Некоторые парни… (ЛП) - Пэтти Блаунт

– Ох, детка, все в порядке. Я здесь. Ты не одна.   

Когда приступ наконец-то миновал, оставшуюся часть дороги до школы Лаурел Пойнт мы прошли вместе. Добравшись до стоянки, молча уставились на слова, нацарапанные на дверях. Уперев руки в бока, мама вздохнула. Я открыла дверцу, нашла ключ там, куда папа его положил. Машина завелась с первой попытки.

– Хочешь, я зайду с тобой? – спросила мама, но я покачала головой.

– Нет. Похоже, со мной уже все в порядке.

– Хорошо. Грэйс?

Судя по ее виду, она была готова расплакаться.

– Мам, что такое?

– Прости, милая. Мне так жаль. Я редко была рядом, чтобы поддержать тебя, когда все это началось, да?

Я вздохнула и отвела взгляд. Не только с того момента, когда все началось. С тех пор, как папа ушел. Но я отмахнулась.

– Я в норме, мам. Правда.

– Ты имеешь в виду, если не считать панические атаки? – сказала мама, печально улыбнувшись. – Во сколько ты заканчиваешь?

– Эм, в районе четырех, думаю. Точно не знаю.

– Я забираю машину. – Она улыбнулась, а я рассмеялась. Помахав на прощание, мама выехала со стоянки.

Я смотрела ей вслед, пока машина не скрылась из виду. Мне хотелось догнать ее, кинуться ей в объятия, зарыдать и сказать: "Я не в порядке и не думаю, что когда-либо снова буду в порядке". Как рассказать маме, что я боюсь всего, каждую минуту? Как рассказать, что я ненавижу ее, ненавижу отца за то, что они используют случившееся со мной в качестве нового орудия в их любимой игре "Ты – ничтожество, и вот почему…"?

Ледяной шар вновь ударяет в грудь. Я смотрю на улицу. Только маминой машины и след простыл, а я по-прежнему не могу перестать кричать безмолвно, чтобы она повернула обратно и забрала меня домой.  

Донесшаяся с противоположной стороны парковки громкая трель свистка прерывает мой праздник жалости к себе. Резко поворачиваю голову в направлении игрового поля. Команда по лакроссу тренируется. Я буду находиться в школе в течение недельных каникул – лишь я и команда по лакроссу. Лишь я, парень, который меня изнасиловал, и несколько дюжин его ближайших друзей.  

Вот.

Я сказала это.

Слово на "и".

Каждый раз часть меня боится, что я разлечусь на миллион осколков, стоит мне произнести это слово. Делаю шаг назад, удаляясь от криков, рыка, стука клюшек. Поднимаюсь по ступенькам, проскальзываю в школу, пока кто-нибудь из игроков меня не заметил. Я должна встретиться с уборщиком на втором этаже в восемь утра, и… Ох, дерьмо, я опоздала. Черт, я опоздала. Бегу вверх по лестнице, сворачиваю в западное крыло и замираю как вкопанная.  

Нет. Нет, нет, нет!

Пожалуйста, пусть это окажется ошибкой.

Мистер Джордан сказал, что он назначил еще одного ученика, помимо меня, чистить личные шкафчики.

О, мой Бог, я проклята.

Они оба оборачиваются, услышав мои шаги. Я ищу то выражение на их лицах, которое соответствует выражению лиц всех, мимо кого прохожу. Выражение, говорящее: "А вот и лживая шлюха!".  

– Ты – Грэйс? – спрашивает уборщик. Я киваю. – Ты опоздала. Мне придется доложить об этом мистеру Джордану.

Валяй, приятель. Директора меня не пугают.

Только ученики.

Я практически не обращаю внимания на его инструктаж. Наблюдаю за Йеном Расселом краем глаза. Высокий и подтянутый. Прекрасные губы, темные волосы, темные глаза, обладающие собственной силой притяжения. Йен красив, но дело не только в этом. В нем что-то есть – что-то, что я всегда вижу, когда смотрю на него.

Я часто смотрю на Йена.

Он неугомонный, в нем буквально бурлит энергия, и я этого не понимаю, хотя всегда хотела понять.

Йен играет в лакросс. Почему он не на поле со своей командой? Что он натворил, чтобы застрять на этой работе?

Однако эти вопросы не настоящие. Я не хочу думать о настоящих вопросах. Только как я могу не думать? Как много Йен видел? Во что именно Йен верит? Почему он помог мне той ночью?

Уборщик отдает универсальный ключ, говорит, что куда класть, затем указывает на ряд шкафчиков напротив Йена.

Черта с два.

Он не в себе, если думает, будто я повернусь спиной к любому из друзей Зака МакМэхона.

Когда уборщик уходит, хватаю пару резиновых перчаток. Мне не терпится начать. Держу Йена в поле зрения, готовая постоять за себя, если он решит поднять на меня руку, но его темные волосы закрывают лицо. Обрызгиваю шкафчик, однако не могу дотянуться до верха. Внезапно Йен появляется прямо у меня за спиной. Мои руки заняты, потому что я держусь за полку, а значит, не смогу защититься.

– Давай вытру.

Черт. Я подскакиваю так, что ударяюсь локтем. Он бормочет извинения, только я его не слышу из-за накатившей на меня паники. Йен отходит назад к своим шкафчикам. Я долго раздумываю, не залезть ли в один из них (без разницы, чистый он или нет) и не спрятаться ли там до конца нашего дежурства. Шесть дней. Каким образом, черт возьми, мне вытерпеть шесть подобных дней? Я делаю несколько глубоких вдохов, после чего остервенело драю следующий шкафчик.

Йен оставил меня в покое, за что я ему благодарна. Мы работаем в тандеме, молча, постепенно движемся вдоль коридора. Только когда Йен куда-то исчезает, замечаю, что прошло несколько часов. Подхватываю свой рюкзак, выхожу на улицу, пробираюсь к игровому полю, где тренируется наша знаменитая команда по лакроссу. Укрываясь за линией деревьев, быстро передвигаюсь, пока не выхожу туда, откуда видны ворота.

Зак там.

Сглатываю с трудом, достаю камеру из сумки. Включаю ее, ловлю цель, приближаю с помощью зума, затем начинаю фотографировать. Угол неудачный. Свет тоже, но лучшего варианта у меня нет. Я должна запечатлеть этот кадр.

Должна.

Тренер дует в свисток, и вся деятельность прекращается. Игроки направляются к краю поля. Мое сердце замирает. Я в ловушке. Они меня увидят. Зак меня увидит. Сую камеру обратно в сумку, прячусь за деревом. Страх наступает мне на пятки. Сжимаюсь в комок, надеясь, что никто меня не заметит, что никто не спросит, почему я здесь. Сижу на корточках пять минут, десять. Опять раздается свисток тренера. Выглядываю из-за ствола. Игроки снова распределяются по позициям. Жду еще минуту, затем пускаюсь в бег, смешиваясь с толпой родственников и фанатов, ошивающихся возле трибун. Наконец-то добираюсь до здания школы.

Едва войдя внутрь, припадаю к стене, прикладываю ладонь к груди. Сердце бешено бьется о ребра, горло сжимается, подобно апертуре моей камеры. Поспешно поднимаюсь по лестнице, ныряю в один из женских туалетов, прячусь в кабинке. Господи! Я не смогу сделать это еще раз. Не думаю, что переживу. Беру себя в руки, умываюсь, после чего возвращаюсь на свое рабочее место.