Если остаться жить - Наталья Романова

— Он только что оттуда — и его никто не убил, — парировал Илья Львович.

— Почему его не убили, я не знаю, а вот то, что там на каждом заборе написано «Смерть Куксаю», это я видела собственными глазами. Если его не убьют, его заставят воровать. Второй раз вырвать его из этой среды у меня уже не хватит сил. Ты, наверное, не видишь, что я этот воз везу уже на последнем дыхании?

— Вижу, но кто тебе виноват? — воспользовался вставить Илья Львович, считая, что его жена совершенно зря убивает себя и свой талант. — Кто тебе виноват, что ты тратишь силы неизвестно на что, вместо того чтобы писать.

— Чтобы писать, я должна довести до конца эту историю. О чем писать, если Сергей может сорваться в любую минуту!

Инна Семеновна, оправдываясь, почему она тратит «на чужих людей» (как ее упрекали близкие) столько сил, каждому придумывала свой довод, который, как она считала, будет тому понятен.

Вот и теперь она сказала Илье Львовичу, будто собирается писать о Сергее, хотя всем уже было ясно, что писать о нем она не будет, чтобы не травмировать его и так израненное самолюбие.

Илья Львович хорошо знал свою жену,

— Сейчас ты еще расскажешь легенду о голубке, — сказал он.

Инна Семеновна действительно всегда рассказывала эту легенду, когда ее начинали упрекать в «чрезмерной трате сил» и «ненужном самопожертвовании».

По легенде, человек пришел к Зевсу и попросил освободить голубку. «Хорошо, — сказал Зевс, — но ты должен выкупить ее своим телом. Вот тебе весы, на одну чашу я кладу голубку». Человек начал разрывать свое тело и бросать на весы, но чаша с голубкой все перевешивала. И только когда человек весь бросился на чашу весов, они, заколебавшись, медленно пошли вниз.

— Нет, — сказала Инна Семеновна, — я тебе не буду рассказывать легенду о голубке. Я тебе расскажу другую историю, которую мне недавно рассказала моя старая тетка, и я наконец что-то поняла про себя. Моя бабушка, которая до революции, как ты знаешь, жила на Почтовой улице, собирала всех бедных детей с этой улицы и мыла им головы.

— Пусик, — сказал Илья Львович, нежно целуя жену, — ты такой смешной.

Сергей пришел вечером, когда Инна Семеновна уже успела позвонить и в «Скорую помощь», и в милицию, и в ОРУД-ГАИ. Чтобы не раздражать Илью Львовича, который считал, что его жена, взявшая на себя роль Макаренко, обладает только одним недостатком — не умеет воспитывать, Инна Семеновна не задала Сергею ни одного вопроса. Она сделала вид, будто вовсе и не волновалась.

К Ире Сергей зашел, как только поужинал.

— Еще жива?

Ира промолчала.

— Не с кем посоветоваться, пришел к тебе. Придумай, пожалуйста, как бы мне дней десять отсутствовать?

— Как отсутствовать?

— А вот так, как сегодня, только чтобы Инна Семеновна не сходила с ума.

Ира удивилась, она была уверена, что Сергей ничего не заметил, все же в прошлом Инна Семеновна была актрисой.

— Мы сегодня с Мариной ходили в загс, нам назначили через десять дней. Хотели через месяц, но Марина их уговорила.

У Иры не было ни малейшего сомнения, что Сергей опять врет. И она тут же дала ему совет:

— Скажи маме, что для подготовки к собеседованию тебе нужны книги и поэтому ты будешь сидеть в библиотеке.

— Твою руку.

Сергей всегда протягивал руку собеседнику, когда тот говорил удачную фразу. Ира, которой было неловко сказать Сергею, что это плохой тон, чуть-чуть поколебавшись, протянула свою.

— Ну что ты опять лежишь?! Смотри: чемпионы не возвращаются!

При всем своем косноязычии Сергей иногда говорил очень метко. Одного Ира не понимала: зачем он сказал маме, что не любит Марину? Проверял? Ее тоже проверял?

А наутро Сергей объявил Инне Семеновне, что Ира ему надоела, что он больше не может видеть, как она ходит со своими кастрюльками, что каждый вечер она приходит к нему на кухню под предлогом проверки газа и не дает ему читать и поэтому он сегодня же переезжает к товарищу. Товарищ этот играет в одной из футбольных команд Москвы и тоже из Тамбова.

Сергей всегда говорил, что у Иры змеиный слух, но сейчас он, по-видимому, забыл об этом и счел нужным кричать на всю квартиру.

Теперь Ира верила, что Марина в Москве. Сергею захотелось погулять с ней, и он решил выехать от них, обвинив во всем Иру. Он врал, как хотел. Кастрюли, перец, газ — все это было так, но Ира никогда не приставала к Сергею с разговорами. Если они иногда и говорили с утра до вечера, то это происходило всегда по инициативе Сергея. Сергей сейчас врал, зная, что Ира будет молчать, он ведь уже проверил, что она молчит.

Инна Семеновна зашла к Ире. Ее лицо и шея были покрыты красными пятнами.

— Уговори его, — попросила Инна Семеновна, — скажи, что ты больше не будешь.

Ира вошла в кухню. Увидев Иру, Сергей отправился в ванну и начал набивать рюкзак мокрыми трусами и майками.

— Я очень тебя прошу, — Ира сняла с крючка майку от тренировочного костюма, к которой Сергей уже протянул руку, — не уезжай.

Сергей не стал отбирать у Иры майку, словно давая ей еще немного насладиться его присутствием.

— Я очень тебя прошу.

Сергей сунул в рюкзак полотенце и тут же вытащил его.

— Это мое или нет?

— Твое. Я больше никогда не буду проверять газ перед сном, — пообещала Ира.

Набив доверху рюкзак, Сергей вернулся в кухню.

— Выкурить на дорожку, что ли?

Затянувшись два раза, Сергей потушил папироску, аккуратно положил ее в пепельницу, надел рюкзак и, подойдя к Инне Семеновне, чуть-чуть стиснул руками ее плечи.

— Не огорчайтесь, все будет о'кей. Ну а ты, — Сергей обратился к Ире, — ты открыла мне дверь, когда я пришел в этот дом, ты за мной и закрой ее.

Ира не шевельнулась.

— Как хочешь, мое дело предложить.

Сергей взял со стола стопку книг. Открыл входную дверь и вышел.

«Теперь, если он не поступит в институт, обвинят меня», — подумала Ира. Ира боялась всех: Илью Львовича, маму, соседку с лестницы, подруг… И Ире начало казаться, что она действительно виновата перед Сергеем. Только почему он раньше никогда не говорил, что его раздражают ее кастрюльки. Всю свою еду Ира всегда таскала за собой: она боялась, что при маминой невнимательности в Ирину кастрюлю попадет перец.

«Нет, он ушел не из-за меня, — успокаивала себя Ира. — Он бы никому не сказал, что уходит из-за меня. Будь это правда, он бы выдумал другую причину».

— Если можешь, прости, — Инна Семеновна поцеловала Иру. И Ире показалось, что за все время болезни ее впервые пожалели.

— Я сейчас приму лекарство, которое прописал мне Петр Дмитриевич, — сказала Ира.

Инна Семеновна вдруг испугалась. Ведь два года Ира убеждала Инну Семеновну, что от всех лекарств ей только хуже. Ира тоже боится. Шапки, платки, рефлектор, невозможность без боли поднять голову, сказать слово, съесть тарелку супа… Ведь все это может вернуться. Но сейчас Ире придает силы мамин испуг. Мама боится, значит, если Ире станет хуже, то ей поверят, что это от лекарства. Ира готова идти на любые эксперименты, лишь бы ей верили, лишь бы она знала: что бы с ней ни случилось, мама будет на ее стороне. И Ира вдруг поняла, что никакие силы не остановят ее: она примет лекарство.

Сделав глоток из стакана, куда она накапала несколько капель, Ира легла, минут через пятнадцать голову сжало. Ира обрадовалась. Это означало, что у нее начинается спазм и, следовательно, лекарство не расширяет сосудов. Через час Ира выпила еще несколько глотков, а к вечеру почти весь стакан.

Прошло несколько дней, и Ира уже все знала про действие на нее лекарства. От него начинался спазм в том месте, которое до этого болело. Ровно через час спазм проходил и это место переставало болеть. Словно лекарство обладало избирательным свойством: оно действовало на больное место и лечило его.

Ира приняла лекарство и легла. Голову сжало, как обручем. Мысль начала биться в одну точку. «Рассказ, рассказ, условные рефлексы»… Мысль уходила и приходила, снова исчезала и вновь появлялась. Мысль не давала покоя и бестолково, глупо, безнадежно стучалась в висок. Ире вдруг показалось, что она и вправду все придумала, а потом это все растаяло, и Ира никак не могла вспомнить, что же такое это было. Ира вспоминала и чувствовала, что вспомнить это немыслимо. И все же почему-то ей казалось, что то, что она силится вспомнить, с каждой попыткой приближается к ней. И вдруг оно вспомнилось, вспомнилось именно то, что промелькнуло у нее в голове несколько минут назад. Оно вспомнилось и начало обрастать, обрастать, и тут Ира поняла, что она придумала рассказ.

…Писать было трудно. Самым мучительным было то, что Ира не могла сразу написать хотя бы страницу, не могла отдаться «во власть перу», которое писало бы само собой, а ты бы в это время испытывал наслаждение, подъем, волнение.