Современная дРама (СИ) - Томченко Анна

— Прекрати, — с комом в горле прервала я. Знал бы он сейчас, как мне охота все вазы мира разбить о его голову, знал бы он, как мне отчаянно не хватает боевой катаны, чтобы отрезать ему его проклятый язык… Знал бы он, что с категории засранца он сейчас упал ещё ниже, наверно, к придуркам обыкновенным.

Меня выворачивало от его речи. Он просто топтался по больному. Шаркал растянутыми сапогами по моим мечтам. Вдавливал в мировой навоз все мои планы и надежды. Он без ножа кромсал меня.

— Нет, — все не успокаивался бывший муж. — Я не прощу себе, если ты сейчас всего не услышишь. Понимаешь, я люблю тебя. Ещё сильнее люблю. А когда увидел, как этот идиот тебя лапает и целует, меня взорвало. Только тогда я понял, что безвозвратно теряю тебя навсегда. Хотя ты никогда и не принадлежала мне. Ты была сама своя. И твоя любовь… В первую очередь ты любишь себя, а не меня. И за это я влюбился в тебя… За то, что бы всегда оставалась мне недоступна. Но потом я начал уставать завоёвывать тебя каждый день, час, год… Мне казалось вот будь ты теплее, нежнее, тогда все бы было лучше, но меня бесят, вымораживают эти сопли, потому что я хочу добиваться, сражаться, покорять. Мне не нужна никакая другая кроме тебя…

— А сейчас мне не нужен ты…

— Я никогда тебе не нужен был, — он горько усмехается, а у меня чашка с чаем трясётся в руках. — А после всего… Ты не сможешь меня простить, но я и не прошу, потому что сам себя не прощу. Просто дай мне шанс все исправить?

— Что исправить Миш? — мне хочется кричать в голос, но я стискиваю зубы, по ощущениям, стирая их до дёсен. — Что ты можешь исправить? Что ты сделаешь с этим ребёнком, с этой женщиной? Что ты сделаешь с моей памятью?

Молчание. Тяжёлое, как гуща от кофе. Оно растекается по воздуху. Оседает крупными коричневыми пятнами. И от аромата его становится невозможно дышать. Грудная клетка конвульсивно дёргается, а легкие не впускают в себя и капли кислорода.

Стена, возведённая мной из безразличия и отстранённости, не выдерживает натиска и идёт мелкой трещиной. Как паутинка. Внутри крепости бьется в шрамах от ножа, что в руках Миши, мое сердце. Оно бьется из последних сил и кажется ещё один удар и остановиться.

— Просто дай мне шанс… — шёпотом, как шорохи хрустящего снега под ногами, просит бывший муж, а меня взрывает:

— Ни черта, Миш, не просто! — я срываюсь на крик. — Не просто, понимаешь? Ты два года жил на две семьи, ты приходил ко мне с ее запахом на теле, ты засыпал с мыслями о ней, ты целовал меня после того, как возвращался от неё, ты мне клялся в любви… Твою мать! Я ездила поливать эти чертовы бегонии к Спиридонову, пока ты трахал ее несколько недель! Ты после этого просишь просто дать шанс? После предательства, не мимолетного, а обдуманного, длительного и оттого более извращённого. Я хотела ребёнка! Этот ребёнок должен был быть мой! Это я должна сейчас наряжать ёлку, вешать на неё белые пинетки и выбирать коляску с кроватью. Ты украл у меня все это! И просишь дать шанс?

Я дышала рвано. Грудь распирало от обиды. Она жгла похлеще раскалённого тигля. Превращала в пепел все, что нечаянно коснулось ее краев и оседала пеплом.

— Не звони мне. Не разговаривай со мной. Не приближайся. Ты разрушил мою жизнь, ты отнял у меня мечту, взамен дав суррогат свободы. Ты последний человек на земле, который что-то получит от меня.

Я повесила трубку. Сидела, не зная что делать, то ли разреветься, то ли разбить чашку с чаем. Меня трясло изнутри. Физически чувствовался тремор всех органов.

Сколько времени я провела в этом бреду не помню. Но дёрнул в реальность меня дверной звонок. Не понимая зачем, открыла дверь и посмотрела на Васю.

— Алис, нам надо поговорить…

Глава 11

Беда не приходит одна. Зачастую ее сопровождает маленькая сумасшедшая белочка. Так вот. Походу, мое свидание с ними состоялось. Если бы можно было придумать более неудобный момент для выяснения чувств, обид и притязаний, тридцать первое декабря было бы последней датой в этом списке.

Однозначно, эти северные олени решили меня довести, если не до дурдома, то до его неотложки. Я смотрела на Спиридонова, который поспешно стянул куртку, ботинки и стоял, не решаясь пройти в зал. Что примечательно, так это его проклятые носки, которые, вразрез с привычным сценарием, были целы. Очень, очень плохой знак.

— Ииии? — сварливо осведомилась я. Вася исподлобья смотрел на меня, не начиная стенать. Я психанула и ушла в кухню. Мягкие шаги проследовали за мной. Воистину, вся выдержка женского самообладания сейчас пришла мне на помощь, в противном случае я бы выставила мужчину.

Чай остыл. Я-нет. Мне прям хотелось услышать хоть какую-нибудь гадость, чтобы с чистой совестью выпустить пар. Но поэт молчал, просто оседлал стул задом наперёд и наблюдал. Я облокотилась на столешницу, тоже вытаращилась, противно прихлебывая напиток, с присвистом.

— Я тебя люблю… — как-то отстранённо и спокойно сказал Вася, а я подавилась чаем, раскашлялась и пока искала воздух, он медленно подошёл и хлопнул меня между лопаток. Я вызверилась на него, как дракон, которому вместо молодой принцессы подсунули старую настоятельницу монастыря. Очень не добро. Потом до меня дошёл смыл его слов. Пришлось онеметь и переварить ситуацию.

— Какая-то косая и хромоногая у тебя любовь, Вась, — мужчина встал напротив меня. — Из-за неё ты ждал нашего развода, из-за неё ты молчал эти два года, что мне муж изменяет?

— А ты бы поверила, если бы я рассказал об его изменах?

Вот что за человек этот Василий? Даже ссору с ним не получается завести, потому что правду говорит. Не поверила бы.

— Ты была счастлива, — он коснулся щетины по подбородке, провёл рукой по ней, словно раздумывая стоит ли продолжать. — Твоё неведение дарило тебе иллюзию хорошей жизни, любящего супруга. Кто я такой, чтобы разрушать все это? Кем бы я был после такого? Никем. Ты возненавидела бы меня за то что разрушил все это. И сейчас тоже ненавидишь, только за молчание. А я… Знаешь, с годами я привык. Мне достаточно было знать, что у тебя все хорошо, что ты смеёшься. Я так привык волочиться за всякими женщинами, почти смирился с тем, что с одной конкретной девушкой мне не быть. А потом это…

— Зачем ты мне рассказал про то, что он изменяет? Он бы одумался, вернулся, я бы опять была счастлива… Разве не этого тебе достаточно?

— Зачем рассказал? — он зло усмехается и хватает меня руку, дёргает на себя. Я упираюсь, но он сам шагает навстречу и выдыхает в губы. — Затем, Алис, что ты богиня, а он обычный атеист, который никогда не понял бы, что за женщина рядом. Он и сейчас не понимает, просто у него отняли любимую игрушку, плевать, что с годами она стала неинтересна. Игрушку понимаешь, Алис? Не возлюбленную, а простую куклу, которую можно наряжать, хвастаться перед окружением, ломать, когда она хочет побыть человеком.

— Замолчи…

Он прав и его слова ранят. Подсознательно я все это сама знаю, но принимать отказываюсь. И ещё сильнее бесит, что мое подсознание говорит голосом Васи.

— Да нет, итак два года молчал… — он кладёт руку мне на талию, наклоняется к уху. — Знаешь, когда тебя впервые увидел, подумал, ну и змея. Второй раз ты стала лицемерной стервой. Третий- языкатой мегерой. Потом ещё масса раз было, когда мне хотелось придушить тебя и вырвать твой острый язык. Через год я сцеживал твой яд после каждой встречи и ощущал какое-то мазахисткое удовлетворение. Мне бы тогда понять, что на такое подсаживаются. Потом мне стало не хватать твоей язвительности, ведь ты привыкла ко мне, как к другу семьи и я взглянул на тебя по-другому. Пропал. Там где раньше ненавидел… Помнишь, когда ремонт в доме закончился, а обстановки ещё не было и каждый день туда привозили то мебель, то шторы, меня Миша попросил с тобой пожить там неделю, потому что сам уезжал в командировку, а тебя боялся одну оставлять. Помнишь? Так вот, тогда… Ты выходила по вечерам гулять по посёлку и меня звала с собой и говорила, говорила… Я заслушивался. Твои истории, рассуждения… Наверно, тогда я понял, что люблю тебя… Сам себя презирал за то, что достаточно одного твоего «Вася, пошли гулять», чтобы потерять голову. А я терял, забывал все, бросал свою работу и шёл. Чтобы снова слушать тебя.