Песни - Евгений Клячкин

Моя страна

Рощи Хермона[19] зеленые —это моя страна.Камни, войной опаленные, —тоже моя страна.Крошечная горсточка земли,но зато воистину — «цели»[20].Капелькой на континенте,точкою на глобусе,но места хватит всем, поверьте,и попробуйте, попробуйте приехать.

Посох Моше, меч Иосифа —это моя страна.Летчики в небе проносятся —тоже моя страна.Сотни поколений стерегутпамять на священном берегу.Капелькой на континенте,точкою на глобусе,но места хватит всем, поверьте,и попробуйте, попробуйте приехать.

Тора и законы субботние —это моя страна.Гордые люди свободные —тоже моя страна.Родина «гдола»[21], земля «ктана»[22] —сколько лет ждала меня она.Капелькой на континенте,точкою на глобусе,но места хватит всем, поверьте,и попробуйте, попробуйте приехатьк нам.

Написана в Союзе. Ожидание. Мечта. Последняя песня на земле России.

Мужская цыганочка

Белый иней лег на стих,музыкой обвит.Все твердим о легкости,а требуем любви.

Боремся за целое —не желаем часть, но! —что угодно сделаем,чтоб не отвечать.

Чему бы ни случиться ичто бы ни стряслось —надо выйти чистыми —чистыми насквозь,

никому не должными —каждый при своих, эх!Все, как и положено,делим на двоих.

Разве что обещано,разве кто соврал?!Дорогая женщина,ты во всем права.

Не тянули силою —знала, что почем, а?Ты ошиблась, милая, —я-то здесь при чем?

Белый иней лег на стих,музыкой обвит.Все твердим о легкости,а требуем любви.

Боремся за целое —не желаем часть, но! —что угодно сделаем,чтоб не отвечать.

На берегу Смоленки…

На берегу Смоленкипо нашим с тобой доходамподъемной была квартирас окнами на залив.Но нас припирало к стенке,выдавливая оттуда,что-то во внешнем миреили же в нас самих.

Уверен — если захочешь,вспомнятся и причины,тем более — сколько былоговорено и везде.Как мы объясняли прочим,как прочие — нас учили.Вот так вот и пишут вилы —те самые, по воде.

И вооружившись всемисловами, что нам пропеты,а также — что мы пропели,и песню, как компас, взяв,из гнезд вылетали семьи,роняя на землю беды,туда, где земля теплееи теплота в глазах.

Без всякой натужной фальшимы грели в себе простоеи ясное чувство дома,что ждет всех — до одного.А что с нами было дальше —об этом писать не стоит:прекраснее ожиданьяне может быть ничего.

Надежда

Никогда мне кабакне дарил ощущения праздника.Никогда в ресторанея новой судьбы не искал.И лишь в горе и в радости,чтобы почувствовать разницу,я друзей собирал,но из рюмок глядела тоска.

Слава Богу — свинцовое зельене стало спасением.Ведь спасения нет,а иллюзии я не хочу.Мне виски обдувают, свистя,мои годы осенние.Но, как прежде, стою я,вернее — как прежде, лечу.

Ах, ничто не меняется в нас —это вам только кажется,будто снежные волосыптицу заставят осесть.Боже, сколько ошибок!Но нету желания каяться.Мы за все заплатили,а это свобода и есть.

Слава Богу! В Израилетрудно живется, но пишется,и про то, что здесь трудно,и что нас здесь вовсе не ждут.Но надежда-волшебницав парус залатанный дышит нам:все, что мы не нашли, —наши дети, наверно, найдут. —

Но надежда-волшебницав ухо горячее дышит нам:все, что вы не нашли,ваши дети, уж точно, найдут.

На море

А ветер бродит за болотами,и заперт наглухо чердак.Но за сплошными поворотамине разглядеть тебя никак.А дом наш, как земля, вращаетсявокруг оси, вокруг оси.А ось кача-, а ось качается(наверно, впрочем, как у всех).

Тропа коричневая с золотомбежит от самых от дверей.И мы не знаем, что на золотоложится пыль календарей.Но, боже мой, какая разница! —календари у нас в руках,и мы собрали вместе праздникии просто взяли напрокат.

А волны нежно пахнут корюшкойи нежно тычутся в баркас.И камни с гладкой, нежной кожею,как под коленками у нас.Ты говоришь, что все изменится, —я улыбаюсь и курю.Нам ветряная машет мельница,маяк мигает кораблю.

Но чем-то странна эта мельница,как вбитый в землю вертолет.И винт все вертится и вертится,как будто небо достает.И бродит ветер за болотами,и пахнет плесенью чердак,и за сплошными поворотамине разглядеть тебя никак.Не разглядеть никак…

Доброжелательная такая женщина из ДК пищевиков говорит: «Женя, мы ведь вам не рекомендовали петь песню „На море“ в Риге, а вы все-таки спели, и мы знаем об этом». — «Но она же лирическая. Ну что там такого…» Она: «Но мы вам не рекомендовали. А вы — спели!» И ведь говорила, то любит авторскую песню.

Настя Зуева

У ней ноги — багряно-икряные,у ней мелкие-мелкие локоны.Дай протиснусь, дай около встану я!Вот я воздух глотнул — гляжу соколом.

Я и сам парень хват — нарасхват,у меня ли не рыжие волосы!Взять, к примеру, хоть наших девчат —так и льнут, словно зернышки к колосу.

А она головы не ворочает, —и куда уж вертеть — шейка тумбочкой.А потом говорит: «Если хочете —посидимте вдвоем, только туточки!

Не лягай на меня!.. Отодвиньтеся!..Я те что!.. Ну, кому было сказано!..»(А у меня уже крутятся винтики —как бы в парк ее… этого… самого…)

А идет! — ну корма, доложу я вам!что тебе ледокол, что те рыба-кит.Говорит, что зовут Настя Зуеваи что в бригаде у них — все ударники…

…Я ее в общежитье везу сейчас.Парни глянут на нас — лопнут с зависти!Сколько, скажут, добра отхватил зараз!..…Только я не такой — жрите! хватит всем!

На Театральной площади

На Театральной площади,немножко театрально,стоял я, опершись плечомна оперный театр.А каменные кониоскалились нахально,и каменные ноздриих выбрасывали пар.

Профессор Римский-Корсаков,привстав на пьедестале,никак не мог подняться,чтоб руку мне пожать.А я стоял и бредилто славой, то стихами,стихами или славой —ну, как их не смешать!

Роились в небе звезды,садились мне на плечи, —ах, только б не прожглиони мой импортный пиджак!Качаясь, плыли лицаголубоватых женщин,стекали мне в ладони,а я сжимал кулак!

А я дышал вполнеба,а я держал полмира!Гигант я или карлик?Герой или пигмей?..Носы приплюснув к стеклам,уставились квартиры.Я стекла гладил пальцем —я был их всех добрей.

Я прыгнул на подножку —пропел звонок трамвая.Я три копейки бросил,как бросил золотой…Качаются вагоны.Кондукторша зевает.Вожатый смотрит мимо…Домой… Домой… Домой…

На трамвайной остановке