Небо истребителя - Арсений Ворожейкин

Наши асы в Испании, в Китае, на Халхин-Голе, а затем в ходе Великой Отечественной войны, как правило, уничтожали вражеские самолеты с первой очереди. Повторная атака по истребителю, если он не подбит, в групповом бою почти исключалась. Самолет врага резким маневром выходил из-под удара. Поэтому надо было обучать летчика-истребителя так, чтобы он поражал цель с первой очереди. Но обучали по старинке, как в двадцатые годы, когда максимальные скорости истребителя не превышали 200 — 280 километров в час. По полотняному конусу, который летчики называли «колбасой», стреляли только заградительным огнем, целясь не в саму мишень, а в упрежденную точку, надеясь, что «колбаса» сама наскочит на пущенную очередь.

На самолетах того времени поправка на скорость конуса и вынос точки прицеливания вперед были небольшими. Из поля зрения летчика в момент стрельбы конус не выходил.Заградительный огонь приближался к огню на поражение. С ростом скоростей истребителей, появлением крупнокалиберных пулеметов и пушек вынос точки прицеливания был настолько большим, что конус стал выходить из поля зрения летчика. К тому же светящиеся трассы перед носом врага предупреждали противника об опасности, он принимал контрманевр, атака срывалась.

Поняв, что существующий метод обучения стрельбе по конусу устарел, я нашел свой и отработал его в полетах. Результат оказался выше существовавших нормативов. На фронтах Великой Отечественной войны, применяя этот метод, я сбивал самолеты, как правило, с одной очереди. Но для того, чтобы применить его, надо в совершенстве владеть машиной. Слабо подготовленный летчик может врезаться в мишень. Вот почему я не спускал глаз с самолета Кудрявцева, который должен был стрелять по конусу моим методом. Это был его первый вылет на такую стрельбу, хотя до этого он прошел учебную тренировку, показав хорошие результаты. И все же я переживал.

Кудрявцев вырулил на старт. Я обратил внимание, что голос его звучит уверенно, но глуховато, выдает его волнение, и это порадовало меня. Равнодушным на старте летчик, как и спортсмен, быть не должен.

Самолет-буксировщик уже находился в воздухе. Кудрявцев пристроился к нему, а в зоне стрельб сразу отвалил в сторону. И тут же от буксировщика отделилась мишень. Под напором воздуха веревка быстро размоталась, в голубом небе белизной сверкнул конус. И тут же в динамике раздался голос Кудрявцева:

— Разрешите стрельбу?

— Разрешаю, — ответил летчик самолета-буксировщика.

Кудрявцев занял исходное положение для атаки, летя параллельным курсом на 500 — 600 метров правее конуса, потом рывком развернулся влево, направив нос истребителя в голову мишени. До нее уже было метров сто. Дальше сближаться становилось опасно: можно врезаться в конус. Глядя на этот маневр, я весь напружинился, опасаясь, что летчик может опоздать со следующим маневром. Но он круто переложил машину в правый крен. Инерция сближения была погашена. Конус застыл перед истребителем. Мишень в прицеле. Огонь! Но огня не последовало. Кудрявцев круто отвалил от мишени. Это была тренировочная атака, как и предусматривалось заданием.

Вторая атака. Она походила на первую. Только в шум моторов вплелся короткий рык пушек. Трассирующие нити прошили конус, и он, точно живое существо от боли, вздрогнул.

Вторым стрелял Иван Королев. За ним должен был отстреляться и третий летчик. Но от первой же очереди Королева мишень разлетелась. Когда остатки конуса были доставлены на аэродром, оказалось, что у Кудрявцева пять попаданий и два у Королева…

Нового командарма я не раз встречал в Главном штабе ВВС, а в годы войны мне пришлось с ним побеседовать в необычной обстановке. Было это в марте 1945 года. Я летел на истребителе в район озера Балатон, где шли жестокие бои на земле и в небе. За Карпатами из-за погоды мне пришлось выполнить вынужденную посадку, во время которой я получил травму. С места аварии кто-то доложил начальнику Главного штаба ВВС маршалу авиации Ворожейкину, что пострадал его родственник. За мной срочно вылетел самолет, меня доставили в Москву, где и состоялось знакомство с однофамильцем Григорием Алексеевичем Ворожейкиным. Когда я представился, он удивленно и с укором спросил:

— Почему вы выдали себя за моего родственника?

— Я не выдавал. Видимо, кто-то в штабе перестарался.

После того «деликатного» разговора мы больше не виделись. И вот новая встреча. Я знал, что маршал еще до революции окончил школу прапорщиков, был участником первой мировой и гражданской войн. До начала тридцатых годов служил общевойсковым командиром. Потом перешел в авиацию. Сильный, высокий и спокойный человек. Сейчас же, когда вышел из транспортного самолета, выглядел раздраженным. Я начал доклад, но он властно перебил:

— Почему летаете?

— Запрета полк не получал.

— А мой прилет вам ни о чем не говорит?

До меня дошел смысл вопроса, и я спокойно заметил:

— Вашей посадке ничто не угрожало. Все самолеты были выше вашего эшелона подхода к аэродрому на две тысячи метров.

— Выше, выше, — уже более сдержанно проговорил командующий. — А где машина, на которой я поеду?

Всякий раз, когда на аэродром прибывали старшие военачальники, они прежде всего интересовались организацией полетов и мастерством летчиков. Я думал, так будет и сейчас, поэтому машина стояла у стартового командного пункта. Но маршал авиации даже не оглядел аэродром и не посмотрел в небо.

— Машина ждет у эскапе.

— Ну ладно, пойдем, — снисходительно согласился мой однофамилец.

Уже в машине он сообщил, что поедет в казарму. Казарма — длинное одноэтажное деревянное здание. Двухъярусные койки. Постели заправлены. Чистота. Командующий заглянул в умывальник и туалет. Везде порядок. Прежде чем выйти из казармы, спросил:

— Специально для меня навели лоск или всегда так прибираетесь?

— Люди любят чистоту и порядок. А перед вашим прибытием особенно постарались.

— Теперь поедем в штаб, — сказал командующий.

Ехали молча. В штабе он тоже молча осмотрел нижний этаж, спросил:

— Фанерных клетушек зачем понастроили?

— Здесь была одна комната. А штабу нужны изолированная секретная часть, комната для начальника строевого отделения и кадров: личные дела офицеров положено хранить отдельно. Инженеру полка со своей службой тоже необходима клетушка.

— Где ваш кабинет?

— Наверху.

Мы вдвоем поднялись по крутой, как на военных кораблях, лестнице. Когда вошли в кабинет — мансарду сеновала, я пояснил:

— Здесь будет находиться и начальник штаба. Он уже назначен.

— Кто?

— Майор Сергей Жаров. Больше я о нем ничего не знаю.

Командующий, усаживаясь за стол, сообщил;

— На вашего старшего инженера Спиридонова пришел приказ об увольнении.

— Нового назначили? — спросил я.

— Пока нет. А теперь дайте мне план боевой тревоги.

Я его уже принес, и он находился у меня в сейфе. Командующий молча просмотрел, обратил внимание на схему расквартирования летно-технического состава:

— Ближе к аэродрому люди не могли разместиться?

— Не могли.

— Я получил сведения, — начал командующий, — что вы вместе с инженером полка занялись коммерцией: меняете масло на фанеру. Это так?

— Так, — ответил я и рассказал, как все было. — Если бы мы не дали масло фанерному заводу, он бы простаивал. Да и нам фанера нужна. А отработанное масло хранится в земле, в ямах. Сколько его пропадает.

— Понятно. Но это незаконно, — заключил командующий. — И больше такими делами не занимайтесь.

Он встал и молча направился к двери. Я остановил его вопросом:

— Товарищ командующий, можно обратиться?

Он остановился у двери:

— Что за дело? Срочное?

— У меня об этом уже был разговор с командиром дивизии полковником Правдиным. Насчет воздушной стрельбы. Мишень-конус не рассчитана на снаряды. Она пригодна только для самолетов с пулеметами. А на «лавочкиных» пушки, и бывает, что от четырех — шести снарядов конус разлетается.

— А сколько попаданий требуется, чтобы отлично выполнить упражнение? — спросил командующий.

— Три. Но дело в том, что по правилам стрельбы…

Маршал раздраженно перебил меня:

— Вот и не нарушайте эти правила. Строго выполняйте их, а не мудрствуйте!

Спускаясь по лестнице, он звонким шлепком ладони раздавил паука на своей щеке и зло выругался.

— Удивительно, как еще командира полка не съела пауки?

Я хотел пояснить, что вокруг мансарды хранится совхозное сено но у меня почему-то вырвалось другое:

— Сегодня же объявим войну паукам.

Командующий улетел. Небо мне уже казалось не просто чистым, а прохладно-тяжелым. Я вспомнил, как люди Древнего Востока обращались к богу: «Господи, дай мне силы, чтобы смириться с тем, чего я не могу изменить; дай мне мужество, чтобы бороться с тем, что я могу изменить; дай мне мудрости, чтобы суметь отличить одно от другого». С годами человек набирается мудрости и как будто должен более объективно оценивать себя, людей и происходящие события. Однако это не всегда так. Жизнь подтверждает, что такой порок, как властолюбие, не знает предела.