О Милтоне Эриксоне - Джей

Еще более яркий пример того, как Эриксон переопределя­ет термины, — понятие “бессознательное”. По традиционному определению, бессознательное — это нечто, относящееся к од­ному человеку, нечто внутри одного человека. Эриксон рас­сматривает “бессознательное” иначе, и это имеет заметное вли­яние на его терапевтические процедуры.

Понятие бессознательного возникло в результате исследо­ваний гипноза последней четверти девятнадцатого века. Ког­да испытуемый в трансе следовал внушениям и не мог объяс­нить, почему он делает то, что делает, возникла необходи­мость заявить о присутствии внутри человека некой мотивиру­ющей силы, лежащей за пределами его сознания. Развивая эту идею, Фрейд высказал гипотезу, что бессознательное — это часть разума, содержащая динамические инстинктивные силы, которые определяют мышление и поведение человека. Фрейд также интересовался всеобщим языком, или логикой, бессознательного разных людей. Юнг впоследствии назвал сходство в бессознательном разных людей термином “коллек­тивное бессознательное”.

Я думаю, что Эриксон в своем наборе предпосылок заменил традиционный взгляд на бессознательное. Он начал с изучения бессознательного формирования идей и различий между созна­тельным и бессознательным мыслительными процессами. При­мер можно найти в его работе “Использование автоматического рисования при интерпретации и облегчении состояния острой обсессивной депрессии”. Затем он пошел дальше, чтобы по­нять, может ли бессознательное одного человека улавливать и понимать то, что производит бессознательное другого. Вместе с Лоуренсом Куби он написал “Перевод зашифрованного автома­тического письма одного гипнотизируемого другим в трансе как состоянии диссоциации”. Комментируя то, что один человек сумел точно расшифровать результаты автоматического письма другого, авторы пишут: “Наблюдение под новым углом освеща­ет известный факт, который часто отмечается изучающими бес­сознательные процессы, но который, тем не менее, до сих пор остается абсолютно загадочным; находясь под многообразием со­знательно организованных аспектов личности, бессознательное говорит на поразительно унифицированном языке; более того, этот язык имеет свои законы, столь постоянные, что бессоз­нательное одного человека лучше приспособлено для понима­ния бессознательного другого, чем сознательные стороны их личностей”.

Следующим шагом Эриксона стало, как мне кажется, пред­положение, что язык бессознательного не просто выражает то, что у человека на уме. Это также и способ общения с другим человеком. Это значит, что мы общаемся как с помощью со­знательного языка, так и с помощью языка бессознательного, который мы понимаем и на который отвечаем. У бессознатель­ного языка иной код: он очень краток и насыщен, в нем нет ощущения времени и т.д. Общение осуществляется через движе­ния тела, интонации голоса, а также метафоры и аналогии, скрытые в нашей речи.

Если допустить, что Эриксон действует, исходя из предпо­сылки о существовании по меньшей мере двух уровней комму­никации, один из которых можно грубо называть сознатель­ным, а другой так же грубо — бессознательным, тогда многие его действия становятся более понятными. Он считает способ­ность понимать бессознательную коммуникацию основным уме­нием терапевта. Его собственная способность расшифровывать язык тела стала уже легендой. Он любит подчеркивать, как важно для терапевта вовремя заметить, что пациент утверди­тельно кивает или отрицательно качает головой в такт или не в такт своим словам, что женщина прячет свою сумочку под шар­фом в моменты, казалось бы, абсолютной искренности и т.д. — ведь существует бессчетное количество знаков невербальной коммуникации. Он говорит, что замужняя пациентка, как пра­вило, на первом же приеме раскроет своей манерой сидеть, что изменяет своему мужу, и при этом сделает это точно так же, как и любая другая представительница ее социального класса.

Однако Эриксон не предлагает интерпретаций, которые бы пе­ревели бессознательный язык в сознательный. Он относится к ним как к двум разным, но одинаково приемлемым стилям коммуникации. То, что он понимает под “принятием” пациен­та, на самом деле, принятие этого множественного способа коммуникации. Например, он никогда не скажет пациенту, что раз тот во время беседы прикрывает рот рукой, значит, он бес­сознательно выражает желание о чем-то не говорить. Напротив, Эриксон принимает этот жест как вполне адекватный способ со­общить некоторую информацию. Если привлечь внимание паци­ента к его жесту, можно нарушить коммуникацию и не добиться полезного результата. Вероятнее всего, у пациента возникнет стремление осознавать те способы коммуникации, которые луч­ше всего работают на неосознаваемом уровне.

По Эриксону, имеет смысл говорить о чем-то одном и одно­временно общаться на предмет иных материй. Например, он читает лекцию, одновременно гипнотизируя одного из слушате­лей, или он беседует с пациентом на кажущуюся совершенно заурядной тему, одновременно с помощью движений тела и ин­тонации ведя разговор о чем-то очень важном для пациента. Многие из движений, которые любой терапевт совершает “есте­ственно”, Эриксон использует умышленно — например, меняет положение тела в соответствии с реакциями клиента или изме­няет высоту голоса соответствии со значимыми движениями тела. Он использует речевую коммуникацию только как один из множества способов общения, например, гипнотизируя челове­ка, не говорящего по-английски, он показывает, что транс мо­жет быть наведен и с помощью неречевого поведения.

С этой точки зрения становится понятным упоминаемое Эриксоном “бессознательное осознание”. Чтобы общаться с человеком через “бессознательное”, на каком-то уровне мы должны понимать, что делаем, иначе не сможем ни попра­вить себя, ни получить от другого сообщение, ни ответить ему. Хотя этот процесс может идти у нас вне сознания. Сле­довательно, когда мы взаимодействуем по меньшей мере на двух уровнях коммуникации, должно существовать по мень­шей мере два уровня “осознания”. Наиболее характерной чертой Эриксона является то, что он позволяет этим двум уровням существовать отдельно друг от друга, не пытаясь при­влечь к ним внимание пациента. Эриксон желает общаться, используя оба кода и позволяя им независимо друг от друга выполнять свои коммуникативные функции.

Причина терапевтического изменения

В эриксоновском подходе к работе с пациентами заложена идея о том, что психическая проблема по своей природе межличностна. В том, как пациент обращается с другими людьми и как другие обращаются с ним самим, заключается причина его огорчения и ограниченного поведения. Поэтому вопрос о том, как изменить человека, превращается в вопрос о том, как изменить его отношения с людьми, включая терапевта. При та­ком понимании проблемы прошлые теории о “причине” тера­певтического изменения не подходят. В какой-то момент своей профессиональной карьеры Эриксон довольно резко отклонился от веры в то, что человек изменится, если узнает, почему он такой, какой есть, или что скрывается “за” его проблемой. Не­возможно понять его терапевтический подход, если считать те­рапию процессом перевода бессознательных идей на сознатель­ный уровень или помощью человеку в понимании того, как он общается с другими. Эриксон не помогает человеку ни осознать влияние его прошлого на его настоящее, ни понять, почему он такой, какой есть, и как он относится к другим. Его отчеты о клинических случаях не содержат высказываний, типичных для многих терапевтов: “Давайте попробуем немного прояс­нить, что за этим стоит”, или “Заметили ли вы, что говорите о ней точно так же, как и о своей матери?”, или “Такое впечат­ление, что вы реагируете на меня, как будто я кто-то другой”, или “Что вы чувствуете по этому поводу?”, или “Вы выглядите раздраженным”. В его подходе не используется метод отстране­ния пациента и анализа того, что тот говорит и делает (кроме случаев, когда пациент действительно хочет провести такой экс­перимент, и тогда Эриксон может очень живо провести подоб­ный опыт с помощью техник гипноза). Если пациент ведет себя так, как будто попал к могущественному волшебнику, Эрик­сон не будет с ним спорить. Он может использовать это для внушения изменений или “сдвинуть” поведение пациента так, что и восприятие его поменяется, но он убежден, что по­пытки “просветить” человека не принесут пользы. Поэтому бывшие пациенты Эриксона не говорят и не думают на языке психиатрии, не дают психиатрических интерпретаций другим. Они становятся нормальными, заботясь об “инсайте” не более, чем любой среднестатистический, никогда не лечившийся че­ловек.