Секретные архивы ВЧК-ОГПУ - Борис Сопельняк

Несколько позже всплыла любопытная деталь: по направлению лишь санаторных врачей принять больную Гиршман не имел права, нужно было какие-то солидное поручительство. И знаете, кто поручился за Фаню Каплан, кто дал ей необходимую рекомендацию? Никогда не догадаетесь! Этим человеком был родной брат Ленина Дмитрий Ильич Ульянов. Он ведь получил медицинское образование и как раз в это время служил военным врачом в Севастополе. Ему очень понравилась девушка с серыми, лучистыми глазами, и, видимо, он очень хотел, чтобы она его разглядела получше.

Лечение у Гиршмана пошло на пользу, и Фаня стала видеть гораздо лучше: она уже не только различала силуэты, но с расстояния полуметра могла узнавать лица. После Харькова она вернулась в Крым и поселилась в Симферополе. Встречалась ли она в это время с Дмитрием Ильичом, неизвестно, так как никаких сведений об этом в архивах нет.

Но вернемся в Замоскворецкий военкомат, куца привели Фейгу Каплан.

Первое, что она сделала, — это сняла ботинок.

— Так я и думала, — вздохнула она. — Гвоздь. Так, проклятый, колет, что прямо спасу нет.

— А я думал, что вы хромоножка, — ухмыльнулся Батулин.

— Никакая я не хромоножка! — вскинула голову Фаня. — Чем смеяться над девушкой, лучше бы помогли.

— Вам нужно к сапожнику. А я — комиссар!

— Тогда я сама, если, конечно, товарищ комиссар не возражает.

С этими словами Фаня взяла со стола несколько конвертов со штемпелем военкомата, сделала из них некое подобие стельки и вложила в ботинок.

Знала бы тогда Фаня, что натворила, ни за что бы не взяла эти проклятые конверты, ведь при обыске их обнаружат, решат, что в военкомате служат ее сообщники, и начнут «шить» такое дело, что целая группа людей едва избежит расстрела.

Тем временем в военкомат приехал председатель Московского ревтрибунала Д ьяконов и приказал произвести тщательнейший обыск Каплан. Эту операцию поручили трем наиболее доверенным лицам, но и за ними присматривал вооруженный караул. Одной из этих женщин была Зинаида Легонькая.

«Меня вызвал товарищ Дьяконов, — рассказывала она год спустя, когда ее саму арестовали по подозрению в покушении на Ленина, — и сказал, что я обязана исполнить поручение и обыскать женщину, которая покушалась на товарища Ленина. Вооруженная револьвером, я приступила к обыску. В портфеле у Каплан были найдены: браунинг, записная книжка с вырванными листами, папиросы, железнодорожный билет, булавки, шпильки и всякая мелочь».

Слухи о том, что именно Зинаида стреляла в Ленина, ходили упорные, но, хоть и с трудом, ей удалось доказать свое алиби.

Если Зинаида не нашла ничего существенного, то другое «доверенное лицо», чекистка по фамилии Бем, обнаружила злосчастные конверты, которые Фаня использовала в качестве стельки. Еще более тщательно и профессионально работала Зинаида Удотова, у которой, судя по хватке, был немалый опыт в такого рода делах, но и она ничего существенного найти не смогла.

Как только Фаня оделась, Дьяконов приступил к допросу.

Что касается протокола допроса (в принципе, их было два, но они такие короткие, что я их объединил), то приведу его полностью, причем в стилистике и орфографии тех лет.

«Я, Фаня Ефимовна Каплан, под этим именем я сидела в Акатуе. Эго имя я ношу с 1906 года. Я сегодня стреляла в Ленина. Я стреляла по собственному побуждению. Сколько раз я выстрелила — не помню. Из какого револьвера я стреляла, не скажу, я не хотела бы говорить подробности. Я не была знакома с теми женщинами, которые говорили с Лениным. Решение стрелять в Ленина у меня созрело давно. Женщина, которая оказалась при этом событии раненой, мне абсолютно не знакома.

Стреляла я в Ленина потому, что считала его предателем революции и дальнейшее его существование подрывало веру в социализм. В чем это подрывание веры в социализм заключалось, объяснить не хочу. Я считаю себя социалисткой, хотя сейчас ни к какой партии себя не отношу. Арестована я была в 1906 году как анархистка. Теперь к анархистам себя не причисляю. К какой социалистической группе принадлежу сейчас, не считаю нужным сказать.

Меня задержали у входа на митинг. Я стреляла в Ленина потому, что считаю, что он предатель, и считаю, что чем дольше он живет, тем он удаляет идею социализма на десятки лет. Я совершила покушение лично от себя».

Дьяконов прекрасно понимал, что совершить покушение «лично от себя» Фейга не могла, но она стояла на своем и даже отказалась подписать протокол допроса. Поэтому, когда за ней приехали люди с Лубянки, Дьяконов с легким сердце передал ее чекистам, которые взялись за нее куда более серьезно и, если так можно выразиться, профессионально.

А пока что вернемся во двор завода, где около автомобиля лежит раненый Ленин. О том, что было дальше, лучше всего рассказать устами Степана Гиля, который, как вы, наверное, помните, держал на прицеле террористку, но почему-то в нее не выстрелил, а всего лишь испугал — и ее рука дрогнула.

«Я обернулся и увидел Владимира Ильича упавшим на землю, — рассказывал Степан Гиль. — Я бросился к нему и стал на колени. Сознания он не потерял и спросил:

— Поймали его или нет?

Он, очевидно, думал, что в него стрелял мужчина. Но спросил он тяжело, изменившимся голосом и с каким-то хрипом. И тут я вижу, что по направлению к нам из мастерских бегут какие-то люди с револьверами в руках.

— Стой! Стрелять буду! — закричал я. — Кто вы?

— Мы свои! Из заводского комитета.

Узнав одного из них, я подпустил их к Владимиру Ильичу. Среди них оказался фельдшер Сафронов. Он спросил у Ленина, куда тот ранен, и, услышав, что в руку, оказал ему первую помощь, перевязав рану платком и остановив кровотечение.

Все настаивали, чтобы я вез Владимира Ильича в ближайшую больницу, но я решительно ответил:

— Ни в какую больницу не повезу. Только домой!

— Домой, домой, — подхватил Ильич, услышав наш разговор.

Мы помогли Ленину подняться на ноги, и он сам прошел несколько шагов до машины, а потом с нашей помощью поднялся на подножку и сел на заднее сиденье, на обычное свое место. Так как у нас не было охраны, то я попросил двоих товарищей из завкома сесть с нами. Я поехал очень быстро, а когда обеспокоенно оглядывался, то видел, что лицо Ильича очень бледно. Но он не стонал и не издавал ни звука.

В Троицких воротах я не остановился, а проехал прямо к квартире Ильича. Здесь мы помогли ему выйти из автомобиля и наверх хотели отнести на руках. Он наотрез отказался. Мы снова стали его умолять, чтобы он разрешил внести его на руках, но он твердо сказал:

— Я пойду сам. Только помогите снять пиджак. Мне так легче будет идти.

Я осторожно снял пиджак, и он, опираясь на нас, пошел по крутой лестнице на третий этаж. Я провел его прямо в спальню и положил на кровать. Потом я позвонил Бонч-Бруевичу и рассказал о случившемся».

После звонка управляющему делами Совета Народных Комиссаров Владимиру Бонч-Бруевичу в Кремле поднялся страшный переполох. Прежде всего, опасаясь нападения, усилили охрану. Удивительно, но в то время в Кремле не было своей медицинской части, поэтому за врачами пришлось посылать в город. Профессор Минц быстро установил, что одна пуля застряла в руке, а вот вторую он нашел на шее, под самой челюстью.

— Если бы она задела пищевод или позвоночный столб, ранение можно было бы считать смертельным. Уклонись пуля на один миллиметр в ту или другую сторону, Владимира Ильича в живых уже бы не было. Но она задела только легкие. Так что жить Ильич будет! — вынес свой вердикт профессор.

Перечитайте рассказ Гиля еще раз, и вы наверняка обратите внимание на его реплику о том, что у них не было охраны и он попросил двоих товарищей из завкома сесть в машину. Как так? Как могло случиться, что на митинг Ленин поехал без какой-либо охраны? Ведь когда он выступал на этом же заводе 28 июня, его охранял начальник гарнизона Замоскворечья Блохин. На сцену Ильич вышел в окружении красноармейцев, и как он ни просил их удалиться, они не уходили. Тогда Ленин обратился к Блохину, но тот выполнил просьбу Ильича лишь после звонка Дзержинскому, который разрешил солдатам спуститься со сцены, но далеко не уходить.

Невольно возникает мысль, что кто-то, воспользовавшись отсутствием Дзержинского, который уехал в Петроград разбираться с убийством Урицкого, взял да и лишил Ленина охраны. Но сделать это мог только могущественный, очень могущественный человек!

Тем временем на Лубянке шли беспрерывные допросы Фейги Каплан. Как это ни странно, ничего нового они не дали, поэтому взялись за кастеляншу Павловской больницы Марию Попову, ту самую женщину, которая спрашивала про муку, а потом была ранена первым выстрелом.

— В пятницу, 30 августа, мы с подругой зашли на митинг и подоспели под самый конец речи Ленина,—рассказывала она. — Когда речь кончилась, я направилась к выходу и очутилась возле Ленина. Я обратилась к нему с вопросом: «Почему так: вы разрешили провозить муку, а ее отбирают?» Он ответил: «По новому декрету отбирать нельзя. Бороться надо!» Тут раздался выстрел, и я упала. Я находилась по правую руку от Ленина и чуточку сзади».