Наследник Робинзона - Андре Лори

Первым заговорил мистер Грахам на ломаном французском языке. Он объяснил, что, согласно завещанию полковника Робинзона, он и его компаньон распорядились закрыть деревянными ставнями окна и двери кабинета покойного, в котором находились его бумаги, и наложили печати, а теперь, по требованию господина Глоагена, готовы снять эти печати в его присутствии.

— Сегодня же? — спросил археолог.

— Даже сию минуту! Мы вручим вам все его бумаги, и дело наше будет кончено!

— Но ведь при этом необходимо присутствие какого-нибудь полицейского чина! — заметил господин Глоаген.

На это ему возразили, что здесь этого вовсе не требовалось, так как поверенные уполномочивались местным законом к снятию печатей. После этого оставалось только направиться к кабинету и приступить к снятию печатей.

Осмотрев все печати и убедившись, что все они не тронуты, господа Сельби и Грахам взломали печати, Кхаеджи вставил ключ в замок и, повернув его два раза, отворил дверь.

Струя горячего воздуха пахнула в лицо присутствующим. Громадная комната с заколоченными ставнями, остававшаяся запертой в течение целых двух месяцев, производила какое-то странное впечатление, хотя все в ней оставалось в том виде, как ее оставил полковник Робинзон, то есть все вещи лежали на своих местах: книги в полном порядке — в громадных библиотечных шкафах; огромные папки и альбомы с серебряными наугольниками и застежками — на складных табуреточках; черного дерева ящики для записок и образцов — на полках и кронштейнах; высокое красивое бюро — посреди комнаты.

Прежде всего внимание господина Глоагена привлекли обломки мрамора и старинная бронза, разложенные всюду на столах и этажерках. Почти все их можно было отнести к образцам индийских археологических древностей, а некоторые даже к временам доисторического камбоджийского искусства. В общем, господин Глоаген сразу почувствовал себя в своей стихии, среди предметов, представлявших для него особый интерес, вследствие чего он следил с живейшим интересом за процедурой, проделываемой господами поверенными.

— Надо полагать, что все важнейшие бумаги покойник хранил в своем бюро, — сказал мистер Грахам, — а потому, если вы того желаете, милостивый государь, мы начнем просмотр именно с того, что находится в нем!

Господин Глоаген выразил полное согласие, и тогда господин Сельби достал из кармана связку ключей и поспешил отомкнуть бюро.

Внутренний ящик и первые два ящичка, по-видимому, не содержали ничего сколько-нибудь важного. Но, приподняв доску самого бюро, господа поверенные обнаружили потайной ящик, на дне которого лежал большого формата конверт, адресованный на имя господина Глоагена и имевший, кроме того, следующую подпись:

«Это мое археологическое завещание.

Ж. П. К. Робинзон».

Поверенные поспешили вручить конверт господину Глоагену, который тотчас же вскрыл его, подойдя к лампе, между тем как осмотр продолжался.

В конверте оказалось: во-первых, маленький сафьяновый портфель, специально сделанный для тонкой золотой пластинки величиной приблизительно около одного квадратного дециметра, с полустертыми начертаниями каких-то фигур; во-вторых, какая-то рукопись, состоящая из сотни страниц, написанных мелким почерком покойного с рисунками пером, исполненными им же; в-третьих, записка, обращенная к господину Глоагену, которую тот пробежал тотчас же.

«Г-ну Бенжамену Глоагену. Калькутта, 19 марта 1882 г.

Дорогой зять!

Если я не ошибся в вас, то вы, вероятно, лично приедете сюда, как я и просил вас о том в моем письме, принять завещанное мною вам научное наследие. Но в случае, если непредвиденные обстоятельства помешают вашему приезду, господа Сельби и Грахам, без сомнения, препроводят к вам этот пакет. Самого поверхностного взгляда на эту золотую пластинку будет совершенно достаточно, чтобы оценить ее громадное значение.

Это единственный в своем роде памятник древности, найденный мною в подземелье мечети Рам-Мохум близ Кандагара. Я убежден, что это древнейшие письмена из ныне существующих на земле.

По известным политическим причинам я был вынужден сохранять эту находку в тайне. Причины эти изложены мною подробно в рукописи, но достаточно знать, что эта золотая пластинка, заключавшаяся в особого рода каменном ящике, на которую магометане смотрят как на наследие одного из древнейших своих марабутов, является для этого народа великой святыней, известной среди магометан под названием Зраимф (Zraimph). Узнай о моей находке британское правительство, оно, вероятно, принудило бы меня возвратить этот священный в глазах афганцев предмет дикому народу, который по настоящее время не подозревает еще об исчезновении своей святыни.

Я же присвоил ее себе во имя науки с опасностью для жизни, как единственный трофей победы, одержанной моим полком над разбойниками Кандагара. Афганцы же, собственно говоря, не имеют даже никаких законных прав на обладание этой святыней.

Она относится к древнейшей цивилизации и является святыней более древней религии, чем магометанская, а потому принадлежит прежде всего истории и человечеству.

На этом-то основании я и решил удержать ее у себя, по крайней мере, до того времени, когда окончательно смогу разобрать эти начертания, а затем увезу ее в Англию и сам лично помещу в Британском музее. И вот тогда-то мы увидим, позволит ли европейский научный мир вернуть эту драгоценную историческую и археологическую редкость негодяям, перебившим у меня столько славных солдат!

Если же мне не суждено довести до конца труд по толкованию и переводу надписи, сохранившейся на этой пластинке, то поручаю довершение его вам, дорогой мой и уважаемый зять. В таком случае вы будете располагать этой золотой пластинкой, как вам заблагорассудится.

Как вы увидите из моей рукописи, при сем прилагаемой, я считаю пластинку эту золотой, относящейся ко времени всемирного потопа или какого-нибудь первобытного переворота; уверен, что это памятник халдейской письменности. Завещаю вам это сокровище, как завещаю своих детей и бумаги, а главным образом, мои записки и документы, относящиеся к древностям Камбоджи.

Подписал: Ж. П. К. Робинзон».

При чтении этой записочки сердце господина Глоагена билось от волнения и радости, понятных только ученому. Прежде чем убрать драгоценный портфель во внутренний карман своего сюртука, ему захотелось еще раз взглянуть на драгоценную пластинку, и он приблизил открытый портфель к лампе, стоявшей подле него.