджина, ниже по правую руку, и оттуда с важностью посматривал на всех.

– У тебя сейчас сколько стрел? – обратился он к Бэлгутэю.

– Девять.

– Всего? Ведь было двенадцать.

– Недавно, когда охотились на уток, в камышах сразу две стрелы хоорцаг и одна годоли потерялись.

– А в моем колчане семнадцать стрел и еще одну йори мне обещал сделать стрелочник, – Хачиун, свысока посматривая на сводного брата, старался не потерять важности голоса. – Я тебе подарю одну.

Бэлгутэй благодарно пригнул голову. Женщины молча пили арсу, не мешая мужскому разговору. Тэмугэ тоже не решался вступаться, он скромно черпал ложкой из корытца с творогом, обильно политым сметаной.

Первой, осушив свою чашу, встала Хоахчин.

– Да воздадут вам боги изобилия, – торопливо закланялась она. – Оэлун-хатун, вы всегда благосклонны ко мне… И вы, Сочигэл-хатун.

– Посиди еще, дела не убегут, – сказала Оэлун.

– Нет-нет, – испуганно попятилась та к двери. – Молоко может прокиснуть, надо поскорее кипятить…

И тут, у самого порога, споткнувшись на ровном месте, она упала на спину и с глухим стуком ударилась головой о решетку стены. Темное лицо ее скривилось от боли, частые морщины сложились в глубокие складки.

– Ха-ха-ха!..

Хачиун и Бэлгутэй, забыв о важном разговоре, валились от смеха друг на друга. Тэмугэ смеялся, широко раскрывая щербатый рот, в котором недосчитывалось два передних зуба. Даже взрослые, не удержавшись, на миг прикрыли рты ладонями. Хоахчин не шевелилась.

Оэлун, всмотревшись, быстро встала с места.

– А ну, замолчите! – на ходу прикрикнув на сыновей, она подошла к старушке. – Что с тобой, Хоахчин? Ты жива? Вставай!

– Сейчас-сейчас, хатун, сейчас пройдет… – простонала та, зашевелившись и, тяжело опираясь обеими руками об землю, села, виновато глядя на Оэлун. – Я уж, видно, совсем состарилась, скоро будет пора убить меня или бросить одну в степи.

– Не говори так зря, Хоахчин, ты наша. Умрешь на мягком войлоке, когда придет твое время.

Сочигэл, насмешливо сощурив глаза, посматривала на них, мелкими глотками отпивая кумыс.