Митюкова и Сидоров - Александр Гейман

Он решительно прошел на кухню и с удивлением обнаружил, что форточка как раз и притворена, а Фельдман (кот), царапает стекло и хрипло дышит, потому что ему действительно вдруг стало плохо и понадобился свежий воздух.

— Ну вот, видишь — Арнольд задыхается! — стала ругаться чела Фельдман и настежь отворила форточку, а Фельдман (кот) свесил голову наружу и стал очень громко выдыхать лишнее, пока не полегчало.

Вечером чел Фельдман принялся обзванивать всех родных и близких и рассказывать им о подвигах своего кота: "Изольда Марковна, как поживаете? Грызуны не беспокоят? А то наш Арнольд, представляете, такой смирный, такой ласковый — самостоятельно задавил крысу!" А родных и близких у Фельдманов было много, и он названивал, пока Фельдманша не отобрала у него телефон и не велела ложиться спать. Но и в кровати чел Фельдман не переставал размышлять о котах и крысах. У него созрела коммерческая идея — сдавать кота внаем для истребления грызунов. В три часа ночи Фельдман (кот) проснулся, оттого что над ним стоял чел и нашептывал: "Фельдман ты мой Фельдман, пушистенький Арнольд! С твоим охотничьим талантом мы сделаем большие бабки!" — а Фельдман, слыша это, дрожал всем телом. Хотя, возможно, все это ему приснилось. Но тут пробужденная Фельдманша стала ругаться, и вовсе не шепотом. Она велела мужу оставить кота в покое и выкинуть идеи коммерческого истребления крыс из головы, потому что от них Арнольд может нахвататься блох и вообще это негигиенично, и она никогда не доверит кота посторонним. И Фельдман (кот) перестал дрожать, но заснуть долго не мог.

— А утром, — жаловался он, — у меня сильно болела голова, и мне было очень стыдно. За дебош и поведение, недостойное рафинированного интеллигента. И еще я боялся, что Кошкин снова придет. Знаете, Василий, я теперь сделал окончательный выбор в пользу трезвого образа жизни. Пусть мой пример послужит хорошим уроком начинающим жизнь котам. А вдруг меня теперь заставят ловить крыс? Я же их боюсь, Сидоров!..

— Да не волнуйся ты, Фельдманша же не позволит, — успокаивал Сидоров. — А с Кошкиным я поговорю, не переживай! Вот у меня-я-а что было — тоже вот с крысой…

И Сидоров поверил Фельдману свою сердечную тайну, — в общих чертах, конечно.

— Так что, — заключил он, — возможно, скоро ты лишишься общества приятной соседки. Но мы будем навещать тебя, обещаю. Только, чур, пока обо всем молчок.

Сидоров полагался на Фельдмана — он умел хранить тайны и вообще был благородного воспитания. А насчет Муры его планы и надежды оставались прежними. Тем более, что она как будто оттаяла. В последний раз они поговорили очень даже ласково, и Митюкова сказала, что больше не сердится. Обрадованный Сидоров кинулся строчить любовное письмо, а послал его по Интернету — а что делать, если современные кошки не знают настоящей цены съедобным подаркам и больше верят буковкам на экране. Даже ветчину Сидорову не хотелось уже нести, а то выйдет опять выволочка дворнику Сидорову. Письмо вышло пылким, а кончалось так: "Давай поженимся, Митюкова. Обещаю, что ты будешь часто котиться". Последнее Сидоров написал, конечно, в шутку и из желания сделать даме приятное, да и вообще это еще не было официальным предложением руки и сердца, это Сидоров собирался сделать все ж таки по всей форме — он же был правильный кот. А сейчас это было, скорее, знаком внимания, предварительным таким.

Митюкова прочла письмо и занервничала. Муре нравилась непосредственность и страстность Сидорова. Она как-то даже сказала Миколакис: "Ты знаешь, в котах я уважаю сочетание прямоты и энергичной душевности, я считаю это признаком сильной мужественности", — а имела она в виду Сидорова. Митюковой хотелось, чтобы он и дальше продолжал ее любить. Но перебираться из обжитой квартирки куда-то в каморку на метлы ей совершенно не улыбалось, и еще меньше того ей хотелось ловить столовских крыс. "Что обо мне подумает Миколакис?" — переживала Мура. Она снова затаилась и не отвечала на письма Сидорова, а на звуковые сигналы посылала к окошечку в ванной таксу Симу врать, что ее нет дома. В этот момент неожиданно стал снова названивать он — ну, вот тот совершенно уже забытый заморский неприехавший кот. Это скрашивало Митюковой ее душевные терзания.

Через неделю молчания кот Сидоров получил внезапное письмо от Муры. Дворник Сидоров в это время выставил в Интернет новую подборку своих творений и то и дело залазил в сеть узнать, вызвали ли они всеобщий восторг, а поскольку такого восторга они не вызвали, то и узнавать это приходилось снова и снова. А Сидоров (кот) сидел у чела дворника на коленях и делал вид, что трется мордой об угол клавиатуры, а на самом деле читал свою электронную почту — читательские мнения его, конечно же, совершенно не интересовали, потому что кошки никогда не интересуются пустяками. В этот миг на частотах, недоступных человеческому слуху, прозвучало «динь-динь», означающее получение послания, и глаза Сидорова принялись жадно впитывать посланное. Оно было таким:

Знаешь, Сидоров, ничего у нас не получится. Во-первых, любые длительные отношения будут нарушать дорогое мне одиночество. Даже думать об этом не хочу.

Я была шокирована твоим бытом, если честно. Так нельзя жить. Слабой кошке с ее ранимой душой требуется больший комфорт и устроенность.

И я поняла, что на самом деле ничего для тебя не значу. Тебе лишь бы носить кому-то крыс.

Кошке, особенно домашней, сложно создать и поддерживать какой-то круг знакомых, но в какой круг можешь ввести меня ты?.. В круг всех этих Кошкиных, Нечитайловых и прочих дворницких котов и бомжей?

И т. д., и т. п. Мы не подходим другу другу. Нет, я-то бы тебе подошла. Только я не собираюсь вытягивать тебя из твоей дыры и поселять у себя. И не такая я идиотка, чтобы не сообразить, чей социальный рейтинг поднимется в этом случае.

А про то, что ты меня всю жизнь ждал — красивые слова! Никто меня не ждал! Я нарочно выбираю такой момент и вываливаю, когда никто и не подозревает, что я появлюсь.

Короче — мяу!

Сидоров… Эх, Сидоров… Сидоров! Бывает, Сидоров…

Сидоров опупел. Употребим здесь это емкое, выразительное слово, потому что точней его и не подобрать. «Ошалел», "был потрясен", даже «офонарел» здесь не годится. В последнем случае подразумевается как бы некий электрический разряд, этакое ослепление от очень уж яркой вспышки. Например, когда в глаз кулаком двинут и искры так и летят, то, пожалуй, можно и офонареть. Но в состоянии Сидорова не было ни малейшего намека на просветление, — нет, все его существо в один миг сжалось в какой-то комок, скукожилось, и правда что, этаким пупком, и Василий пребывал в полной беспросветности чувств и мыслей.