Предисловие к Мирозданию - Саша Немировский

достает коробку кнопок

или гвоздей, не разобрать, и плохо,

потому как криво, листок вколачивает

в дверь снаружи.

Едва закончил, как вбегает

Гая,

ища Василия, он, видно, сильно нужен.

Наткнувшись на него почти вплотную,

увидев, замирает, взяв паузу немую.

Гая:

Василий, дорогой, осталось полчаса.

Куда пропало время?

Мы не успеем!

Василий:

О Гая, успокойся. Накрыт фуршет, вот сыр, вино и колбаса,

нарезанная разная закуска, чтоб публика могла

потусоваться.

Да, круассанов не было, надеюсь, бублики сгодятся.

Но на тебе лица нет, Гая! Зачем прекрасные зарёваны глаза?

Гая:

Василий! Анна только что звонила.

Ни́колас, её бой-фре́нд,

он умер час назад!

Василий:

Ты шутишь, милая? Что? Нет!

Мы с Ником лишь вчера болтали в чате.

Он собирался быть сегодня.

Гая:

Они с Аделью в молле выбирали платья

и нижнее бельё, и всё такое.

Потом пошли перекусить в кафе все трое.

Он заказал какую-то еду, девчонки в туалете мыли руки,

а когда вернулись – он не дышит. И кофе пятнами на брюки

пролилось.

Она отправила Адель домой одну в такси.

Сама же в морг. Как глупо всё оборвалось,

Василий!

Василий:

О, Боже! Неужели этот вирус?

Но у него же не было симптомов!

Гая:

Она расскажет после, может,

когда-нибудь. О, Анна, кроме

Ника, кто у тебя остался?

Вася, клянись мне, что ты не умрёшь!

Василий:

Как мне в этом клясться?

Послушай, Гая, нож

смерти – над нами всеми, но покуда мы свободны,

покуда крошево

событий и работы

даёт дышать, я тут, я твой. И день и ночь,

когда ты позволяешь.

Давай вот, выпьем. Здесь у Пабло скотч

нашёлся. Ты знаешь,

я много думал о природе

и любви. (Нет, не то. Не нахожу я фраз.)

Ух! Крепкая зараза этот виски.

Господь, похоже, взял один и тот же глины пласт,

когда лепил обоих нас.

Или потом, когда занёс нас в жизни списки.

И нам когда-нибудь придёт пора,

покуда ж, сядь, послушай песню о свободе,

что для тебя придумал лишь вчера.

Бард:

Василий отставляет рюмку

и, сняв гитару со стены, сдувает пыли пух,

подтягивает струны.

На слух

берёт аккорд, потом другой.

Грудным, красивым баритоном

поёт, чуть отбивая ритм ногой

по до́скам пола.

Василий:

Жить, не помня, кто умер

в каком году.

Менять континенты, работу, влюбляться по новой,

дудеть в дуду.

Перестать пить, разве кроме

того, что не горит.

Пытаться успеть всё, что клёво,

да на ходу

замечать, что смена времени – не болит.

Целовать губы, руки, любить с плеча.

А потом молчать.

В нежно-грубой тьме всё прощать.

Часть

от себя отделив, курить в окно.

Всё, что было дано,

с тем давно уже заодно,

слившись в один пейзаж,

из извилин кривых прямых

принимать, что дрожит карандаш,

рисующий за двоих.

Потерять кураж,

помнить даты и имена.

Бёдер снег пробовать на язык,

как впервой.

Кто, кому, когда не была верна?

Кто, кому на колени сник

головой?

Раскалена

ли от нежности вновь ладонь?

Прошлое или будущее – кто из них набекрень?

На любой

ответ настоящее – как в бреду,

не предвидит боль

иль какую новую дребедень.

Так дудеть в дуду,

время смыв в арык.

Ни рубцов, ни крови, ни душу пачкающих следов.

Не торгуясь,

просто вести расчёт, где свободы миг

всем расплатится за любовь.

Гая:

Вася! Можно я тебя поцелую?

Ух, как вкусно!

Всё, отложили печаль на завтра.

Скоро, скоро уже люди придут.

Надо будет им песни петь.

Спасибо за мои любимые астры,

поставлю их у окна, вот тут.

Заметь,

как они сочетаются с интерьером.

Как всё таки грустно,

что уже и по нам стреляют, и выстрел давно не первый.

Бард:

Адель, нагруженная сумками с одеждой,

ногой толкает дверь.

Все руки заняты, а между

локтём и телом ещё картонка с обувью прижата.

Василий прерывает трель

и, отложив гитару, шагает, шаркая

неловко, помочь принять её пакеты.

Но не доходит – от туалета

дверь

качается ему навстречу и, закрывая коридор, торчит

наполовину.

Василий еле избегает столкновенья.

Явленье

Пабло, он разминает сигарету

в одной руке, в другой зажат мобильник.

Увидев сцену, Пабло телефон роняет

и, взяв Адель за плечи,

прижимает

и, обняв, молчит,

как будто потерял дар речи.

Она бессильна

удержать уже и сумки, и ключи,

и те летят на пол из рук Адели.

Адель:

Ой Пабло! Это так ужасно! Мы присели

в кафе за столиком, устав от магазинов,

от покупок.

Мы заказали кофе, отлучились руки

вымыть.

Когда ж вернулись… Анна.

Она сначала ничего не поняла.

Но я же вижу, как душа парит над трупом,

прощаясь, перед тем, как слиться с половиной

своей у нас, там, на сфиротах, в мире тонком.

Я обняла

её, и сильно

так к себе прижала.

Вдруг Анна, осознавши, закричала…

Громко.

Что утешенье ей моё? Хоть ангел, но я позабыла ведь,

какая пустота – любимых смерть.