Заговоренные - Лада Миллер

Молоко прибывало, ноги опухали, тело просилось полежать. Хорошо хоть за эти три месяца иврит не забыла, а что касается детских болезней, то забывать мне было нечего, потому что, как оказалось, я про них ничегошеньки не знаю.

– Ави. Полтора года. Болезнь Гиршпрунга. Прооперирован два месяца назад. Кормление внутривенное. Когда будем переводить на кормление через зонд? Прибавка в весе? Показатели крови?

Заведующую детским отделением зовут Аува. Она худая, старая, тело тренированное, шея в морщинах. Говорят, что ее единственный сын погиб много лет назад. Глаза за толстыми очками не разобрать, добрые или нет. Губы сжаты в узкую полоску. Я ее боюсь как огня, врачи и медсестры – тоже. А дети любят. Значит, есть за что.

Аува забрасывает нас вопросами, если бы я и знала, как на них отвечать, то не успела бы – вон как бойко отвечают все остальные.

Я смотрю на маленького бледного мальчика в коляске. Он пытается мне улыбнуться. Рядом с ним мать и отец. У них совсем другие лица. Не такие, как у нас, обычных людей. Они живут в своем мире. Он не хуже и не лучше. Он просто другой. Без выхода.

Я все еще слышу вопросы Аувы, но думаю уже о другом. Я думаю про Ави, как ему, наверное, хочется пойти погулять, ведь он почти с самого рождения в этой больнице, я думаю про то, что с ним будет дальше, а еще про то, смогут ли его родители когда-нибудь выйти из своего особенного мира и завести еще одно ребенка, даже не раздумывая особо, а просто взять и завести, как заводят все остальные, просто от радости жизни.

– Витаминные добавки? – доносится до меня голос Аувы, я вздрагиваю, мотаю головой, отгоняю слезы, подмигиваю Ави, он удивленно смотрит, поднимает белесые брови, растягивает губы в улыбку, начинает выглядеть на свои полтора, а не как раньше, на восемьдесят девять, сердце мое замирает, потом бросается вскачь, я думаю про Даньку, грудь распирает от молока, в первый раз в жизни хочется покурить, чтобы от этой самой жизни спрятаться.

Глава четырнадцатая

– Марина, 36 лет, разведена плюс два, работает на заправочной станции… сбита ночью проезжающей мимо машиной (машина не остановилась)… множественные повреждения… четыре операции… шесть месяцев в реанимации, полное восстановление речевых и двигательных функций, готова к переводу в терапию.

Медсестры причесывают улыбающуюся Марину, густые, чуть рыжеватые волосы собраны в косичку, косичка торчит над правым ухом. Вся левая половина головы выбрита, но волосы уже чуть отросли, и шрама не видно.

Марину навещают дети – девочки лет шести и восьми, старшая сестра и начальник заправки.

– Шломо, 56 лет, поступил в больницу с острым инфарктом… три недели назад проведена срочная операция на сердце… стабилен… готов к переводу на этаж.

Шломо, опутанный проводами, сидит в кровати, у него грустные глаза, черные брови, седые виски. Шломо никто не навещает, свой инфаркт он заработал не дома и не на работе, а на малознакомой женщине, жена и дети его пока не простили.

– Юлия, 19 лет, состояние коматозное… наркотическое отравление… третьи сутки… почечная недостаточность…

У девушки исколоты не только руки, но и соски, так бывает, когда колоть уже некуда. Юлю тоже никто не навещает. С трудом нашли телефон родителей. К телефону подошел отец, выслушал. Сказал без всякого выражения:

– У нас нет дочери, – и повесил трубку.

– Ицхак, 70 лет, поступил вчера… падение с трехметровой высоты… пытался наладить антенну на крыше нового дома… перелом ребер… пневмоторакс… дренаж… стабилен.

Ицхак лежит не шевелясь, на груди его повязка, из левого легкого торчит трубка, на лице беспокойство, он хочет скорей домой. К Ицхаку должна придти Гила, ей сорок, они недавно поженились.

– Гила, где моя Гила? – шевелит сухими губами больной, к нему подходит медсестра, наклоняется, смачивает его губы мокрой палочкой, говорит, что Гила звонила раз десять и очень скоро придет.

– Ну вот, смотри – это и есть реанимация, – Ирка гордо повела рукой вокруг. – Я здесь уже два месяца. И уходить не хочу.

Помещение светлое и круглое, в центре – прозрачная «будка» – это сестринский пост, вокруг него двенадцать кроватей, все больные на виду, они присоединены к мониторам, кое-кто на искусственном дыхании, все гудит и движется, будто это не реанимация, а космический корабль, а в нем команда, и каждый занят своим делом, которое, к тому же, очень любит.

– Ее в первые недели отсюда силой выгоняли, – засмеялся Дуду, повернулся к Ирке, поглядел ласково: – Помнишь?

– Еще бы не помнить, – она качает головой. – А что делать? Я же ничего не понимала. Полный эфес (ноль). Стыдно было ужасно, особенно перед Ювалем.

– Юваль – это наш заведующий, – поясняет Дуду. – А вот и он.

Как описать Юваля? Если я скажу вам, что у него зеленые глаза, вы подумаете, что он любит женщин. Так он и любит, а разве можно нас не любить? Если я скажу, что он крепкий, стройный, накачанный, что на вид ему лет сорок, не больше, несмотря на его почти пятьдесят, то вы подумаете, что весь женский персонал больницы, сходит по нему с ума. Так и сходит, а почему бы и нет?

Если я добавлю, что он умный и добрый, вы, пожалуй, влюбитесь в него сами.

И будете абсолютно правы, потому что есть у Юваля еще одна особенность: он любит больных. Не вздыхает над ними, а борется до последнего. Не сдается. Хотя, может и вздыхает. Потом, когда никто не видит.

А пока – сестрички бегают, санитарки носятся, стажеры, похожие на жеребят, ходят за врачами, ловят каждое слово, врачи смотрят на Юваля, а Юваль…

– Дуду, – спрашивает Юваль, подойдя ближе, – ты приготовил выписку для Марины?

– Да, доктор Леонов, – откликается Дуду, – ее переведут в терапию алеф, как только там освободится место.

– Хорошо, – кивает заведующий и смотрит на нас. – Здравствуйте, девушки, почему стоим без дела? Ирина, как дела у Шломо?

Ирка начинает отчитываться по больному, Юваль слушает, кивает, поглядывает на меня. Мне неудобно мешаться под ногами, и я собираюсь уходить.

– Куда? – останавливает меня Юваль. – Нас еще не познакомили. Тебя как зовут? Ты же на стаже в педиатрии, да? Хочешь посмотреть, как Дуду сейчас будет вставлять катетер в подключичку?

– Очень хочу, – и я от восторга забываю обо всем. – А можно?

– Нужно, – усмехается он. – Ты же доктором хочешь стать, так? А настоящий доктор должен