Бастион: война уже началась - Сергей Зверев

– Чего улыбаешься, холостячка? – проорал он со своей скамьи. И сам, недолго думая, расплылся, будто помидор по штанам.

Я покачала головой. Ну его в баню. Тоже мне, эксперт по частным урокам. Тем временем под надсадный вой мотора мы протарахтели мимо северной оконечности островка Кайнак – островерхой скалы с одинокой сосной – и, слегка сдав к югу, чтобы не сносило течением, вышли в восточный плес. Позади остался намывной пляж на оборотной стороне острова. Теперь я рискнула обернуться. Навстречу рванулись жмущиеся друг к другу сараюшки, балки из досок, за ними дома – совсем мало, горстка.

– Здесь раньше был рыбачий поселок Зональный! – просветил меня Гулька. – Говорят, таймешок с хариусом на быстринах резвились – только шум стоял!.. А теперь ушла рыба – одна шваль осталась…

– Да три ведьмы в поселке… – хохотнул кривозубый Санька, направляя лодку на бак ржавой водонапорной станции на берегу заливчика. Резко вывернул рукоять, дал витиеватый вираж и изящно подплыл к заброшенному причалу, от которого во многих местах сохранились лишь сваи, уныло торчащие из воды. Качнувшись на собственной волне, лодка бортом ударилась о парапет. Я лязгнула зубами.

– Приехали, дяденьки-тетеньки, – сообщил малек. – Гоните денежку и вылазьте.

Я всматривалась в заброшенные лачуги, выходящие на причал, но нигде не ощущала даже намека на шевеление. Дома пустовали и равнодушно взирали на новоприбывших черными дырами оконных проемов. Многие окна были забиты досками. Лоскутья толя хлопали на ветру.

– Декаданс… – невесело пробормотал Гулька.

Домик на сваях действительно выделялся высотой. Он сохранил целые окна и приличный издали забор. Пока мы щурились на восходящее над скалой светило, у причала забурчал мотор – малец торопливо разворачивал лодку. Прошло секунд шесть – и он уже мчал, задрав опустевший нос, на северную оконечность Кайнака.

– Слушай мою команду, – Гулька взвалил на плечо обе сумки. – Побатальонно и шагом марш. К дяде Окуленко.

– А если его нет? – пискнула я.

– Тогда я нам не завидую. Ну ничего, бродяжка, зароем твой сидор под скалой и пойдем порожняком на юг. Авось, горы не без указателей.

Вблизи скопление лачуг и старых рыбацких балков оказалось еще печальнее. Запустение царило повсеместно. Электрические провода – оборваны, крохотные огородики поросли бурьяном, крыши осели. В одном из замшелых окон – практически на уровне земли – мелькнуло лицо старухи, изрытое морщинами, и сразу скрылось – костлявая рука задернула занавеску.

– Во рожу наела… – несмешно сострил Гулька.

Даже избушка на сваях анфас стала какой-то скукоженной. Огород отсутствовал. За оградой росла одичалая жимолость, задний план двора полукольцом окружали тесаные сараюшки с покатыми крышами. У крыльца лежал разобранный лодочный мотор, на перилах сохла промасленная дерюга. Полагаю, нам подфартило: за кустами стоял моложавый на вид «уазик», а из сарая торчала чья-то широкая задница в болоньевых штанах. Обладатель задницы размеренным волоком вытягивал из груды снастей крупноячеистую сеть, покрытую тиной. Бросил на землю, стал разматывать.

– Бог в помощь. – Гулька оперся на приоткрытую створку ворот. – Разрешите обратиться, сударь?

Человек, одетый в плащевую жирную робу, обернулся. У него было широкое улыбчивое лицо и нос картошкой.

– Обращайтесь.

– Если вы Окуленко, то мы до вас. С нижайшей просьбой. От дяди Федора.

Человек отложил сеть. Вытер руки о штаны. Взглянул на ладони.

– Проходите в дом, – кивнул он на открытую дверь. – Сейчас руки сполосну и поболтаем.

Ничего в нем не было ярко отрицательного. Нормальный светловласый мужик, не дурак поулыбаться. Мы отворили пошире створку и вошли. Гулька даже вытер ноги о металлическую решетку перед крыльцом. Дескать, вот мы какие воспитанные. А потом галантно посторонился, пропуская меня вперед.

– Да не вытирайте вы ноги, – бросил мужик, бренча рукомойником. – В этой хате отродясь не убирали. Баба в Бирюлино сидит, сюда, в Зональный – ни ногой, прошу ее, прошу… Обленилась, зараза.

– Прекрасно вас понимаю, – в порядке подхалимажа хохотнул Гулька.

– Девушка, в дальнюю комнату проходите, – любезно подсказал мужик. – Это за кухней. Но только прошу вас, не принюхивайтесь…

Что-то мне не понравилось в его тоне. Откуда взялась эта слащавость у грубоватого мужика? Но оборачиваться и смотреть ему в рот было уже не с руки: Гулька дышал в затылок. Я проскочила пахнущие тиной сенки, дверной проем, транзитом миновала засаленный закуток с примитивной газовой горелкой и в некоторой растерянности заглянула в комнату.

Она была совершенно пуста. Окно и стены.

– Влипли… – тихо ахнул Гулька.

Все происходило так быстро, что не нашлось времени испугаться. Сбитые с панталыку, мы обернулись почти одновременно. И застыли.

Человек по фамилии Окуленко, или как там его по-серьезному, стоял в проеме между сенями и кухонькой и продолжал улыбаться.

В руке он держал железную штуковину, похожую на пистолет.

Никогда не видела настоящих пистолетов. Только в кино.

– Нет, подождите, – хотела я сказать, но что-то приключилось с моими голосовыми связками – я закудахтала наседкой и, отчаявшись родить вразумительную речь, заглохла. Вот тут-то мой неясный ужас, подспудно зревший все эти дни, и пробил дорогу. Меня пронзил столбняк, я похолодела, выронила из онемевшей руки Гулькин футляр. Он глухо стукнул.

– Это что за недоверие, товарищ? – нервно сглотнул Гулька.

– Пришел бабай, называется, – сообщил широколицый, стирая с губ улыбку. И тут я обнаружила, что без улыбки на его лице остаются только хищные, холодные (отвратительно холодные!) глаза. И ни черта больше.

За его спиной объявился еще некто – пониже ростом и одетый в защитную военную (или не военную – откуда я знаю!) форму.

– Больше никого, – сказал некто. – Зря прятались.

– Изменим жизнь к лучшему? – насмешливо произнесли над ухом. Я шарахнулась как припадочная, чуть не окочурилась от страха. Не представляю, как сподобилась обернуться.

Оказалось, комната не так пуста, как полна. Из-за простенка выбрался третий субъект, высокий, мордастый, с нитевидными усиками под носом. И одетый в точно такой же камуфляж, как у второго. И с пистолетом.

– Войдите в комнату, положите вещи и встаньте лицом к стене, – распорядился «Окуленко». – Мальчики налево, девочки направо.

– Мы туристы… мы пролетом, – прошептала я деревянными губами.

– Не старайся, Динка, закончились наши игры, – буркнул Гулька, медленно опуская на пол баулы. – Прижучили. Знаешь, как призрачно все в этом мире?..

Последнюю фразу он произносил очень медленно. Судя по глазам и выразительно сжатой челюсти, под прической Сизикова протекал мыслительный процесс.

– Прошу учесть, что два рáза не повторяю, – намекнул «Окуленко», поигрывая стволом.

Меня передернуло. Я шагнула в комнату.

– Прощай, душа пропащая… – прошептал Гулька.

И в ту же секунду что есть мочи толкнул меня на мордастого! Ах ты гадина!.. В ушах засвистело, кишки чуть не вылетели – я со скоростью пущенной шайбы вонзилась в грудь усатого. В нос ударил удушливый запах немытого мужика. Батюшки!..

Он ругнулся, хотел меня отшвырнуть, но я вцепилась в его униформу, заверещала, как сирена. Правильно: швырнет он меня – я же мозги свои со стены не соскребу… Он рванул еще раз – обеими руками. Но не тут-то было: грохнул выстрел – ба-бах! За ним еще два – ба-бах! ба-бах! Оглохнуть можно… Униформист этот куда-то полетел. Я за ним. Но вовремя отцепилась – меня закружило, завертело… Шарахнуло еще дважды. Как дубиной по затылку!.. Я уже не орала, я изрыгала что-то несусветное, пакостное, поросячье. Тень пружинисто метнулась к окну, а я, завершив пируэт, ударилась головой о стену и сползла на пол. Выжила. Последний кадр с Гулькиным участием в стенах дома был впечатляющ, как ничто другое. Послав еще две пули в дверной проем, он швырнул пистолет «униформиста» на пол и, сгруппировавшись, в отчаянном рывке послал себя правым боком в окно. Мать моя, мелькнуло в голове. Да это же высший пилотаж, это же этюд! Кино! Стекло разлетелось вдребезги, а Гулька вывалился за подоконник. Я осталась одна, если не считать усатого, мордатого… который в какой-то извращенной позе, разложив ноги под прямым углом, лежал рядом и смотрел на меня со злостью – одним глазом. Второго не было. На его месте пузырилась кровавая каша… Вот именно на этом эпизоде, не позже, не раньше, в моей голове и стали взрываться мины. Я заткнула уши ладонями, кажется, застонала…

Двое с руганью ворвались в комнату, бросились к окну.

– Уходит, падла! – выкрикнул «Окуленко», хватаясь за уцелевшую раму. – В машину садится! Не уйдешь, мразь!..

Я сделала попытку подняться. Но второй – коренастый, низколобый, с узкими глазками-щелками – больно пнул меня по коленке.